Читать интересную книгу Гибель "Эстонии" - Олесь Бенюх

Росс, купивший набор в Новоарбатском гастрономе, согласно кивнул.

— Ну как, едем? — он оперся руками в стол, гипнотизируя девушку.

— Вечно вы шутите, Иван Антонович, — Оленька смущенно прикрыла глаза ладошкой, наблюдая за ним сквозь пальцы. Из всех сотрудников ей безумно нравился именно Росс, «настоящий полковник». Но ведь он же был на три года старше её папы. «Допустим, случится невозможное и мы поженимся, — мечтала она, оставаясь наедине с собой, — и через день-другой я ему до смерти наскучу. Он ведь такой необыкновенный, изъездил весь мир, столько видел, знает. А я даже свой иняз и тот ещё не кончила. Стенографистка Машка, она, конечно, завистница, и стерва порядочная, но она, как ни крути, права — не по Сеньке шапка».

За её спиной заработал факс.

— Извините, Иван Антонович, — Оленька повернулась к нему спиной, стала смотреть на выходившую из аппарата ленту.

— Что ж, раз вы меня отвергаете, Оленька, я вынужден ретироваться.

— Постойте, — строго объявила Оленька, — постойте, это по вашу душу. Из Лондона.

Она оторвала кусок ленты, первый экземпляр передала Россу, второй принялась регистрировать в журнале входящих факсограмм. Росс прочитал: «Передайте Петрову («Первый помощник, из новых», — вспомнил Иван), что я прилетаю сегодня в 19.00 рейсом TWA. Был бы рад, если бы Росс с попутчицей смог приехать ко мне на дачу после 21.00. Груздев».

— Кто эта… — сорвалось с губ Оленьки, но она тут же осеклась. Одним из нетерпимых пороков в учреждении считалось не вызываемое служебным долгом любопытство. Однако, Росс отреагировал невозмутимо и доверительно:

— Попутчица? Это сочинская — я ведь отдыхаю в Сочи — массажистка. Да, да, прелестная особа. Сопровождает меня чисто в медицинских целях. Никаких амуров!

Оленька смотрела на него с явным недоверием.

— Ну ладно, — сдался Росс. — Раскрою тайну — Павел и я решили заняться бизнесом. Хотим открыть массажное заведение. А попутчица квалифицированный эксперт. Иначе прогоришь — и по миру пойдешь…

Из автомата Росс позвонил Сальме. Она долго не брала трубку, наконец сонным голосом объявила: «Слушаю.» «Спим?» «Аха, погода сонливая.» «У нас заманчивое приглашение на вечер. Русская баня, княжеский ужин.» «Кто же этот гигиеничный и хлебосольный князь?» «Много будешь знать, скоро состаришься. Скажу лишь, что человек он достойный во всех отношениях. Поедем — увидишь. Ну как?» «Я заинтригована.» «Славно. Заезжаю за тобой в семь сорок пять.»

Когда Росс звонил Сальме, она не спала. После приезда в гостиницу она ополоснулась в душе, переоделась, надела черный парик, темные очки и отправилась в «Метрополь». Заняв столик на двоих в нижнем кафе, она с удовольствием выпила свое любимое капучино и съела рулетики из вырезки с ананасом и сыром. В этот момент, галантно испросив разрешения, к ней за столик подсел средних лет человек, среднего роста, средней упитанности. Обычные ботинки и костюм, обычное лицо — ни усов, ни родимых пятен, ни вычурной прически. Единственным, за что мог бы зацепиться взгляд внимательного обозревателя, был массивный перстень-печатка на мизинце левой руки. Это был Моцарт, остановившийся на скромной двухкомнатной квартире, снятой в Марьиной роще каким-то АООО. Сальме позвонила ему из города, однако и её звонок и их встреча были зафиксированы наружкой, о чем Россу стало известно ещё до вечера. Моцарт сообщил Сальме, что с грузом полный порядок; он встречался со связным, таможня, пограничники, железнодорожники стопроцентно контролируют ситуацию.

— Все в ажуре, мадам, — он допил свой апельсиновый сок, ловко забросил в рот пару орешков.

— Отправляемся, как и было намечено планом, завтра. На скорый «Москва-Таллин», который стартует вечером, вам забронировано купе на двоих в СВ. Я буду в соседнем вагоне.

Он ушел так же тихо и незаметно, как и появился. А Сальме ещё довольно долго сидела за уже убранным столиком и думала, кто мог распорядиться насчет купе на двоих. Если Кан-Юай — это одно, если Чжэн — совсем другое. Вроде бы Моцарт, говоря о купе на двоих, сально ухмыльнулся. В то же время весь разговор был им выдержан в весьма уважительном тоне, чем этот любимчик Чжэна никогда не отличался. Впрочем, игрок он опытный, ушлый, этого у него не отнимешь.

