Читать интересную книгу Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

У нас преподавал профессор из Института живописи, скульптуры и архитектуры (в 1944 г. институту было присвоено имя И.Е. Репина) Исаков. Очень интересный во всех отношениях человек. Его предмет увлекал многих исключительной манерой преподавания. Я очень обязан многим ему, и не только тем, что был ознакомлен с творчеством многих отечественных и зарубежных деятелей искусства, но и тем, что это помогло мне в дальнейшем не чувствовать себя чужаком, находясь в обществе зарубежных аристократов. Посещая музеи, отдельные выставки вместе с некоторыми из них, я мог быть скромным, по все же знакомым с искусством человеком.

Исаков, посещая приемы у Покровских, а иногда даже среди увлекающихся его лекциями студентов, приносил с собой в портфеле разноцветную тонкую бумагу и быстро обеими руками умело мастерил лошадок с всадниками, рыцарей, верблюдов и т.д. Помню, как однажды, придя на прием к директору, он прихватил с собой несколько апельсинов, неожиданно вынув из портфеля острый тонкий ножик, он стал водить им по кожуре апельсина. Мы, все собравшиеся, с любопытством наблюдали за движением его рук. Вдруг, повертев в руках апельсин, искусствовед показал нам копию Менекен Пис, знаменитой статуи на площади Гран-Плас в Брюсселе. Тогда это «произведение искусства» всем понравилось, и мы долго смеялись.

Мог ли я тогда предположить, что через пару лет я смогу вырезать и продемонстрировать в Испании в обществе моих друзей такого Менекен Пис – очень смешную фигурку.

Более того, несколько лет спустя, будучи уже не советским гражданином, а «уругвайским подданным», да к тому же молодым коммерсантом, я повторил «подвиг» Исакова, проживая в Брюсселе: вырезал Менекен Пис в обществе аристократов и деловых людей, к которому я, благодаря моим бельгийским «друзьям», был допущен. Не боюсь сказать, что это произвело настоящий фурор, и меня часто просили повторить. Я был рад, что информация об этом произведении искусства скоро распространилась среди моих новых знакомых.

Посещая в обществе моих «друзей» музеи в Бельгии, Франции и Швейцарии, я мог держаться более или менее грамотным человеком. Для меня многие произведения Делакруа, Гогена, Ван Гога, Мемлинга, Рубенса, Гойи, Веласкеса, Эль Греко, Рафаэля, Тициана, Родена и многих других всемирно известных художников не были новинкой. Я мог спокойно держаться и даже выражать свое мнение, а вернее, то, что мне поведали, как и всем студентам, наши преподаватели.

Значительную роль в моем совершенствовании сыграли преподавательница французского языка Ольга Вячеславовна Арнольд и ее муж Леонид Владимирович. Ольга Вячеславовна была очень привлекательной женщиной, которой легко было увлечься. На приемах у Покровских мы и с ней часто танцевали. Не стеснялись это делать и на вечерах в институте. Она оказала мне существенную помощь в совершенствовании моих познаний во французском. Во внеурочное время мы часто разговаривали на этом языке. Паши отношения окрепли еще и в результате того, что она увлеклась стрельбой, а я был организатором стрелкового кружка в институте. В результате Ольга Вячеславовна стала «Ворошиловским стрелком». Она в свою очередь обучила меня игре в теннис. Мог ли я уже тогда предположить, что теннис так облегчит мою «аристократическую жизнь» на Западе. Пет, я даже и не задумывался над этим.

В «усовершенствовании» моих познаний немецкого языка сыграла большую роль преподавательница по фамилии Юновская.

Я мог бы еще много назвать преподавателей из института, которые тоже внесли свой вклад в мое образование, но, к сожалению, память мне не позволила запомнить их фамилии.

Единственная фамилия, которую я еще помню, – фамилия заместителя директора института по учебной части Андреев. Я ему, видимо, очень не понравился, потому что не только среди студентов приобрел много друзей, но был дружелюбно принят в среду педагогов.

Я уже говорил о том, что мое согласие принимать участие в работе штаба ПВО Кировского района, данное Николаю Федоровичу Нионову, принесло и неприятности. В этом отношении свою отрицательную роль сыграл именно Андреев. Не исключаю, что ему очень хотелось за что-то мне отомстить и добиться моего исключения из института. Случайно у него появился повод для исполнения своего желания.

