Читать интересную книгу Комики, напуганные воины - Стефано Бенни

— Начало — это когда приезжают, — разъясняет Волчонок, — а конец — когда уезжают.

— Ну, не всегда, — возражает учитель. — Знаешь, когда-то существовали бактерии, которые не дышали.

— Сколько?

— Не понял?

— Сколько не дышали? У нас в школе Камеллини может не дышать полторы минуты.

— Вообще не дышали.

— Ну да?!

— И еще в нашем теле есть бессмертные клетки. Они только перемещаются в другие области, переходят в другие структуры, но остаются неизменными со времен первозданного хаоса.

Волчонок думает о залежах в носу Кролика, но не высказывается.

— Мой юный доверчивый друг! Сколько раз я видел своих учеников, таких же, как ты, в предвкушении жизни! Не надо предвкушать, за окнами класса ничего интересного, все то же самое.

Волчонок не согласен, но в данный момент занят лимонадом.

— Они изучали юных поэтов, погибших едва ли не в их возрасте, читали о войнах, на которых погибали и погибают их сверстники. Переводя их из класса в класс, я думал: ну что ж, идите, стремитесь в жизнь, вас подкарауливает столько разочарований, что у меня рука не поднимается добавлять к ним еще и плохие оценки.

— А брата моего все ж таки засыпал!

— Но ведь только по одному предмету. Хотя что такое, в сущности, предмет? Всякая классификация, систематизация есть не более чем перечень, листок бумаги, который будет выброшен в мусорную корзину времени. Ну есть ли хоть какой-то минимальный критерий, позволяющий, скажем, отличить математику от естественных наук?

— Тетрадка.

— Не понял?

— По математике тетрадка в клетку, а по естествознанию — в линейку.

Безнадежно опьяневший учитель вздыхает.

— Ах да! Сколько времени прошло с тех пор, как я занимался этим! И все же по ночам мне до сих пор снятся экзамены. Снится, что я не готов к опросу.

— Ах, как я вас понимаю!

— Снится, что меня призывают в армию, а мне семьдесят, понимаешь? Семьдесят лет судьба хранила меня от оружия. Но я до сих пор открываю книги… я набит воспоминаниями… я таскаю их с собой, как чемоданы и баулы. Хотя давно пора почувствовать себя легким как перышко, зачем мне все это, какие еще путешествия у меня впереди, в каких гостиницах меня ждут?

— Еще одно слово — и заплачу, — признается Волчонок.

— Не буду больше. Ведь мои жалобы — пустяк в сравнении с теми чудесами, которые ждут тебя. Мое нытье будет перекрыто мощным оркестром твоего изумления. Сколько всего тебе предстоит! — (Пауза.) — О чем задумался?

— Думаю, вам не надо было пить мятный ликер.

Сияя ослепительной чешуей, появляется Касатка с бутылкой шампанского.

Уже почти полночь.

Ли и Лючия ныряют в потолок любопытных, протекающий через места, где воцарилось «Затейливое лето» — мероприятие, которое раз в год примиряет горожан с их городом, дает повод для споров, оживляет (с точки зрения одних) и оскверняет (по мнению других) памятники исторического центра, заносит к нам фильмы, которые иначе мы б увидеть не смогли, и те, которые нипочем бы смотреть не захотели, сливая воедино вкусы тысячи эпох и двадцати тысяч тех, кто платит за вход.

Сейчас на малом экране идет ретроспективный показ рекламы минеральных вод с 20-х годов и до наших дней. На среднем — ретроспектива Паппагоне, а на большом — «Кинг-Конг II», история огромной обезьяны, которую увозят с родного острова; исход трагичен, ибо картина терпит полный провал. Вниманию посетителей предлагаются также демонстрации мод, комик-пакостник (въедливый комик явиться не смог) и, само собой, видеоленты. В их числе и хорошо уже знакомые, и повторяющиеся, и совсем новые. Фактически они собою заменили кукольный театр. Тут же торговец постмодернистской свинкой вкупе с хорьками, курочками и павлинами; покупателей зазывает яркая коралловая реклама.

За перегородкой крутят видеорок, и Карло Хамелеон препирается с коллегой из «Музыкального времени»: хватит, говорит он ему, вы уже покончили с «Дурандурани», тот возражает: так же как вы когда-то покончили с терроризмом, а теперь — с хорошими манерами; далее видеозапись комментируют две девчушки, первая заявляет: «Спрингстин» — супер, вторая: «Спрингстин» — сиволапый (то бишь грубый, плебейский).

