Читать интересную книгу Как далеко до завтрашнего дня - Никита Моисеев

Стекловский кружок оказался по настоящему интересным. Теперь я могу, уже профессионально сказать – он был блестяще поставлен. И это заслуга не только Гельфанда. С кружковцами работало несколько молодых талантливых математиков. Они решали с нами нестандартные задачи, демонстрировали, на этих примерах удивительные возможности математического изобретательства, читали нам лекции. Да и собрались в этом кружке очень незаурядные молодые люди. В кружке я подружился с Юрой Гермейером и Борисом Шабатом – будущими профессорами Московского Университета, будущим профессором Ленинградского университета Володей Рохлиным, Олегом Сорокиным – удивительно способным юношей, погибшим на фронте уже в 41-ом году и многими другими. Кружок работал по воскресеньям и для него приходилось жертвовать воскресными тренировками – той зимой я твердо решил выполнять заветы Ульяны Ивановны.

Весной 35-го состоялась олимпиада. Конурс первого тура из нашей школы успешно преодолели только два человека: Моня Биргер и я. Второй же тур прошел я один. Моня Биргер сам потом удивлялся, как это он не решил одну относительно простую задачу. Но соревнование есть соревнование и любые случайности неизбежны. На третьем туре я чуть было не сорвался, но все-таки прошёл. В результате и Гермейер, и Шабат, и я сделались лауреатами олимпиады и получили право не сдавать математику: на вступительных экзаменах при поступлении на математическое отделение мехмата МГУ нам «автоматом» ставилась пятерка по математике. Это и решило все – я выбрал математическое отделение мехмата МГУ и начал готовиться к вступительным экзаменам, уже видя себя студентом университета. Однако меня поджидал страшный удар, который, на некоторое время, привел меня в состояние оцепинения и безнадежности.

Я сдал все вступительные экзамены. Без особого блеска, но и без троек. По моим расчетам, я должен был поступить без каких либо трудностей: уровень экзаменующихся был не очень высокий, лишь очень немногие сдали экзамены, по-настоящему, хорошо – Гермейер и Шабат сдали почти также как и я. Только Олег Сорокин сдал на все пятерки. Основная масса экзаменующихся сдала значительно хуже меня. И, тем не менее, я принят не был!

Во время экзаменов я подружился с Семёном Шапиро. В Москве он был первый раз в жизни, приехал поступать в Московский Университет из какого-то маленького белорусского городка. Он был добрый и тихий человек. Его подготовка оставляла желать лучшего и Гермейер и я ему старательно помогали. Он получил много троек (тогда сдавали 7 или даже 8 экзаменов), в том числе и тройку по математике. И, тем не менее, был зачислен в число студентов.

Когда я убедился, что меня нет ни в списках зачисленных, ни в списках кандидатов – были и такие, меня охватило отчаяние. Я не знал, что мне делать и как вообще жить дальше. Опять чья-то жестокая рука мне преградила дорогу. Семён переживал со мной мое несчастье, утешал как мог и потащил к, отвечавшему за прием, заместителю декана Ледяеву.

Куда девалась тихая сдержанность Семена Шапиро. Он начал громко и очень темпераментно объяснять какая произошла несправедливость, он думает, что допущена ошибка и надо пока не поздно ее исправить. Ледяев его прервал. Он повернулся в мою сторону и сухо сказал: «Чего Вы хотите Моисеев? Посмотрите на себя и на него – он показал пальцем на Семёна, подумайте кого должно принять в университет рабоче-крестьянское правительство, на кого оно должно тратить деньги? Неужели Вам это непонятно». Моя судьба была решена.

Бабушка была в отчаянии.

Я, все же становлюсь студентом

Осень 35-го и зима 36-го были самым критическим периодом моей жизни. Я уже не говорю о моральной подавленности. Что делать? Куда идти? Я не мог сидеть на шее у моей мачехи и бабушки, которые зарабатывали нищенские гроши. Общество отторгало меня, отбрасывало куда то вниз и я чувствовал это всем своим существом. Я погрузился в какой то транс. Меня охватило отчаяние и ощущение беспомощности и некому было мне помочь или даже дать разумный совет. Я был готов на что угодно – законтрактоваться куда-нибудь на Север или ловить рыбу на Охотском море. Но где то внутри у меня жил еще здравый смысл и хватило мужества не наделать глупостей. И в результате, как я теперь вижу, мне удалось принять самое правильное решение.

