Читать интересную книгу Открытие Джи - Джи - Татьяна Гнедина

Француз, улыбаясь, поднял вверх обе руки, держа шамбертен и белую салфетку.

— Сдаюсь, мистер Шерль, готов согласиться, что мальчишку зеленщика оправдали по всем правилам.

Но жить по таким мелочным правилам немного скучновато, не правда ли?

— Почему же вы живете в Англии?

— Из любопытства. Вот сегодня, например, я увижу знаменитых ученых, которых когда-нибудь похоронят в Вестминстерском аббатстве. Ты бывал там, Юл?

— Там бывают, чтобы помолчать, Бонар. В Вестминстерском аббатстве лежат все великие люди Англии. Вся ее история.

— Говорят, политических противников хоронят рядом.

— Да, если они оба прославили Великобританию. Но мне понравился уголок поэтов. И могила Ньютона. Там оставлено свободное место для такого же великого ученого.

— Слушай, Юл, кого же все-таки чествуют сегодня эти господа?

— Мистер Шерль сказал, что сделано великое научное открытие.

— Скука, наверно, будет смертная…

В назначенное время начали прибывать участники торжества. Они столпились у дверей, шумно обсуждая какую-то проблему. Смеясь и споря, расселись по своим местам. Потом внезапно наступила тишина. Все почувствовали торжественность минуты и в смущении посмотрели друг на друга… Так они сидели в минутной скованности, как на коллективной фотографии: в центре, скрестив руки на груди, похожий на тренера удачливой команды, Джи-Джи. в полукруглых очках, стоячем воротничке и чуть обвисшими усами. Но все та же худоба и тот же задор.

Справа от него, повернувшись вполоборота, — черноглазый Поль Ланжевен, воплощение завсегдатая парижских бульваров, красивый француз с цветком в петлице. У него ослепительная улыбка, озорной и дерзкий взгляд. В науке он оказался на передовых позициях физики газового разряда. Его потом будут считать одним из основателей ее законов. Но он прежде всего отличный товарищ, и роль монумента его никогда не прельщала.

Резерфорд возвышается над столом, торжественный и огромный, в накрахмаленной манишке и широчайшими плечами дружески касается своих соседей: печального Чарльза Вильсона с неприметным лицом и самоуверенного, спокойного ирландца Таунсенда.

Чарльзу жизнь дается с большим трудом: у него плохое здоровье, к тому же он беден, пожалуй, самый нуждающийся из всех, начинавших работать в Кавенди-ше. Он содержит на свою маленькую стипендию больную мать, с которой ютится в крохотной сырой каморке. Чарльз Вильсон предан науке так беззаветно, что ему, говорят, достаточно только поддерживать свою физическую энергию, чтобы в течение многих недель и месяцев не отходить от экспериментальной установки, в которой заключена его жизнь.

Таунсенд пришел к Томсону в один и тот же день с Резерфордом, только переступил порог лаборатории ровно часом позже. Они сразу стали верными друзьями. Когда Эрнсту приходилось работать ночами над своим детектором волн Герца, Таунсенд вместе с Мак-Клелландом работал вместе с ним.

Но вот тишина нарушена хлопаньем пробок. Официанты раскупоривают бутылки, с озабоченными лицами вносят закуски, обносят блюдами. Снова минутная пауза — ожидание первого спича, вступительной речи председателя.

Джи-Джи встает и торжественно провозглашает открытие первого ежегодного банкета Кавендишевского физического общества. Члены общества — все работающие в лаборатории. Разумеется, только мужчины. Сегодняшний банкет посвящен открытию мельчайшей корпускулы материи.

— Осторожно! Открытие! — негромко произносит кто-то.

— Джентльмены, я не ставлю перед собой задачу описывать наш путь к открытию «четвертого состояния вещества»…

Через зал ресторана прошел молодой человек во фраке. Он, не садясь за столик, внимательно слушает речь Томсона.

— Итак, — продолжает Джи-Джи, — нами открыта корпускула более мелкая, чем все известные до сих пор.

Резерфорд задумчиво вертит перед собой маленькую фарфоровую солонку. Она напоминает ему ту фарфоровую чашечку с урановой солью, которую он видит теперь перед собой каждый день в лаборатории. Резерфорд возбуждает электропроводимость в газоразрядных трубках не рентгеновыми лучами, а урановой радиацией. Это начало его собственных, резерфордовских, исследований. И его интересует не столько газовый разряд, сколько тайна радиации урана. Из чего состоит это излучение? Нет ли и там томсоновских корпускул?

Сегодня он прощается не только с Кавендишем, но и с томсоновской физикой газового разряда.

