Читать интересную книгу Мальчишки из Васильков. Повести. - Анатолий Домбровский

— Появились деньги на счету?

Всякий раз огорчив Щукина ответом, я тут же торопился пригласить его в свою комнату на чашку кофе с бутербродом.

Он вздыхал и принимался одеваться, кряхтя и зевая.

Горячий кофейник и бутерброды с брынзой уже были на столе, когда я отправился будить Щукина в то утро. Войдя во времянку, я сел на стул у кровати и стал насвистывать марш. Щукин заворочался, высунул из-под одеяла голову.

— Вставайте, граф, — сказал я словами слуги Сен-Симона, — вас ждут великие дела.

— А-а, — закряхтел он. — Это опять ты.

Я подсунул ему тетрадку и сказал:

— Декарт размышлял, валяясь в постели, а ты прочти вот это.

— Что тут? — заморгал он, скривился, но тетрадку взял.

— Это стихи, которые сочинили мальчишки — Серый и его друг Петя Якушев. Послезавтра они прочтут их со сцены. Я хотел бы знать твое мнение — мнение поэта. Не отпирайся, я читал твои стихи в «Авангарде», — при этом я щедро улыбался.

Щукин ухватился одной рукой за спинку кровати, подтянулся к подушке, протер кулаком глаза и стал читать с таким мрачным лицом, словно у него перед глазами был смертный приговор. Явился кот Васька и стал тереться о сползшее на пол одеяло.

— Уходи, — сказал я ему. Васька покосился на меня с прищуром и запрыгнул на кровать, на Щукина.

— Брысь! — крикнул тот и ударил кота ладонью по спине. Васька мяукнул от неожиданности и птицей вылетел за дверь.

— Нельзя бить животных, — сказал я. Мне было искренне жаль Ваську.

— От кошек заводятся глисты, — сказал Щукин и бросил себе на живот тетрадку со стихами. А от плохих стихов появляется дурнота. Я бы на твоем месте не называл эту писанину стихами.

— А как же? — спросил я.

— Барахлом, — ответил Щукин и вернул мне тетрадку.

— Ты так думаешь?

— Это не стихи, я уже сказал.

— И все-таки мальчишки прочтут их со сцены.

— Думаю, что со сцены, управляющим которой ты являешься, можно читать и не такую чепуху. Деньги появились?

— Нет. — Я вышел, с трудом подавив в себе желание послать Щукина ко всем чертям.

Он отправился в клуб голодный.

Бутерброды я положил в холодильник, а кофе выплеснул в окно. Выкурил подряд две сигареты, бродя по двору. Поймал залетевшую в наш двор чужую курицу и швырнул через ограду к бухгалтеру — Серый сказал, что надо было выпустить ее во двор Якушевых, так как это их курица. И, наконец, принялся вскапывать грядку под помидоры; Серый обещал помочь, когда вернется из школы. Едва Серый вышел за калитку, сломалась лопата. Я плюнул с досады и опять задымил. Занятый своими мыслями, я не сразу расслышал, что на скворечнике поет скворец. А услышав, рассмеялся — ведь все было ладно: светило весеннее солнце, под оградой цвели одуванчики, на грядке взошел щавель, над головой было чистое голубое небо, летали желтые мотыльки — и про все это и еще про что-то очень хорошее разливался скворец. Ну его, этого Щукина, подумал я, пускай себе ворчит и злится. Позлится и перестанет. Ведь нельзя же забывать о весне. А еще я вспомнил Ольгу... Оленьку... Впрочем, я думал о ней постоянно.

***

Вечером состоялась генеральная репетиция праздничного концерта. Серый и Петя впервые декламировали со сцены стихи о партизанах.

— Хорошие стихи написали шпачки, — восхитился Лука. — Надо же!

Сразу же после репетиции я отправился домой. Елена Ивановна купила для меня в совхозном мясном ларьке петуха, и я намеревался зажарить его с картошкой в духовке. Серый вызвался помогать. И пока я чистил картошку. он держал петуха над огнем плитки. Веранда наполнилась запахом горелого пуха и едким дымом. Я распахнул дверь и сел у порога с миской на коленях. Опалив петуха, Серый принялся мыть его под краном. По глазам Серого я давно догадался, что он собирается спросить о чем-то, но никак не решится. Я подумал, что он хочет узнать мое мнение о том, как они с Петей прочли стихи, и сказал:

— Когда читаешь, меньше размахивай руками. А то машешь, словно на тебя пчелы напали. И не выкрикивай последние слова строк.

— Ладно, Ген-Геныч.

— Остальное все было хорошо.

— А Щукину стихи понравились? Я видел, как вы к нему шли утром с тетрадкой.

— Он не читал, — соврал я.

— Ясно, — вздохнул Серый.

— А если бы не понравились, тогда что? — спросил я.

— Обязательно не понравятся, — сказал Серый. — Я знаю. А вам понравились.

