В эти ночные часы, когда время уже близилось к рассвету, однако даже слабой серой полоски не появилось на горизонте, и небо было безлунным, а тьма – совершенно непроглядной, дворец казался пустым, словно бы вымершим. Не ощущалось даже слабого дыхания жизни – случайного шороха, ночного вскрика, – и лишь шаги принца и скрип открывшейся двери, что он отпер большим зубчатым ключом, радуясь предусмотрительности слуг, не ставших задвигать засова, нарушили вязкую тишину.
Воздух в доме казался густым и застывшим, и Валерий на мгновение ощутил себя мошкой, плененной в куске черного янтаря. Грудь сдавило, сделалось тяжело дышать.
Поднимаясь по мраморной лестнице, что вела на второй этаж, в его личные покои, он остановился на площадке, пытаясь перевести дух, жалея, что не позвал слуг и не велел зажечь лампы.
Он и сам не знал, почему не захотел никого будить – едва ли из ложной деликатности, скорее, просто не желая говорить ни с кем, отвечать на вопросы или ждать исполнения своих приказов. Куда проще было сделать все самому… Даже горячая вода и еда могли подождать до утра. Сейчас он желал лишь одного – выхлебать кувшин вина и повалиться в постель, провалившись в глубокий сон без сновидений.
Однако даже эта простая радость оказалась ему недоступна. В недлинном коридоре, из которого три двери вели в малую гостиную, столовую и спальню, Валерий замер в нерешительности, созерцая полоску света, просачивавшуюся из-под дальней двери. Возможно, в ожидании хозяина слуги оставили лампу в спальне… однако это было маловероятно.
Они не знали, когда он вернется, – он и сам не ведал того, когда уезжал, и никого не предупредил, – а оставлять надолго масляную лампу без присмотра было слишком опасно. Он строго следил за этим, и никто в доме не осмелился бы нарушить волю хозяина.
Но тогда – кто же был там?
Проще всего, разумеется, было бы сделать шаг, протянуть руку к двери, распахнуть ее, – однако что-то мешало Валерию сделать столь простой жест. Странная нерешительность овладела им, он смотрел на золотистую полоску света перед ней, с необъяснимой опаской, точно это был обнаженный меч перед дверью, переступить через который он не решался.
Но раздумьям его был положен конец.
Дверь, чуть слышно скрипнув, приоткрылась осторожно, и Релата Амилийская, живая до боли и вызывающая в памяти совсем иной огонь, возникла на пороге.
– Это ты, мой господин? Ты вернулся? – Она протянула к нему руки, и, точно завороженный, Валерий сделал шаг ей навстречу. – Я счастлива, что мы наконец вместе.
Релата бежала из Амилии накануне ночью, ибо поняла, после отъезда принца, что не мыслит жизни без возлюбленного. Собрала узелок с вещами, оседлала любимую кобылку – подарок отца – и, оставив письмо, где просила не искать ее и простить все обиды, не спеша отправилась в Тарантию.
Должно быть, они с Валерием разминулись совсем ненадолго.
Она приехала во дворец около полудня и осталась дожидаться его в Алых Палатах. Она никого не видела и ни с кем не говорила, кроме его слуг. Она не знала ничего о той судьбе, что постигла ее братьев и отца.
Она мечтала лишь об одном – быть с Валерием рядом.
И очень хотела быть королевой.
Аой.
ВРЕМЯ УТЕХ
Вопреки обыкновению, в это утро Нумедидес проснулся с рассветом, – хотя блеклым, несмелым лучам осеннего солнца большого труда стоило пробиться сквозь тяжелый бархатный полог, отгораживавший огромную кровать принца от всего мира. Он потянулся, почесывая безволосую грудь сквозь ночную рубаху из тончайшего полотна с обшитым кружевом воротом.
Многие, вероятно, сочли бы подобное облачение неподобающим мужчине, – и, может статься, именно поэтому, опасаясь в душе насмешек, но не желая все же отказываться от милых сердцу привычек, Нумедидес до сих пор избегал продолжительных связей с женщинами, с которыми пришлось бы делить ночи и ложе, предпочитая мимолетные, ни к чему не обязывающие интрижки и объятия служанок.
Но сейчас принц не думал о женщинах, и даже облик Релаты Амилийской, неизменно сопровождавший его последние ночи, – источник самых буйных фантазий, являвшийся порой даже во сне, становясь причиной определенного беспокойства, – неожиданно померк, точно набросок углем, размытый струями дождя. Она словно бы умерла для него, вместе с той другой, на речном берегу, что была так на нее похожа, и он без труда выбросил из памяти их обеих.
И все же что-то тяготило его, смутное чувство тревоги или ожидания… Он попытался припомнить, что снилось ему перед самым пробуждением, но картины, мелькавшие перед внутренним взором, казались неотчетливыми и лишенными смысла. Кажется, что-то угрожало ему, неведомая опасность, от которой он силился спастись, – но ноги отказывали ему. Он помнил еще узкие, неосвещенные коридоры. По ним потоками хлестала вода, черная, точно кровь… Он бежал…
Нумедидес тряхнул головой, раздраженно отгоняя остатки ночного морока. День и без того предстоял хлопотный, и не было нужды отравлять его нелепыми предчувствиями.
Он отдернул тяжелый полог, с отвращением выглядывая наружу. В постели под балдахином, в мягком, теплом полумраке, он всегда чувствовал себя уютно и в безопасности, – ощущение, почти забытое с детства. Должно быть, нечто похожее ощущает зверь в подземной норе.
И каждый раз ему стоило труда заставить себя выбраться из-под бархатного полога, чтобы встретить лицом к лицу опасности внешнего мира. День за днем повторялось одно и то же. Он взял за правило вставать как можно позже, – это помогало, особенно зимой, когда он открывал глаза не раньше, чем за окнами начинало смеркаться. Вечерний мир почему-то казался ему не столь враждебный, сколь дневной, залитый холодным, беспощадным солнцем… Но сегодня он не мог позволить себе роскоши нежиться в постели. Слишком много дел ожидало его.
С усталым вздохом Нумедидес сел на постели, поежившись, когда босые ноги его коснулись холодных мраморных плит пола. Потянувшись, он нащупал колокольчик на низеньком столике и позвонил, вызывая слуг.
Они откликнулись тут же, хотя на лицах явственно читалось удивление, и сбежались, держа наготове стеганый халат, что с рассвета был уложен на особую решетку над чуть теплящейся жаровней, чтобы хранить приятное тепло, горячее вино со специями, бокал которого он всегда выпивал перед завтраком, притирания и мази для лица и тела, ароматную помаду для волос, раскаленные на углях щипцы для завивки и многое другое, без чего большинство аквилонских вельмож не мыслили своего туалета.
Отдавшись бережным заботам преданных слуг, Нумедидес наконец позволил себе расслабиться. При всей его подозрительности, в такие минуты он наслаждался блаженным покоем и, прикрыв глаза, позволял себе унестись на легких волнах в туманные бессмысленные дали, лишь краем сознания отмечая уверенные движения рук брадобрея, цирюльника или лекаря-костоправа, что нежили его, точно младенца, готовя тело принца к тяготам грядущего дня.