Читать интересную книгу Революция низких смыслов - Капитолина Кокшенева

Еще большая смута внесена в вопрос о советском периоде литературы. Конечно, сколько бы не указывали на партийность или советскость тех или иных писателей, сколько бы ни старались советских писателей — Шолохова, Твардовского, например — изгнать из литературы, они все равно останутся в истории советской литературы. Пройдет какое-то время и станет ясно, что 70 лет после Октября была у нас как литература русская, так и советская. И эти истинные произведения русской литературы советского периода (произведения Шолохова и Платонова, Шукшина и Воробьева, Распутина, Белова, Астафьева, Лихоносова, Личутина, Бородина и других) в гораздо большей степени наследовали классическую традицию, чем нынешние писатели, объявившие себя постмодернистами, концептуалистами, метафористами и авангардистами.

В современной литературной ситуации разобраться достаточно трудно — ведь все пишут и о России исторической, и о русских царях, и о казачестве, и о великомучениках российских. С одной стороны, мы читаем двухтомник «Угодник Божий Серафим» под редакцией игумена Андроника (Трубачева) и А. Н. Стрижева, с другой — драматург Э. Радзинский осмеливается писать об убиенном царе-мученике Николае II. (Заметим, что книга писалась параллельно с пьесой о проститутке — «Наш Декамерон»). Не претендуя на полное освещение нынешнего состояния изящной словесности, укажу лишь на некоторые характерные приметы и расскажу о литературе «тридцатилетних», достаточно мало известной нынешнему читателю.

Бомжи и эстеты

Как сильно в последние годы изменилось представление о литературе и культуре! Как сильно изменилась литературная норма и иерархия ценностей — ценностная шкала! Культура, услуживающая сытым и обслуживающая власть, все более и более теснит настоящее, выступая законодателем, выдвигая свое представление о типе литературы. Безобразное, антикультурное и гадкое стало претендовать на звание культурного. Прежнее здание культуры не просто разрушено, но в нем «пол» и «потолок» всячески пытаются сблизить — убрать границу между «высоким» и «низким», изменить норму литературного языка.

Заканчивается XX век — век революций и войн, век страстных и кровавых утопий, век предательств, страданий и мужественного стояния в вере и правде. Реальность, составившая плоть русской истории XX века, всегда была чрезмерна: с ее перехлестами и перегибами, с ее глобализмом и масштабностью приходилось считаться культуре. А сегодня хочется… тишины. Да, именно тишины — как средства против нового базарного варварства в культуре, как освобождения сознания от навязчивых политических концепций, как необходимого условия для сосредоточенного внимания к глубинным основам культуры и жизни.

А потому чрезвычайно важно вернутся к вопросу об ориентации на классический консерватизм в культуре и литературе. Именно он, как мне видится, может стать областью удержания в пределах культурной нормы, именно он — путь к дальнейшему плодотворному существованию национальной литературы и шире — культуры. Следовательно, нас не может не волновать вопрос об оценках современной культурной ситуации, — с одной стороны, и вопрос о тех «величинах прошлого», которые одновременно являются «вечно юнеющим будущем», — с другой.

В наше время культурная стратегия часто вырабатывается «в одиночку» — сегодня и один в поле воин, ибо в культуре и литературе все отчетливее видна черта между ее верхними и нижними «этажами». Оставаться наверху, на опасной высоте (где так мало земных плодов и материальных благ) позволяют себе те, кого бы я назвала сделавшими выбор рыцарями культуры. Этот выбор обязывает к определению, выявлению, называнию внутреннего идеала, опирающегося на мощь Традиции. Сделавшего выбор не может устраивать ни комбинирование виртуальной реальности, ни модный ныне не-крореализм, включающий в себя «похоронную верность» реальности, траур души и наслаждения мертвым. Свет Традиции, ощущаемый нами, «требует» поставить вопрос о границах православной культуры, о возможности поворота к подлинному духу культуры, хотя нельзя не увидеть, что маятник Традиции имеет сегодня большой размах — актуализация «древних смыслов» жизни и культуры также очевидна. Много споров вызывает, в частности, и возникший недавно «национально-революционный» стиль новых левых.

Культура — это всегда развертывание панорамы смыслов, тенденций, форм как высшего, так и низшего порядка; это всегда развертывание борьбы идей красоты и греха. Печать отвержения классической и традиционно-православной красоты лежит на современной культуре — но не является ли это обстоятельство поводом для возвышения и утверждения всего того, что осуждено и изгнано?