Так и не прийдя ни к какому выводу, с довольно сумбурными чувствами возвратилась она в гостиницу. И сразу же позвонила Ноне, своей единственной в Москве подружке. Она знала, что по многим причинам делать этого не следовало, но знала также, что только так она сможет совладать с внезапно нахлынувшим муторным настроением. Они познакомились в Пярну, две пятнадцатилетние девушки, голенастые, смуглые, угловатые. Еще не девушки, уже не девочки. Вместе бегали купаться, загорать. Тайком от взрослых ходили на танцы, танцевали друг с дружкой, кавалеров не хватало и для зрелых девиц. Сальме поражала самостоятельность суждений юной москвички. Она открыто и громко говорила все, что думала, не боясь ни окружающих, ни Сальме, которую едва знала. Тогда уже началась афганская кампания и Нона костила почем зря «бровеносца в потемках» и его престарелых подручных по Политбюро. Откуда у обычно инфантильных девятиклассниц такая прочувствованная, такая идейно-подкованная воинственность? Позднее Сальме узнала, что мама Ноны — отважная диссидентка, два с лишним года провела в психушке, но от своих «крамольных» убеждений не отказалась: «А она все-таки вертится!» Уже два года кряду Нона приезжала на лето в Эстонию. Мама, хорошо известная в Прибалтике, большую часть времени проводила в Таллине с соратниками-правозащитниками и девочки отдыхали у родственников Сальме то в Эльве, то в Вильянди, то в Хаапсалу. Однажды, когда Сальме было двадцать лет, она приезжала на зимние студенческие каникулы в столицу, останавливалась у Ноны. Мать, перепрыгнув через себя, достала им билеты в Большой. «Спартак» Хачатуряна заворожил Сальме. В театре «Эстония» в Таллине и особенно в «Ванемуйне» в Тарту она посмотрела многие спектакли. Здесь, в стенах вдохновенного творения Осипа Бове, на этой сцене, прославленной Шаляпиным и Обуховой, Улановой и Васильевым, все было на несколько порядков выше — режиссура, хореография, декорации, костюмы; здесь вершились чудеса воистину высокого искусства, задавался тон лучшим мировым храмам вокала и балета. Все время, пока они возвращались из театра домой к Ноне на Преображенку, Сальме молчала. Лишь перед самым выходом из метро сказала:

— И твоя мама, как те гладиаторы, за свободу бьется. И что? Спартака и его друзей вдоль Аппиевой дороги распяли, её просто упрятали в дурдом. Выходит, поиск свободы и даже её временное обретение ведут к неизбежному проигрышу. Моя родина тому тоже пример. Печальная диалектика…

«Это было… Это было ровно десять лет тому назад,» — успела подумать Сальме, как на другом конце провода раздался такой забытый и такой незабываемый голос: «Говорите, пожалуйста. Вас слушают.»

— Нонка, милая, как я боялась, что сменился номер, или что ты переехала, уехала, вышла замуж и тебя тут нет.

— Сальме! Нет, я не верю — Сальме, душечка, ты где — в Москве?

— На пару часов — да.

— Как я хочу тебя видеть. Надеюсь, ты не забыла адрес?

— Ноночка, лучше если бы ты смогла подъехать ко мне. Я жду очень важный звонок.

— Лечу. Давай твои координаты. Какая ты умница, что объявилась после стольких лет молчания.

И через полчаса они сидели в номере Сальме. Нацеловавшись и наобнимавшись, пили чай, даже сделали по глотку красненького — «со свиданьицем, tere kallis sоbranna!» «Tere tulemast mu armas!»[2]

— Ты, верно, бизнесом занимаешься немалым. И преуспела, — Нона ещё раз обвела взглядом просторные апартаменты. — В таком отеле и такой номер! Здесь либо короли, либо бандиты останавливаются.

— Я не королева и не Аль Капоне в юбке, — засмеялась Сальме. — Ныне, в эпоху младокапитализма, спонсоров развелась тьма тьмущая. Проходу не дают.

Нона покачала головой, произнесла с сомнением в голосе:

— Значит, новые эстонцы добрее новых русских. Наши все под себя гребут. И чем богаче становятся, тем необоримее обуревает их безграничная жадность.

«Как же, добренькие как Гимлер,» — Сальме махнула рукой: — Все хороши. Нашу безгранично суверенную республику то и дело сотрясают скандалы, один безобразнее другого. Министры, — да что там министры! — чиновники всех рангов, словно наперегонки, мчатся за взятками, перепрыгивая через закон, как лучшие мастера барьерного бега.

— Тем более, что прокуроры и следователи, сами завзятые взяточники, эти барьеры услужливо и вовремя убирают. За мзду, конечно же, и немалую. А громкие заказные убийства!

— Ну её к бесу, эту политику со всем её дерьмом, блевотиной, миазмами! — Сальме презрительно поморщилась. — Расскажи про маму, про свои сердечные дела.

— Ты думаешь, мама изменилась? Говорить о ней и не касаться политики все равно, что говорить о лодке и избегать упоминания о воде.