Я поступил в педагогический институт и переехал со Сходни в студенческое общежитие. Самое главное – я стал получать стипендию. Это был, конечно, сверх скудный, но все же прожиточный минимум. И вместе с ним я обрел известную самостоятельность и получил небольшой тайм-аут. Появилось время осмотреться и подумать.

Сам институт произвел на меня весьма тяжелое, я бы даже сказал – угнетающее впечатление. Студенты, в своей массе, очень напоминали мне моих соклассников по Сходненской ШКМ и совсем не были похожи на тех умных и образованных молодых людей, с которыми я общался последний год в математическом кружке Стекловского института и, вместе с которыми хотел учится в университете. А преподаватели в пединституте – они вероятно были опытными учителями и знали, как надо готовить учителей для школ того времени, но как они были мало похожи на тех молодых математиков, которые нам читали лекции в кружке Гельфанда и, которых мы с энузиазмом слушали по воскресеньям!

Одним словом, учится мне в этом институте не хотелось, да я и не учился. Лишь иногда ходил не лекции. В ту зиму мне было еще 18 лет и по возрасту я имел право выступать на соревнованиях по лыжам за юношестские команды. Что и делал не без успеха. Кроме того, эти спортивные увлечения меня основательно подкармливали: я был включен в сборную юношестскую команду Москвы по лыжам и получал бесплатные талончики на обед – для меня это было очень важно! В тот год, в составе этой команды я ездил на первенство Союза в Кавголово. Команда, в целом выступила отлично – по всем статьям она была первой. Сам же я выступил довольно средне. Только в составе эстафетной гонки я оказался в числе чемпионов Союза по разряду юниоров, как теперь говорят. Мне было не до занятий в пединституте и зимнюю сессию я не сдавал вовсе. Все шло к тому, что я брошу институт и уйду в профессиональный спорт. Например, поступлю в институт физической культуры, куда меня звали и где даже не надо было сдавать экзаменов. Но судьбе было угодно распорядится со мной по-другому. Она мне иногда и улыбалась. Или, во всяком случае, предоставляла неожиданные возможности.

Как-то весной, уже после окончания лыжного сезона, я забрел на мехмат, посмотреть моих более удачливых друзей. В корридоре третьего этажа старого здания мехмата на Волхонке я неожиданно встретил Гельфанда. Израиль Моисеевич посмотрел на меня изподлобья и спросил: «Моисеев, почему я Вас не вижу, почему на семинары не ходите? Как сдали зимнюю сессию?» «Так я же не учусь, меня не приняли» «Вы что, не сдали приёмные экзамены?» «Нет сдал». Он помолчал и снова спросил: «А, что Вы делаете?» «Хожу на лыжах!» Опять помолчал, а затем весьма энергично взял меня за пуговицу – «идёмте».

Он повел меня в деканат факультета. Деканом был тогда молодой профессор Тумаркин Лев Абрамович. Когда мы вошли в деканат, он был там один. Ледяева, на мое счастье не было. Гельфанд сказал буквально следующее:" Лев Абрамович, я прошу Вас разрешить этому человеку – (так и сказал этому человеку), сдать все за весь год. Он учился у меня в кружке. Если он справиться с зачётами и экзаменами, то я утверждаю, что он будет студентом не хуже среднего". Вот так и сказал – не хуже среднего! Тумаркин разрешил. Вопреки всем инструкциям!

Я получил необходимые направления на экзамены и зачеты, которые я должен был сдать вне всяких правил и сроков. И началась сумасшедшая работа. Мне очень помог Олег Сорокин. Он не только дал мне все свои конспекты, но все время помогал мне. Без его помощи было бы очень трудно. Ибо одно – слушать лекции, учить на семинарских занятиях как надо решать задачи, и совсем другое всё это осваивать по чужим конспектам, да ещё в каком-то диком темпе. Тем более на первом курсе, когда человек начинает осваивать азы высшей математики, так мало похожей на то, чем мы занимались в школе.

Но все подобные трудности уже оказались преодолимыми. Более того, по всем предметам, кроме высшей алгебры я получил отличные отметки. Лишь по высшей алгебре доцент Дицман – суровый и педантичный немец, мне поставил тройку. Но это было уже не существенно. Я был зачислен в число студентов математического отделения механико-математического факультета и стал учиться в одной группе с Гермейером и Сорокиным. Борис Щабат был невоеннообязанным – он учился на другом потоке. Мы все военнообязанные учились тогда 6 лет, то есть на год больше.

Итак, несмотря ни на что, я сделался студентом Московского Университета, того самого, где учился и мой отец.

Несказанно рада была моя бабушка!

Еще раз о Гельфанде