Карло Хамелеон объясняет собрату разницу между постсинхронизацией и «раскаявшимися», но вдруг замечает темноволосую девушку, которую он уже где-то встречал, где — не помнит, и типа с очень странной физиономией, тоже виденного им во времена «кусай и беги», в идеологическом плане у него теперь вставная челюсть, однако же на память он не жалуется. Вертится поблизости и Федери с тремя дружками в коже с ног до головы — клеят девочек возле арбузов. По счастью, в тот момент, когда Ли и Лючия проходят мимо, Федери как раз отвернулся, чтоб залепить в ухо скотине, двинувшей ему локтем в ребро, так что операция идет своим чередом.

Ли и Лючия усаживаются сбоку от экрана на трубчатой металлоконструкции. Оттуда фильм воспринимается как мельтешение теней, стремительная череда разноголосых реплик и грохот, несущийся из динамика у них над головой.

Непросто слушать голоса, не зная, в чем дело, думает Ли.

Именно это с тобой и происходит, думает Лючия.

Так они сидят, свесив ноги, точно пичуги на проводах. Мгновенье безмятежности — и вновь загрохотал экран, кажется, летят бомбардировщики, да, это они, сбрасывают бомбы, и стоящий на одном из СоОружений Манхэттена Кинг-Конг сейчас за свое зверство получит по заслугам. Тысячи приматов наблюдают за трагедией, не в силах что-либо предпринять.

Конец фильма. Ли, подняв голову, принюхивается.

— Сейчас выйдет наш красавец. Мне сказали, он где-то здесь.

Скоро они и впрямь замечают, что за экраном собралась кучка людей. В углу, слившись с темнотой, притаился Крокодил. Куртка зеленой кожи, коричневая рубашка, кожаный галстучек и зеркальные очки, под которыми кривая ухмылка.

— Видишь, — поясняет Ли, — товар этот ублюдок при себе не держит. Он только деньги гребет, а груз за ним таскает какая-нибудь мелкая сошка из свиты.

И они тут же вычисляют этого носильщика. Тощий беззубый субъект, ради приличия облаченный в зимнюю куртку. Именно он любезно преподносит какой-то девушке дозу.

— Улика налицо, вон он, добряк, который делает подарки, — свистящим шепотом произносит Ли.

— Не здесь… — Лючия хватает его за руку. — Сейчас ты все равно ничего сделать не сможешь…

Но Ли уже распалился.

— Пусти! — кричит он и бросается к Крокодилу.

Тот на мгновенье столбенеет, но, тут же спохватившись, прикрывается девчонкой, потом толкает ее на Ли и, к полному недоумению публики, пускается наутек, расшвыривая камешки остроносыми штиблетами; Ли, скинув ботинки, преследует его босиком, они проносятся за экраном, а публика, видя мельканье теней, думает, что это комический финал, и начинает опять рассаживаться. Но Крокодил соскакивает со сцены, его распахнутая куртка развевается на ветру, он ловко перелезает через стену, за ним звериным прыжком перемахнул Ли, бросив Лючию в толпе.

Пыхтя «господи, господи, господи», Крокодил трусит по мокрому асфальту гигантской автостоянки «Затейливого лета» к спасительной громаде своего черного остроконечного авто. Отдуваясь, открывает дверцу, достает из «бардачка» пистолет, резко поворачивается, но Ли исчез. Лишь двое парнишек в ужасе улепетывают на мотороллере. Крок замер посреди стоянки, волосы прилипли ко лбу, сердце готово выскочить из груди, а из видеосалона доносится:

I’m so tired[5] (Оззи Осборн)

Сунув пистолет за пояс, он решает укрыться в машине. Наполовину он уже внутри, но дверца вдруг захлопывается и защемляет его шею: притаившийся за машиной Ли держит его в тисках. Крокодил брыкается. Но ничего не поделаешь. Удар под ребра валит его с ног, и он скользит по асфальту, точно падающая в воду монетка. Ли запихивает его в машину и врубает на всю катушку радио:

Once in lifetime[6] (Токинг Хэдз)

— Надо же! А я думал, ты еще там, — едва отдышавшись, произносит Крокодил, пытаясь взять дружеский тон.

— Там — это где?

— Ну… в кутузке или в дурдоме — что-нибудь в этом роде…

— Скажешь тоже! — смеется Ли. — Да я, как открыл собственное дело и обзавелся яхтой, безвылазно живу на Гавайях… уж года три… ничего местечко.

— На Гавайях…

— Ну а ты как, Крокодил?

— Я с этим делом завязал — легавые прижали. Теперь вот магазинчик у меня… на окраине, обувью торгую.

— Да, с легавыми не поспоришь, на собственной шкуре испытал, — усмехается Ли. — А что Романа?

Крокодил разводит руками.

— Бросил или приказала долго жить?

— Сначала первое, потом второе, — отвечает Крокодил.

Ли смеется жутковатым смехом. Скалит зубы и Крокодил. Может, и удастся ускользнуть от этого психа.