— Само собой, пластик. Их больше не стругают из дерева. Я не какой-нибудь чертов Джон Сильвер.
— Но… почему? Давно ты с ней?
Автобус пересек Кингс-Хит, а потом одолел и Суонсхерст-лейн, пока Элисон рассказывала свою историю. Пассажиры входили и выходили, на Экокс-Грин сменился водитель, но две студентки были так поглощены друг другом, что не замечали ничего вокруг.
— Когда мне исполнилось десять, — говорила Элисон, — у меня начала побаливать нога, причем без всякого повода. Постепенно боль усилилась и потом уже не исчезала. Тогда мы как раз переехали в Бирмингем, и вот в больнице Королевы Елизаветы я сдала сотню анализов, и в итоге у меня диагностировали очень редкое заболевание под названием «саркома Юинга», то есть реально агрессивную форму рака. Меня долго держали на химиотерапии, но в конце концов решили, что этого недостаточно, и сказали, что придется-таки все отрезать.
— Блин, это ужасно.
— Ну, альтернатива была как бы еще хуже. Во всяком случае, вот она я. Живая и прыгучая.
Селена сперва не поняла, шутит Элисон насчет прыгучести или горько иронизирует, и когда Элисон улыбнулась, с облегчением засмеялась.
— Хочешь посмотреть? — спросила Элисон. — Выглядит очень натурально.
Она закатала левую штанину почти до колена — эта часть протеза действительно с поразительной правдоподобностью имитировала плоть и кость.
— Колено не такое красивое, я тебе его потом покажу. — Элисон спустила штанину. — Но в общем здорово, да? Они даже подобрали оттенок под цвет моей кожи. Когда они приступают к сооружению ноги, тебе дают альбом со всякими разными оттенками кожи и ты выбираешь, почти как в магазине, когда ковер покупаешь или обои.
— Заливаешь.
— Нет. Я могла бы выбрать белую ногу, если б захотела. Прикольно было бы, а? Я — типа ходячий пример этнического разнообразия.
Рак был настолько агрессивен, пояснила Элисон, что хирургам ничего не оставалось, как провести трансфеморальную ампутацию, убрав и колено тоже. То есть ее нога напрочь лишилась двигательной силы коленного сустава — одного из самых могучих суставов человеческого тела, — поэтому по лестнице она поднимается медленно, затрачивая на каждую ступеньку в два раза больше времени, чем прежде. Однако на ровных поверхностях, когда никто не загораживает ей дорогу и не путается под ногами, она шагает абсолютно спокойно и уверенно.
— И сколько времени прошло, — спросила Селена, — прежде чем ты ощутила эту ногу… своей, настоящей?
— О нет, настоящей она никогда не была и не будет. Но ощущение… не знаю… комфорта, что ли, когда ты к ней приноровишься, возникает довольно скоро. Со мной работала физиотерапевт, сперва в больнице, а потом она приходила к нам домой. Мы с ней несколько месяцев занимались. Напряженное было время для всех, очень напряженное. Мужик, о котором я тебе говорила, — Стив, бойфренд моей матери, — он тогда жил с нами. Тут-то он и показал себя во всей красе.
— Не очень хотел участвовать во всем этом?
— Напротив, как раз поучаствовал. Трахнул физиотерапевта.
Секундная пауза, и обе опять расхохотались, настолько дико и смешно прозвучала эта фраза. Впрочем, Элисон предпочитала смеяться, чем вспоминать ту жуть и мучения, когда все ее надежды, казалось, рухнули безвозвратно, а измена Стива доконала ее мать: за считанные месяцы Вэл постарела лет на десять и пристрастилась к алкоголю, без выпивки она не могла заснуть. И как же Элисон не хотелось, страшно не хотелось снова встречаться со Стивом.
— Послушай, — раздумчиво обратилась она к Селене, — а не могла бы ты пойти со мной в паб сегодня? Двинем сплоченными рядами, типа в единстве сила, что скажешь? Просто я не видела его семь лет, и мне бы не помешал друг рядом, чтобы удерживать меня от всяких глупостей.
* * *
На подступах к «Гордому орлу» Элисон коснулась плеча Селены, предупреждая:
— Она белая, между прочим.
— Кто?
— Моя мама.
— И что?
— Некоторые удивляются, вот и все.
