Читать интересную книгу Меловой крест - Вионор Меретуков

Я подозревал, что, покинув Венецию, расстанусь и с тем чувством, которое начал испытывать к Дине.

Мне не хотелось торопить события. Но в Венеции надо либо жить, либо — уезжать после двух-трех дней, чтобы город не наскучил тебе, а остался в памяти как светлое, сентиментальное воспоминание.

Эти два-три дня прошли, и я стал тяготиться Венецией. Я не хотел быть вечным туристом, навсегда прикованным к древним камням, дворцам дожей и каналам с беспрестанно снующими по ним гондолами. Надо было уезжать. Но куда? Разве везде не одно и то же?..

Меня приводила в трепет мысль, что завтра я проснусь и не буду знать, чем занять себя до вечера, когда можно будет хотя бы напиться.

Я смотрел на Дину, заглядывал в ее зеленые глаза, в которых уже не было прежнего блеска, и понимал, что и она погружается в сходное настроение.

Иногда Дина уходила гулять одна. Я валялся на диване и пустыми глазами смотрел телевизор.

… Мы сидели в маленьком открытом ресторанчике на набережной у Большого канала и пили шампанское.

— Тебе не кажется, что мы знакомы много лет? — спросил я.

— Не знаю… — рассеянно ответила она, рассматривая разложенный на столе план города с историческими достопримечательностями. — Мы еще не были в музее Дворца дожей и галерее Академии. Пойдем завтра?..

Я повертел сигарету в пальцах и, сдерживая раздражение, отчеканил:

— Я не могу, как те туристы, которые превратили увлекательные путешествия в профессию и исколесили на старости лет полмира, бегать по музеям и фотографироваться возле каждого вытесанного из мрамора древнего грека, любуясь его сифилитическим носом и отбитыми еще до нашей эры яйцами…

— Ого! Сколько сарказма… — Дина кротко улыбнулась. — Я думала тебе это интересно. Ты ведь художник… Почему ты на меня сердишься?

— Прости. Это я на себя сержусь. Совершенно не могу долго сидеть на одном месте.

— А как же Москва?.. Ты там годами сидел, никуда не выезжая.

— Там я работал. И потом, — то Москва… Дом, хозяйство…

— Что-то мешает тебе работать здесь… Или кто-то. Может, я? Я могла бы уехать…

— Я сам себе мешаю… И потом, все эти пейзажики тысячи раз тысячами художников написаны и так набили оскомину, что… — я замер с открытым от изумления ртом.

Мой взгляд случайно упал на странного туриста, идущего в толпе низкорослых японцев и диковато озирающегося по сторонам. Он был бы похож на ребенка, потерявшего мать, если бы не имел на лице пятидневной щетины и если бы не возвышался над азиатами на целую голову.

А так турист как турист. Почти. В летних, свободного покроя, брюках, голубой рубашке и сабо на толстой подошве. Правая рука мяла невероятно большую, устаревшего фасона, с высокой тульей и широкими полями, соломенную шляпу, увенчанную красной атласной лентой и пошлым бантом.

В левой руке небритый гражданин нес корзину с цветами, фруктами и бутылкой армянского коньяка.

Глаза туриста уперлись в меня. Он резко остановился — будто наткнулся на невидимую стену, и, замерев, некоторое время простоял неподвижно, постепенно осознавая, что нашел если не мать, то, по крайней мере, человека, которому сможет без опасений доверить корзину.

Японцы, сцепляясь сумками, обтекали его по сторонам. По лицу туриста бродила плотоядная людоедская улыбка. Он коротко размахнулся и артистичным движением выбросил старомодный головной убор в воды Большого канала.

Маленькие азиаты разом загалдели и принялись снимать на видео весело покачивающуюся на воде соломенную шляпу необычной формы и невиданных размеров.

— Действие первое, явление седьмое, — сказал я, сдерживая радость, — те же. К сидящим за столиком шаркающей кавалерийской походкой подкрадывается Энгельгардт. В руках корзина…

— Ну, наконец-то, едва вас нашел! Я здесь уже два часа, — усталым голосом сказал Алекс, подходя и ставя корзину на стул. — Ну и жарища! Здесь всегда такое пекло?

— Шляпу не жаль?

— Она у меня водонепроницаемая…

— Каким ветром?..

— Да вот, решил развеяться… Прилетел утром.

— Прилетел? Своим ходом? — спросил я. — На собственной реактивной тяге?

