Читать интересную книгу Внутренняя линия - Владимир Свержин

Однажды, когда Болеслав Орлинский уже чувствовал себя вполне комфортно в новом кабинете, дверь широко распахнулась, и быстрым шагом вошел высокий худощавый мужчина с бородкой клинышком.

— Владимир, — вошедший энергично протянул руку, — рад тебя видеть. Во дворе заметил тебя мельком, решил проверить — не ошибся ли. Это прекрасно, что ты на нашей стороне.

Орлов, ни жив ни мертв, пожал руку. Перед ним стоял лично глава Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, а заодно и знакомец по гимназии — Феликс Дзержинский. За спиной «железного» Феликса маячили фигуры чекистов с маузерами на боку.

«Сейчас он спросит, почему вдруг я превратился из Владимира Орлова в Болеслава Орлинского, и вся радость улетучится в один момент», — промелькнуло в голове статского советника.

Но этот нюанс отчего-то не заинтересовал пламенного наркома. При том, что всего несколько лет назад революционер Дзержинский и следователь прокуратуры Орлов уже встречались вот так же — через стол. В Варшаве, при весьма неприятной для Феликса ситуации. Впрочем, и тогда они не расстались врагами. Орлов понимал его мотивы и даже в чем-то сочувствовал. Последней фразой, сказанной в тот раз, была: «Надеюсь встретиться при совсем других обстоятельствах». Надежда оправдалась. Старое знакомство возобновилось, и теперь член Польской социал-демократической рабочей партии Орлинский, приезжая в Москву, останавливался в номере «железного» Феликса в «Национале», как у себя дома. И все же ему было неспокойно — он ощущал собачьим верхним чутьем, что рано или поздно революционный угар закончится, и новые товарищи без колебаний пустят его в расход. Он все чаще подумывал о том, что пора исчезнуть из Совдепии. Уехать, ну, скажем, в ту же Варшаву. Но уйти надо не пустым — нужны бумаги, сведения, архив, за который на Западе готовы будут заплатить.

— Болеслав Янович, — раздалось за спиной, — как вы распорядились, задержанного привели.

— Датчанина?

— Так точно.

— Пусть войдет.

Орлинский вернулся к столу, поправил малахитовое пресс-папье, достал из кармана френча золотое вечное перо и взял из стопки чистый лист бумаги.

Посетитель безо всякого стеснения прошел через кабинет и уселся на стул перед столом.

«Явный скандинав», — оценивая внешность невольного гостя, подумал Орлинский.

— Гутен таг, — поприветствовал вошедшего начальник Уголовно-следственной комиссии. — Прошу вас назвать ваше имя, адрес и цель прибытия в Ленинград.

— Нильс Кристенсен, — четко ответил скандинав. — Я датчанин, проживаю в Копенгагене. Мой адрес вряд ли вам чем-то поможет. В Россию прибыл по делам Красного Креста. Вот, пожалуйста.

— Красивый документ. — Орлинский углубился в чтение разложенного перед ним дела. — Вы говорите по-русски?

— Да, — спокойно ответил Кристенсен. — Я полиглот, знаю много языков.

— Мне известен смысл этого слова, — не отрываясь от кривоватых строк протокола, кивнул Орлинский. — Кристенсен… Кристенсен. Знакомая фамилия.

— Мой двоюродный дядя не так давно был главой совета министров Дании.

— А, ну конечно.

«Интересная фигура, — исподтишка разглядывая скандинава, думал Орлинский. — Такой, если захочет, легко может вывезти из страны хоть пуд бумаг. Надо его как-то подцепить. Судя по самоуверенному виду — аристократ, чистоплюй и просто так мараться с контрабандой не станет».

— Да-а… — откидываясь в кресле, протянул Орлов. — В пренеприятнейшую историю вы попали, герр Кристенсен. Вот заявление, написанное со слов гражданки Клавдии Суконкиной, шестнадцати лет. Что вы хотели принудить ее к развратным действиям и для того насильно потащили в подворотню. Гражданка Суконкина утверждает, что шедшие через проходной двор незнакомые ей мужчины попытались вступиться за нее, но вы, применяя японское жиу-жицу, нанесли двоим ее защитникам травмы. Кстати, довольно тяжелые.

— Это было не джиу-джицу, и вообще, все обстояло не так.

— Да я-то знаю, уважаемый гражданин Кристенсен. И Суконкина эта прежде у нас по разным делам проходила. Проститутка, карманница, приманка — вот как в вашем случае. Но бумага есть бумага. Гражданка Суконкина имеет все права, которые революция даровала простому человеку, в том числе и на защиту со стороны Народного комиссариата внутренних дел, который я здесь представляю. У нее, видите ли, есть как минимум один свидетель, который точно подтвердит, что вы заволокли ее в подворотню и пытались изнасиловать. А потом напали на троих мирных тружеников и зверски их избили.