Конечно, с тех самых пор, как литература светская отделилась от духовной, всякий писатель обречен на поиски новизны — индивидуального литературного языка в пределах Традиции или за ними, новых героев, новых идей. Всякий писатель, таким образом, обязательно осмысливает свое творчество по отношению к Традиции (здесь возможно согласие, спор, конфронтация, развитие, кощунство и т. д.), и в то же время обеспокоен индивидуальностью своего творчества, заботится о неповторимости, оригинальности, новизне.

Какие же новые герои появились в нашей современной литературе — литературе последнего десятилетия?

Проститутки, бомжи, люди «дна» стали первыми новыми героями литературы. Позже их ряд пополнили «дебилы и выродки Татьяны Толстой, идиоты и маньяки Виктора Ерофеева, философствующие алкоголики Венедикта Ерофеева и Зуфара Гареева, «чудаки на букву М..» Евгения Попова, трепачи и проходимцы Вячеслава Пье-цуха, сексуально озабоченные героини Валерии Нарбиковой и Ларисы Ванеевой, кататоники и люмпен-интеллигенты Людмилы Петрушевской». Критик, которого я процитировала сочувственно относится к героям «другой прозы». Тем не менее, он делает такой вывод: «Порой даже кажется, что люди эти только уродствами (в лучшем случае причудами) друг от друга отличаются. И более того, они и интересны-то, получается, чуть ли не единственно этими вот своими уродствами и вывертами…» В этой характеристике явно ощутим и конфликт с традицией ближайшей — советской (потому и «другая проза»), и с традицией русской классической литературы. Нормы советской литературы не позволяли выводить на литературную сцену «уродов и выродков» — эта проблема оставалась в области социальной и не являлась проблемой художественной, эстетической. Русская классика много говорила о человеческих пороках и грехах — но именно человеческих страстях, а не животных инстинктах: «оскотинившегося человека» трудно разыскать в русской литературе, избегающей физиологизма.

Наряду с подобными новыми героями, означенными выше, появилось достаточно много произведений с изломанно-изящным героем постмодерна, сочинений-стилизаций под декаданс — со «светскими манерами», «барскими запросами», в общем, роскошно буржуазных по своему духу. Мне же представляется, что при всем раз- линии героев, оба слоя литературы делает похожим то «особенное обстоятельство», что новизна ее нравится читающей публике так же, как нравятся сегодня скандалы и соблазнительные картинки в бульварных газетах. «Философский смех» писателей «литературы для литературы», кажется, освободил их от человеческих и божеских законов. Такого рода литературы доходит до того, что уже и мат в ней обосновала как проявление национальной стихийной силы. И это «элита», и это «верх» литературного здания? А что же внизу? Внизу жирует «греховная литература», нечувствительная ни к каким страхам, кроме полицейского штрафа. Ее новые идеи опираются на все разнообразие нечистот — в языке, в мыслях, в чувствах.

Литературный процесс не только сегодня, но и во все времена, и в другие эпохи вырастал на контрастах. Культу разума противопоставлялась апология чувствительного сердца, материализму и нигилизму — антинигилистический роман; официальной культуре — «культура два» и модернистские течения. Но никогда еще, как сейчас, грязи бомжа не противопоставлялась грязь образованного эстета.

«Греховная литература» — действительно неизвестная нам до недавнего времени — наиболее яркий «символ» постсоветского периода в нашей культуре. Писатели настолько захлебнулись от свободы в вопросах пола, что описания — самые нецеломудренные и откровенно непристойные возводят в ранг проблемы: мы, мол, должны теперь разделять эстетику эротики от порнографии. Я не буду говорить подробно на эту тему. Мне представляется, что больше одной «книги любовных приключений» и прочитать-то невозможно, так как это бессмысленное занятие — клише и штампы переходят в этого рода романах из одного в другой.

Асоциальность, негероичность, безыдейность — все это опреде-ления-«зарубки» литературной жизни последнего десятилетия, проделавшего путь от литературы протеста, насмешки, абсурда и «чернухи», от тьмы частных разделений на метафористов, конструктивистов, соц-артовцев, концептуалистов, мистических реалистов до оформления в постмодернизм (с его «деконструкцией», распадом, объявленной смертью культуры) и «просто» искусство, где слово все еще раскрывает художнику свой сокровенный смысл.