Алекс с укором посмотрел на меня.

— Ладно, садись, — вздохнул я, — садись, раз прилетел… Познакомься, Дина, это Алекс. Человек-легенда. Летающая легенда. Легенда, не знающая границ…

— Александр Вильгельмович Энгельгардт, — вежливо представился мой друг, пристально глядя на Дину и протягивая ей цветы, — представитель вольных каменщиков. Масон, одним словом…

— Врет он все… Не слушай его, Дина. Алекс — неудавшийся художник. Вроде меня. Только еще хуже. Единственное, что он умеет делать более или менее профессионально, это ходить по потолку.

Я посмотрел на Дину. Ее глаза загорелись веселым огнем.

— Я не хуже, — обиделся Алекс. — Я просто еще более неудавшийся… А прогулки по потолку… — сказал он небрежным тоном, — прогулки по потолку — давно пройденный этап.

— Ты где остановился?

— Свет не без добрых людей. Приют мне обеспечен, в самолете я познакомился с одной очень милой дамой…

— Милой дамой?..

— Да, да, очень милой! Правда, у нее, к сожалению, есть недостаток…

— Недостаток?! Разве у женщин могут быть недостатки? — изумленно спросила Дина.

— Увы, у этой есть, — подтвердил Алекс, еще раз взглянув на девушку.

— Все ясно. Она стара…

— Если бы только это…

— Так, значит, она стара?..

— Хуже, она скупа… Но, кажется, она понемногу исправляется, — осклабился Алекс и, достав из кармана пачку банкнот, с удовольствием повертел ею перед нами. Он даже зажмурился и понюхал деньги своим породистым носом.

Официант подумал, что понял все правильно. Он тут же очутился рядом с Алексом и, преданно заглядывая ему в глаза, склонился в ожидании приказаний.

Когда Алекс, гурмански потирая руки, попросил его принести стакан апельсинового сока, у официанта вытянулось лицо.

— Ты заболел? — участливо спросил я.

— Я больше не пью, — печально ответил он и, видя, что я жду объяснений, продолжил: — Ты ничего такого не подумай, я просто вдруг перестал находить удовольствие в этом.

— А раньше находил?

— Находил.

— Всегда?

— Всегда!

— И что же тебе нравилось?

— О, это очень просто. Это вроде сигарет. По крайней мере, для меня. Я пить и курить начал только потому, что мне это было приятно. И потом, это так романтично — бокал вина, потом сигарета, синий дымок, мужественный взгляд… А сейчас это ощущение прошло. Если так дело и дальше пойдет, я и курить брошу. А пока бросил пить. Не поверишь, не пью больше… одного дня! И не тянет!

— Ты и раньше, я помню, пытался бросить… И не один раз.

— Дело в другом. Тогда я, сознавая, что могу спиться, пытался бросить пить. А, оказывается, моя свободолюбивая натура не терпит насилия. И потому мои попытки заканчивались крахом. А теперь что-то, независимо от моего желания, произошло со мной, и выпивка уже не приносит мне, как прежде, удовольствий, связанных с романтическими мечтаниями, уносящими в мир волшебных иллюзий. Ах, вспомни, Сережа, как, бывало, хорошо мы сидели, переваривая бурчащими животами водку или портвейн, и, опьяненные мыслями о счастье, мечтали об ожидающих нас миллионах и сказочном будущем!

Он помолчал, вспоминая, потом сердито произнес:

— Может, это Бог услышал, наконец, молитвы моей бедной матери, и потому меня не тянет к выпивке? И потом, если бы я всегда пил только благородные напитки! Вспомни, какой только гадостью мы с тобой не надирались!

— Ну-ну. А здесь-то ты как оказался?

— Как?.. Взял билет и прилетел.

— А корзина?

— Не мог же я оставить ее без присмотра? — удивился Алекс. Потом неожиданно мягко спросил: — У тебя еще есть вопросы к усталому путнику?

— Есть. Не говори, что наша встреча случайна…

— Это не я. Это Юрок. Его идея. Кстати, он просил меня передать тебе вот это… — Алекс наклонился над корзиной, порылся в ней и достал конверт. — Полюбопытствуй. Юрок просил, чтобы ты его сразу же вскрыл. — И Алекс протянул мне письмо.

Мне не понравился тон, каким были сказаны последние слова. Я слишком хорошо знаю своих друзей, чтобы недооценивать некоторые из их поползновений.