— Я полагаю, что этот фарс подстроен ОГПУ, является недружественным шагом к организации Красного Креста и ко мне лично, как к человеку близкому к датским правительственным кругам. Я непременно подам жалобу. Этот вопиющий случай немало осложнит и без того непростые дипломатические отношения между Данией и Советским Союзом.

— Ну что вы — так сразу и жалобу. — Орлов благодушно улыбнулся. — Я к вам со всей душой, камня за пазухой не держу. Просто рассказываю суть дела, стараюсь помочь. Всякому ясно, что Суконкина, шалава мелкая, клевещет на вас. Но ведь «ясно» к делу не подошьешь. Придется с ней отдельно поработать, чтобы отказалась от своего оговора. А на это время нужно. Такая вот история, уважаемый герр Кристенсен. А потому придется с вас взять подписку о невыезде, как то ни прискорбно.

— Но у меня нет времени для этого. Я приехал сюда не отдыхать!

— Я понимаю. И тем не менее. Могу предложить вам хорошую квартиру для съема. В гостиницах, знаете ли, слишком много чрезмерно бдительных глаз — всякого иностранца считают шпионом. А я, в свою очередь, из дружеского к вам расположения, постараюсь закрыть дело как можно быстрее. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Сколько? — произнес сотрудник Красного Креста.

— О нет-нет! И речи быть не может! — Орлинский выставил перед собой руки. — Ну что вы! Это просто обычная помощь одного интеллигентного человека другому. Вот адресок, давайте я вам подпишу пропуск…

В дверь кабинета постучали.

— Болеслав Янович, — в кабинет вошел секретарь, — к вам тут посетитель. Вне списка.

— Кто таков?

— Прежде у нас служил. — Секретарь начал читать по бумаге: — В гражданскую войну — адъютант Первого образцового полка крестьянской бедноты, потом был милиционером, агентом уголовного розыска, по здоровью комиссован…

— И что ему сейчас нужно?

— Собирает бумаги для пенсии. Ему назначать ее не хотят.

— Почему вдруг?

— Так он из бывших.

— То есть?

— Штабс-капитан, после Февральской революции был комиссаром Главпочтамта. Временному, значит, служил. Оттого и не дают. Вот он и собирает характеристики — что, значит, не враг трудового народа.

— Понятно. Ладно, зови. Да, постой. Сейчас-то он чем занимается?

— Литератор.

— А-а, ну давай. Пусть входит.

Орлинский повернулся к задержанному:

— Надеюсь, скоро мы встретимся вновь — уже не в этих стенах. — Он протянул датчанину пропуск.

Тот быстрым шагом направился к выходу.

Дверь отворилась, и навстречу Нильсу Кристенсену вошел болезненного вида сухощавый мужчина с тонким, довольно красивым, смуглым лицом.

— Позвольте отрекомендоваться, — начал новый гость. — Михаил Михайлович Зощенко.

Он повернул голову в сторону Нильса, и глаза его заметно расширились.

— Господи, Сергей Владиславович, вы ли это?

ГЛАВА 7

«Либо добро должно быть с кулаками, либо с протянутой рукой».

Борис КрутиерМай 1924

Штаб-ротмистр граф Евгений Комаровский был прекрасным офицером. Лихой александрийский гусар — он успел послужить и в родном воронежском кадетском корпусе, и в строю, и адъютантом генерала Корнилова. Флер геройства, окружавший всех участников «Ледяного» похода, сопутствовал и ему, добавляя к вполне заслуженному авторитету храброго человека отсвет славы первого командующего Добровольческой армией. Пройдя всю гражданскую войну, Комаровский прекрасно мог оценить и геройское самопожертвование фронта, и гнуснейший разброд тыла, одинаково свойственные белому движению.

Эвакуированный в Галлиполи, он вместе со всеми пух от голода в предоставленном союзниками лагере для перемещенных лиц. По иронии судьбы помогло ему выжить несчастье, случившееся в семье незадолго до начала великой войны. Тогда в Венеции в собственной квартире был застрелен двоюродный брат Евгения, Павел Комаровский. Совместные усилия по расследованию дела венецианской и петербуржской полиции увенчались победой: несчастный граф Павел, обладатель большого состояния, пал жертвой обольстительной авантюристки. Та морочила ему голову, обещая выйти замуж, с помощью любовника-нотариуса заставила влюбленного аристократа подписать завещание в свою пользу, а еще одного воздыхателя отправила застрелить соперника. Пока тянулось следствие, завещание было оглашено, деньги переведены в пражский банк — по месту обитания роковой красавицы. Но тут-то ее и настигла карающая рука закона в лице великого русского сыщика Филиппова. Преступница была заключена за решетку, завещание отменено. Родственники погибшего наперебой претендовали на лакомый кусок, но война неумолимо внесла коррективы в судебное решение. Граф Комаровский остался единственным наследником состояния. Из продуваемого всеми ветрами палаточного лагеря на бесприютном берегу Средиземного моря граф Комаровский переехал в уютную квартиру в столице молодой Чешской республики.