Осенью 1936 г. военно-воздушные силы Ленинградского военного округа приняли участие в больших воздушных маневрах РККА. Для непосредственного руководства маневрами в Ленинград прибыли нарком обороны СССР К.Е. Ворошилов, начальник Генерального штаба РККА А.И. Егоров, инспектор кавалерии РККА Буденный, начальник ПВО РККА С.С. Каменев. Перед учениями была поставлена очень серьезная и ответственная задача, но осуществлению проверки состояния местной противовоздушной обороны. Главное внимание было уделено повышению четкой работы органов управления и команд местного ПВО, совершенствованию их действий в условиях внезапных массированных налетов вражеской авиации.

Совершенно неожиданно меня по боевой тревоге вызвали в штаб ПВО Кировского района. Начались учения. В соответствии с районным мобпланом я исполнял обязанности заместителя начальника штаба района. Учения на этот раз были весьма сложными. Хорошо помню, как перед зданием райсовета на улице Стачек я заметил, признаюсь, случайно посмотрев в окно, БХМ, которая «заражала» боевым химическим веществом значительную территорию. По плану одновременно должны были появиться самолеты. Видимо, в результате допущенной организационной ошибки их не было. Прикрепленный к штабу проверяющий внимательно следил за мной. Обращаясь к нему, я заявил, что объявляю боевую тревогу и ввожу в действие химическую роту. Он не смог мне противоречить и даже при разборе после окончания учений отметил оперативность в принятом мною решении.

В Доме Красной армии проводился разбор учений по всему ЛВО и городу. Была отмечена слаженность и оперативность функционирования районных штабов ПВО, хорошая подготовка к противовоздушной обороне многих промышленных объектов, высокая дисциплинированность и организованность населения Ленинграда. В числе передовых районов был назван и Кировский район. Я получил благодарность от районного руководства. Николай Федорович Нионов, обнимая меня, произнес: «Вновь очень помог мне». Учения продолжались на этот раз, если память мне не изменяет, пять дней.

Не имея возможности отдохнуть после круглосуточных дежурств, я по окончании учений направился, естественно, утром в институт. Приятели подвели меня к доске, на которой вывешивали приказы по институту. Я не мог понять, что должен читать. Оказывается, за допущенный мною «прогул» я был отчислен из института... Несколько растерявшись, зашел в кабинет В. В. Покровского. Мне показалось, что директор института куда то спешит. Он даже не смотрел в мою сторону. Я, признаюсь, в довольно резкой форме задал вопрос: «За какой прогул вы отчислили меня из института как студента и имеет ли это отношение и к исключению меня из списка преподавателей? »

В. В. Покровский не смотрел в мою сторону, что-то искал у себя на столе и только произнес: «Приказ есть приказ!»

Я вышел из кабинета. Ко мне подошли некоторые мои товарищи, в том числе Зарецкий и Глузман, студенты второго курса, и спросили, что это все значит. Естественно, я не мог ответить. Покинув здание института, я позвонил Николаю Федоровичу Нионову и поведал ему о случившемся. Конечно, он был возмущен, посоветовал мне не волноваться и направиться домой отдохнуть. Каково же было мое изумление, когда на следующий день во второй половине дня позвонил директор института и просил меня, если я смогу, немедленно посетить его.

От В.В. Покровского я узнал, что он был вызван в военную прокуратуру ЛВО, где его, издавшего приказ, обвинили в незаконности действий и незаслуженном обвинении студента института в прогуле, так как он в соответствии с действующим законодательством был призван для участия в учениях. Ему предложили незамедлительно восстановить меня в институте.

После этого я перестал считать В.В. Покровского порядочным человеком. Но он, подписавший приказ о моем отчислении, отказавшийся отменить его после предъявления мною соответствующего документа, подтверждающего мое участие по вызову в учениях, проводимых высшим командованием в Ленинграде, вдруг заговорил со мной как обычно. Директор пояснил, что виновен в моем отчислении не он, а подсунувший ему приказ его заместитель Андреев. Прошло более пятидесяти лет, и я не могу решить, где господствует правда. Во всяком случае, и Покровский, и Андреев демонстративно стали относиться ко мне еще лучше, чем прежде, а я уже не мог верить и уважать их. Это был первый, но не последний случай, когда военная прокуратура заступилась за меня.