— Джентльмены, — провозгласил Джи-Джи, — позвольте начать наш торжественный ужин тостом за ее величество королеву Великобритании.

Все встали. Ланжевен слегка опустил голову. Ирландец Джон Сили Таунсенд смотрел ироничными глазами на взъерошенный хохолок волос над затылком Томсона.

«Член Тринити-колледжа, член Королевского общества, член научных клубов…» — мысленно перечисля/ он звания Томсона. Их уже тогда было порядочно.

Официант Юл с удовлетворением подтолкнул стоящего рядом Бонара. Конечно, ученые подняли первый тост за королеву. Королеве Виктории было уже более восьмидесяти лет. Именно при ней территория, захваченная Англией, во всех странах света превысила в сто девять раз площадь самого британского острова.

Тем временем за столом нарастало оживление.

— Джентльмены, — продолжал Томсон, — я хотел бы предложить следующий тост за наших учителей и в первую очередь за Бальфура Стюарта, он был не только для меня, учившегося в Манчестере, прекрасным научным руководителем, но и для многих других…

Он взглянул в сторону Вильсона — ученика Стюарта. Потом перевел взгляд на Резерфорда, также учившегося в Новой Зеландии по учебнику Бальфура Стюарта.

И тут произошло неожиданное. За дальним столиком у окна молодой человек во фраке подозвал официанта и быстро написал какую-то фразу на бумажной салфетке. Бонар сразу же передал записку Томсону.

Джи-Джи, сделав паузу, принял из рук официанта записку. Прочтя ее, он удивленно вскинул брови и, сказав: «Сейчас…», — подошел к столику молодого человека.

Кавендишевское физическое общество было уже порядком разгорячено. Внесли блюда с жареными куропатками и непременную горячую говядину со сливовой подливкой. Разговоры становились живее, пока Джи-Джи, стоя у столика незнакомца, слушал его, держа записку в руке.

Ланжевен задумчиво посматривал на усталого и поникшего Вильсона, сидевшего напротив него. Чарльз мало пил и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Ланжевен завел с ним разговор:

— Равенства в науке, конечно, быть не может, — сказал он и подал официанту знак, чтобы принесли еще бутылку вина. — Не может быть равенства между талантом и бездарностью, — добавил он. — Но сейчас я говорю совсем о другом — о равенстве в условиях научной работы. О каком равенстве может идти речь, если тебе приходится ютиться в каморке, где с потолка капает?

— Поль, здесь не место, — тихо сказал Вильсон. — И это неважно.

Ланжевен взорвался.

— Потому что ты считаешь себя величиной второго порядка, черт возьми! И желаешь, чтобы мы с этим согласились!

— Ланжевен, умерь свой французский пыл, — сказал Таунсенд.

Бонар, наливавший вино в бокал Ланжевена, остановился и, взглянув ему в лицо, спросил:

— Мсье — француз?

— Да, черт возьми, и поэтому меня волнуют проблемы равенства больше, чем этих хладнокровных бриттов!

Разгоряченный Ланжевен вскочил на стул.

— Я спою вам настоящую песню равенства и свободы! — крикнул он.

Отречемся от старого мира,Отряхнем его прах с наших ног.Нам не нужно златого кумира,Ненавистен нам царский чертог!

Он пел, слегка покачиваясь в такт и свободно отбивая ритм правой рукой. Он стоял на стуле как на эстраде, чуть отставив правую ногу, и прямо глядел в лица слушателей.

Англичане сдержанно слушали. Когда Поль кончил, старый Бонар подошел к нему. Ланжевен спрыгнул со стула, и француз, обняв его, поцеловал.

Между тем Джи-Джи вернулся от джентльмена, сидевшего у окна. По его непроницаемому лицу нельзя было ничего угадать.

— Таунсенд, передайте, пожалуйста, бутылку шамбертена ко мне.

Драгоценная бутылка поплыла к председателю. Он налил в бокал душистую влагу, напоенную солнцем тридцать лет тому назад.

— Я предлагаю тост, джентльмены, — провозгласил Томсон, окинув присутствующих острым взглядом, — за того, кто станет виновником торжества нашего следующего банкета! Я пью за Чарльза Вильсона!

Зимняя сказка

Это произошло в канун рождества, как во всех английских зимних сказках. Томсон сидел в гостиной, освещенной свечами, и смотрел, как Джордж выводит из комнаты упирающегося щенка колли, которого он только сегодня получил в подарок. Миссис Томсон поставила на стол традиционный рождественский пирог, в котором Джордж должен был найти золотую монету. Тончайший нюх лакомки и исследователя всегда приводил его туда, где таилась эта монета, приносящая удачу в новом году. После этого он имел право потребовать рождественскую сказку. Обещание тут же выполнялось.