— Разве я говорил об этом?

— А что? — вскинул глаза Серый. — Иначе зачем разрешили читать со сцены?

— Это другое дело, — ответил я. — Ваши стихи — это подарок, который вы преподнесете своим землякам. Я так это понимаю. Как бы неуклюже один человек не сказал другому, что он его любит, слова его будут поняты. Вы, как тот человек... Понимаешь?

— Постараюсь понять, — ответил Серый. — Это честный разговор?

— Да, честный.

— И хорошо, — Серый положил петуха в миску. — Духовку включить?

— Включи.

— Это хорошо, — продолжил свою мысль Серый. — Мы же с Петькой знаем, что мы не поэты, но мы старались...

— Я все понимаю, Серый.

— Вы все понимаете — это правда, — сказал он. Вы хороший человек...

— Спасибо, — ответил я и бросил в Серого картошкой.

***

Праздничный концерт состоялся за два дня до Первого мая, после торжественного собрания. Секретарь парткома Чернушин вышел на сцену после концерта и произнес короткую благодарственную речь, адресованную участникам концерта и мне лично. Зал ему шумно аплодировал. После Чернушина на сцену поднялся старик Селиванов и потребовал к себе Серого и Петю. Когда они подошли, он обнял их, поцеловал каждого в макушку и сказал, что они «являются достойными представителями славного поколения юных пионеров». Старик растрогался, и, пока вытирал платком глаза, зал неистово хлопал в ладоши.

Егор радовался как дитя. Закатывал глаза, хохотал громко на весь зал, щелкал пальцами и во время антракта затащил меня в библиотеку.

— Такого в Васильках еще не было, — гудел он. — Все прямо поют от восторга. А про Селиванова, про то, что я улыбался, когда он клеймил нас, — ведь из-за этого ты разозлился на меня, я видел — так это у меня дурацкая привычка улыбаться, когда меня ругают. Старик он мировой. Правильно говорит, я его ценю. Но как все изменить, а? Разве до всего руки доходят? Устаю, Ген-Геныч, потому и кричу. Люди ведь не ангелы... Дух братства — это хорошо! Я за дух братства, но приказы и распоряжения директора тоже надо выполнять, — и он так хлопнул меня по плечу, что я даже присел. — Секретарша сказала, что ты приходил ко мне, но я был занят. Комиссия приехала из райкома... Ты зачем приходил?

— Деньги надо уплатить художнику, — сказал я.

— Ах, да! Декорации — что надо. Настоящее село. Чистые тебе Васильки нарисовал. Завтра же скажу бухгалтеру, чтоб начислил...

Звонок возвестил об окончании антракта.

После концерта я сообщил Щукину об обещании директора.

— Хорошо бы, — вздохнул Щукин. — Ведь послезавтра праздник. А какой же праздник без денег, а? Думаю, что теперь бухгалтер сдастся: народ увидел мою работу. Я слышал, как в зале ахали, говорили «как настоящее», «что значит художник» и тэ дэ. А ведь кроме села есть еще и степь...

— Степь плохая, — сказал я. — Очень скучная получилась. Да и деревня... А! — я махнул рукой.

— Но, но! — Щукин сделал грозный вид и сразу же рассмеялся. — Давай не будем... Лучше выпьем винишка в честь праздника. Согласен?

— Согласен.

***

Ночь упала темная и зябкая. Во времянке густо пахло сыростью, и мы со Щукиным затопили печь.

— Идиллия, — сказал я. — Печь горит, тишина, перед нами бутылка вина...

— Стихами заговорил? — усмехнулся Щукин. — Чужие лавры покоя не дают?

— А, — отмахнулся я. — Все это, разумеется, пустяки... А как ты живешь, Щукин? Рассказал бы что-нибудь про себя. Неделю трудимся рядом, а кроме песенок да анекдотов, от тебя ничего не слыхал. Ведь стихи пишешь, читал в газете... В какие же такие минуты приходит к тебе вдохновение?

— Когда денег нет, — ответил Щукин и засмеялся. — Тогда я пишу стихи, несу в газету и требую трешницу.

— Врешь ведь?

— Может и вру. Живу я брат глупо... Но самое страшное в том, что, кажется, мечтать перестал. Вспомню, о чем мечтал еще недавно, а в груди ничего не колышется — мертво. А мечтал я стать...

— ... великим художником, — подсказал я.

— Угадал. Да и нетрудно угадать. Вот ты, если я не ошибаюсь, мечтал стать великим артистом?

— Возможно.

— А кем стал? Сельским шутом.

— Ты это брось.

Щукин попросил у меня сигарету, хотя вообще не курил. Прикурили от уголька из печки.

— Побалуюсь, — сказал Щукин, дымя. — На тебя глядя. Вредная, правда, эта штука — курение. Я где-то прочел, что в табаке обнаружен новый яд, очень опасный.

— Я тоже читал.