кривилась и тут же переключала, чтобы она что-то такое могла? Невозможно, непредставимо, весь мир перевернется, если это случится.
Но мир не перевернулся, а Антон почуял правду до того, как ему ее объявили.
Теперь он понимает, откуда эти предчувствие. В Насте всегда было что-то тайное, что-то очень свое. Вдруг задумается, вдруг как-то посмотрит, будто издалека, вдруг невпопад ответит на вопрос, но тут же приходит в себя, возвращается. Замечал ли это Антон? Замечал. Думал ли об этом? Нет. То есть думал, но так: у каждого человека есть в душе свои потаенные местечки, и это нормально, мало ли где может гулять наше подсознание, почитывали кое-что, знаем — Фрейд, скрытое либидо, все эти дела.
«Неважно, о чем ты думаешь, важно, о чем ты мыслишь», — изрек однажды офисный умник Степа Знобок. Антону понравилось изречение, он спросил, что оно означает.
«Думать — состояние, мыслить — процесс, — пояснил Степа. — Мы все всегда думаем, это естественное состояние человека, даже самого глупого, а вот мыслить способны далеко не все».
«Сам придумал?» — спросила Соня.
«Конечно».
«Гений».
«А толку? Все равно ведь не дашь».
«Не дам. Антон вон какой красавчик у нас, но ему тоже не обломится. Замужем я и однолюбка я».
Вот и Антон оказался однолюбом — умом хочет все принять, не дурак ведь, понимает, что насильно мил не будешь, а душа сопротивляется, принимать не хочет, надеется на что-то.
У нас сильно изменится жизнь, сказала Настя.
— Мальчик, девочка? — спросил Антон.
— Нет. Мы расстанемся.
— Да неужели? — Антон продолжал веселиться и не верить, хотя несчастный живот его крутило спазмами.
— Серьезно можешь выслушать?
— Нет. Поспи, а утром все скажешь.
— Утром на работу. И какая разница? Я и так полгода готовлюсь.
Полгода. Вот это было самое больное. Полгода его Настя жила другой жизнью, а он не подозревал. Полгода она ложилась с ним рядом каждый вечер, а ему и в голову ничего не приходило. Правда, были у нее иногда короткие командировки на два-три дня. Значит, во время этих командировок все и происходило. Его Настя была с кем-то другим. Обнаженная. Голая. Под, над, перед. Его родная Настя, единственная становилась чужой, посторонний. В чужих руках. Губами касалась чужих губ. Говорила ласковые слова в чужое ухо.
Галлюцинацией Антон видел это самое ухо: большое, мясистое, волосатое, свиное ухо. Мало этого, его ум, сам себя растравливая, видел и крупный хрящеватый нос, заросший седой щетиной подбородок, отвратительные губы цвета сырой говядины, покрытой пленкой, сизые и влажные, видел бугристый шерстяной живот, кривые короткие ноги, кривые пальцы ног с желтыми ногтями…
Очень хотелось взять самую тяжелую вещь на столе, хрустальную высокую вазу с букетиком засушенных цветов, и шарахнуть о стену. Сдержался. Нашло упрямое: ничего не хочу знать, никак не буду реагировать.
— Короче, Антош, история такая… — начала было Настя заготовленную речь, но Антон оборвал:
— Не надо. Ты уже все сказала. Ты хочешь расстаться. Я понял. На здоровье.
— Ты согласен?
— А тебе надо мое согласие?
— Нет, но… В конце концов, ты имеешь право знать.
— Пошла на хрен, пожалуйста, — с ласковой улыбкой попросил Антон.
На самом деле ругательство было другое, грубее. Никогда он при Насте так не выражался, а теперь — от души, с наслаждением.
— Если ты будешь в таком тоне, я ничего не скажу, — обиделась Настя.
— В таком и буду. Не скажешь — и не требуется. Меня твои подробности ни с какого бока не волнуют. Расстаться так расстаться.
— Но надо все обговорить.
— Зачем? Что потребуется, сделаю.
— Спасибо, конечно…
Настя выглядела немного растерянной. Слегка виноватой. Возможно, Антон этого как раз и добивался, но за это пришлось и расплатиться: Настя ему за свою растерянность и неловкость очень скоро отомстила. Не хочешь слушать? — не надо, я напишу! И написала.
Это было после, а в тот вечер Антон ушел в спальню, где лежа смотрел на планшете какое-то кино, а Настя разложила диван в зале, как они привычно, по-саратовски, называли гостиную. Перед сном Антон прошел через зал в комнату Алисы, чтобы, как всегда, поцеловать ее и пожелать спокойной ночи. Она тоже смотрела в планшете какое-то кино, что-то детское, Антон напомнил о времени.
— Еще пять минут, — попросила Алиса.
— Засекаю.
Он посидел с нею эти пять минут. Протянул руку, погладил дочь по голове. Она, не отрываясь глазами от планшета, приподняла плечико, поежилась, показывая, что ласку заметила, и что она ей приятна.
Антон сидел на краю кровати, спиной к двери комнаты, и понял, что ждет: сейчас войдет Настя, обнимет его, обнимет Алиску и скажет, как говорила часто:
«Добром разойдетесь или водой разлить?»
«Водой разлить!» — как всегда, ответит Алиска, хватая Антона за руку.
«Ну, ну, папина дочка, не хитри! А ты, папочка, не потакай, где твоя совесть?»
«В самом деле, где? — Антон заглянет под подушку, под кровать: — Вот она! — сунет туда руку и вытащит, сжимая что-то в кулаке, приложит кулак к уху, скажет Алисе с сожалением: — Говорит, пора спать».
«Неправда!» — не поверит Алиса.
«Сама послушай».
Антон подставит к ее уху кулак.
«Слышу: никто не хочет спать!» — закричит Алиса.
И тут Настя станет строгой, перестанет улыбаться.
«Все, — скажет. — Все, концерт окончен!»
И Антон еще раз поцелует Алису, и выйдет из комнаты, спокойный и счастливый. И Настя выйдет, потушит свет, прикроет не до конца дверь — Алиса не любит спать с закрытой дверью, и они пойдут в кухню традиционно выпить чаю, немного поговорить, а потом отправятся в спальню, чтобы лечь вместе, Антону нравится засыпать вместе и, желательно, одновременно. Еще более желательно: повернуться к Насте, дотронуться пальцами до щеки, а губами до губ. Спросить: «Хочешь спать?»
И она: «Есть варианты?»
Он: «Конечно».
Ничего этого теперь не будет.
Утром — тогда, после оборванного им разговора, Антон проснулся поздно, Настя уже уехала, Алиса еще спала, у них в школе объявили карантин. Когда пил кофе, открыл почту, а там было уже письмо Насти. И не просто письмо, а целый вордовский прикрепленный файл. Накатала сразу набело, экспромтом — Настя сочиняет тексты очень быстро, за что ее ценят на работе.
«Антон, я не знаю, чего ты боишься, почему не хочешь все обсудить, или надеешься, что я пошутила, или еще что-то в этом духе, но это не так. Я не собираюсь всю вину взваливать на тебя или считать себя во всем виноватой, но мы обязаны все до конца прояснить, чтобы к этому уже не возвращаться. Я знаю,