думать о бессмысленности жизни? Жизни среди созданий, расставшихся со своей истинной природой. Я мог бы стать кем-то: дворником или продавцом на заправке; если бы я умер, никто не обратил бы на это внимания. На моё место пришёл бы кто-то другой. Я стал бы рабочим в Рейкьявике, и моя жизнь светилась бы тусклым светом.
Я шёл по жизни, вновь и вновь приветствуя любовь как свою тлеющую надежду. В Рейкьявике эти тлеющие угольки погасли бы через несколько месяцев. Вся работа показалась бы мне бессмысленной, меня охватила бы скука, и я начал бы употреблять крепкие напитки, чтобы отвлечься от самого себя. Такими становятся в Рейкьявике. Я понимаю это, когда смотрю фильмы о жителях сельской местности. Фильмы, снятые городской телевизионной компанией, показывают сборище злых и глупых людей с плохим характером, которые занимаются только тем, что избивают своих близких и выражают свои мысли односложными словами. Так что я вижу, чем они там занимаются в Рейкьявике. Жалкие люди. Как ты думаешь, Хельга, смог бы я любить тебя в таком городе? И если мы согласимся с представлениями современных городских жителей, которые видят счастье в возможности покупать в магазинах столько, сколько необходимо для духовной деградации, если мы поверим тому, что счастье — это свобода выбирать в жизни всё, что угодно, как если бы мир был одним универсальным рестораном, разве это не будет приговором всем предшествующим поколениям, которые просто не могли так жить? В этом случае не являются ли представления о счастье и удовлетворении в жизни изобретением городских жителей, в то время как жизнь всех предшествующих поколений в этой стране, составляющая, по сути дела, основную долю всей жизни во все времена, оказывается бессмысленной и несчастливой? Я сомневаюсь в том, что яркий блеск в глазах моей бабушки Кристин и её весёлый нрав отвечают такому взгляду на историю.
Да будет проклята эта ложь о капитализме! «Проклятие этой ведьме», — повторяю я слова Греттира о старой колдунье[55]. Именно люди такого типа, которые никогда не подвергали сомнению ценности и стереотипы своего времени, стали нацистами на юге Германии. Иногда мне кажется, что человеку можно внушить любой вздор, какой только можно себе представить, настолько он легковерен и беспомощен.
Я ухватился бы за последнюю возможность, чтобы преодолеть скуку и пустоту, возникающую вследствие бесконечного выбора, как если бы это был выбор из меню. Следовало ли мне строить бараки и рыть канавы для американцев? Эти бездушные существа! Я был бы рад, если бы все они улетели на Луну — и остались там. Следовало ли мне работать на них и тем самым уподобиться им?
Смог бы я любить тебя в таких обстоятельствах?
Я ни о чём не сожалею, Хельга. Поскольку ты хотела, чтобы это было так. Я скажу тебе, что в действительности у меня никогда не было выбора.
Выбор сделала ты.
И ты не нуждалась во мне.
13
Каждый божий день я радовался своим животным. Я выручил многих людей, у которых были проблемы с машинами и оборудованием, поскольку я многое узнал о сельскохозяйственном оборудовании, когда изучал его самостоятельно и в Сельскохозяйственном колледже, и я умел работать на токарном станке, и любил железо, как сказано о Скаллагриме[56]. Я угощал гостей блестящей свежей рыбой, и у меня всегда была бочка с солёным салом молодого тюленя к огромному удовольствию всех, кто ко мне заглядывал. Мой копчёный круглопёр знали во всей стране, и я получил за него немало слов благодарности. Я выращивал и улучшал поголовье овец, и это, без сомнения, ценит Мартейн, сын моего брата Бьёсси. Я спас тонущего человека и нашёл на пустоши ещё одного, сбившегося с пути во время сильной метели. Я испражнялся во время снегопада. Вытирал зад снегом. Я пробирался вброд на шхеры за детьми и ягнятами. Я долгое время сидел в совете общины и в Правлении Кооператива и многое улучшил в процессе забоя скота, который я контролировал. Я принимал деятельное участие в работе общества чтения в общине Алтарной Реки и долгое время занимался закупкой книг. Я вспоминаю дни, когда фермеры имели обо всём своё собственное мнение и не соглашались с экзистенциальной философией южных стран, утверждавших, что жизнь — никчёмная штука и человек катит камень вверх по склону горы только для того, чтобы снова спуститься за ним вниз и начать всё сначала.
«Это полная чушь», — сказал старый Гистли с Ручья. «Просто это совсем не так. Правильнее было бы посмотреть на человеческую природу иначе: человек катит камень вверх по склону горы, чтобы оставить его на вершине, а все следующие камни он будет ставить вокруг первого так, чтобы получился красивый маяк из камней, указывающий путь. Человек всегда хотел оставить память о своём труде». Другой философ, которого читали в датском переводе, говорил, что экзистенциальная дилемма человека состоит в том, что в этом мире ему приходится постоянно делать выбор, что и является причиной его несчастья. Я помню, как Йоустейн спрашивал своим тихим, хриплым голосом, напоминающим дальний крик на пустоши, нужно ли человечеству каждое утро проводить много времени в размышлениях о том, что лучше съесть на завтрак: хлеб или камни?
«Нет, послушай, дружище…», — вступил в разговор Гюннар со Стадного Мыса. Гюннар слышал, что этот философ днями просиживал в кафе где-то в большом городе, держа перед собой меню, и он использовал свой собственный экзистенциальный опыт как основу теории о жизни всех людей. Теории о том, что в жизни, как в меню, нужно всё выбирать. Таков был характер наших дискуссий. В них участвовали люди, у которых была своя точка зрения на смысл жизни. В них был природный ум, и ни в одной школе им не говорили о том, как нужно думать. Они думали сами. Таких людей уже нет, и едва ли таких растят сейчас в Рейкьявике.
Здесь, в сельской местности, я был нужным человеком. И даже если я таким не был, то, по крайней мере, таким было моё самоощущение. И в этом вся разница. Здесь я видел продукты своего труда. Мне ещё не было пятидесяти, когда я пошёл на встречу со старым Йоуном Эйстейнссоном, директором Сельскохозяйственного банка, и вернул ему все свои займы.
Разве горожане не жалуются на непричастность к миру, на то, что они бесчувственны и тупы, разве они не ищут утешения в наркотиках и внебрачных связях? И тогда их