— Думаю, я с этим справлюсь. У нее же не две головы, в конце концов.
— Ну, ты меня поняла. Я только хотела, чтобы это не было для тебя неожиданностью…
— Элисон… не дергайся. Все нормально. Тебе нужно слегка успокоиться.
— Знаю. Ладно.
Склонив голову, Элисон вдохнула, выдохнула несколько раз, пытаясь найти внутренний центр равновесия, а с ним и равновесие душевное. Вытянула руки ладонями вниз и сделала движение, словно отжималась от невидимой гимнастической стенки.
— О’кей, — сказала она немного погодя. — Я готова.
Они вошли в паб.
Стив утратил большую часть волос, с тех пор как Элисон видела его в последний раз, но в остальном практически не изменился. Он чмокнул Элисон в щеку, сгреб в объятия, не оставив ей шансов избежать и того и другого. Когда он направился к стойке за выпивкой для всех, Элисон не могла не заметить, как мать провожает его взглядом, признательным, влюбленным, при том что Вэл была, наверное, единственным человеком в пабе, у кого этот лысеющий мужик с выпирающим брюшком мог вызывать интерес, хотя бы мимолетный. Элисон старалась не выдать своих эмоций, мысленно призывая себя к смирению. Она ничего не в силах изменить, мать и Стив все равно сойдутся — опять. Жизнь иногда бывает слишком предсказуемой.
Очередное доказательство этой печальной истины представилось ей спустя минут пять. Вэл подошла к девушке за барной стойкой и заговорила с ней, показывая на полочку с дисками, которые крутили в качестве фоновой музыки, и Элисон доподлинно знала, что за этим последует. Единственный хит Вэл, попавший в первую двадцатку (двенадцать лет назад), вошел в бесчисленное множество сборников, и, разумеется, уговаривать девушку долго не пришлось: нужный диск вставили в проигрыватель и ткнули в ту дорожку, какую требовалось. По пабу прокатился клавишный перебор, перебиваемый дерзкими ударными, создавая шероховатый, но притягательный аккомпанемент к мощной протяжной мелодии; Вэл солировала, голос у нее был сильный, глубокий, три другие участницы группы подпевали «у-у-у», «а-а-а», и все вместе складывалось в крепко выверенную гармонию.
С извиняющейся, но и горделивой улыбкой, адресованной ее спутникам, Вэл не спеша вернулась к столику. Как раз вовремя, чтобы услышать возглас Селены:
— О-о, я обожаю эту песню!
— Вот как? — удивление Вэл было совершенно искренним. — Ты ее знаешь?
— Я слушаю ее с детства, с нее и началось мое знакомство с музыкой. Помнится, мама постоянно ее включала.
— Эту песню написала я. — Вэл с жадностью наблюдала, как почтительное изумление проступает на лице Селены.
— Вы? Это написали вы?
— Ну да. И пою я. Я — та самая Вэл Даблдэй.
Имя Селене ни о чем не говорило: те, кто вообще помнил эту песню, помнили лишь название группы, ее исполнявшей. Тем не менее Селена была потрясена, и даже сильнее, чем ожидала Вэл, учитывая обстоятельства.
— Вы пели в «Топе», да? И еще танцевали на сцене.
— О господи… Этот танец мы репетировали целую вечность.
И Вэл пустилась по хорошо утоптанной тропе воспоминаний, рассказывая, как Луизу, четвертую и самую блондинистую и хорошенькую участницу группы, заклинило, и она беспрерывно путала танцевальные па, хотя те были проще некуда, и как они проторчали в Лондоне почти неделю, разучивая движения и доводя хореографа до исступления. Элисон знала эту историю наизусть, но только сейчас подметила, что со временем повествование обрело классическую интонацию уничижительного хвастовства: пусть мы четверо и были наивными и неотесанными, подразумевалось в этой байке, но с нашим музыкальным мастерством очень даже считались — настолько, что солидная звукозаписывающая компания взяла нас под свое крыло. Выслушивать в сотый раз одно и то же было скучно, но, с другой стороны, ее матери доставляло удовольствие вспоминать о былой славе снова и снова, и Элисон слушала, не перебивая, с покорной улыбкой на лице.
— А что вы теперь пишете? — полюбопытствовала Селена. — Ваша четверка по-прежнему существует?