Этот дождь когда-нибудь кончится? — Таня стояла у окна в тесной темной комнате, немного отодвинув в сторону ситцевую занавеску. Она следила за тем, как капли одна за другой сбегают по стеклу вниз.
Наташа лежала молча, отвернувшись лицом к стене, словно чувствовала себя действительно виноватой, а Люся сидела на полу, обхватив колени руками и никак не реагируя на происходящее. Именно сейчас она поняла, как тяжело жить в однокомнатной квартире, особенно, когда тебе хочется побыть одному.
— А если залив переполнится и выйдет из берегов? — продолжала разговаривать, словно сама с собой Таня, проводя пальцами по стеклу, чтобы ощутить его отрезвляющий холод.
— Нас затопит, — равнодушно буркнула Люся, не поднимая головы, — и мы все наконец-то сдохнем.
— Сдохнем… — эхом откликнулась Таня и прижалась к стеклу уже лицом, лишь бы только замаскировать выступившие на щеках слезы, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Люся знала об этом. Это ее проблемы, ее боль, ее беда… Ей не хотелось втягивать в это человека, который был ей… дорог?
Татьяна рукавом вытерла слезы с лица и прислушалась. Эта тишина, царившая в квартире начинала ее пугать, ей хотелось закричать. Или начать запеть. Так она делала в детстве, когда они жили еще с мамой, без отчима, и она боялась оставаться одна в темноте. Ей казалось уже тогда, что звук ее голоса прогоняет тьму.
Она медленно отошла от окна и села на пол напротив Люси, внимательно разглядывая ее тонкие черты, прямые волосы в этом освящении казавшиеся черными, темно-серые глаза, какие-то уставшие, потухшие и безжизненные. Люся сама напоминала этот дождь, или просто океан в дождь? Она человек воды — почему-то решила Татьяна, с удивлением отмечая, что уже не просто разглядывает, а любуется.
«Чистая такая, робкая… — думала она, кусая обветренные губы, и так покрытые шрамами, — Люся… а Люся? Люсенька… Будь моей святой водой? Будь моей живой водой… Как этот дождь… Дождь-искупление… И мне так хочется выбежать, расставить руки и пусть смоет все, все смоет… и жизнь…»
Татьяна поймала себя на том, что часто стала разговаривать сама с собой, впрочем, едва ли помешательство было большой бедой, по сравнению со всем, что произошло с ней. И она снова начала думать про дождь, про глаза подруги и про святую воду.
Повинуясь какому-то неожиданному порыву, она ползком преодолела разделявшее их расстояние и села рядом, приобняла девушку, та не сопротивлялась. Сейчас она напоминала наркоманку — также равнодушно воспринимала всю окружающую действительностью.
— Люсь, а Люсь? А о чем ты думаешь? — Таня наклонилась к ее уху, чувствуя, как ее горячее дыхание обжигает холодную нежную кожу. Ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Наташа слышала, о чем они говорят. И вообще, чтобы Наташа сейчас просыпалась. А она спит? Или подслушивает?
Люся сама словно проснулась, неуверенно посмотрела на нее, задрожала, словно от холода.
— Сложно сказать, — попыталась отмахнуться она, а потом ее вдруг потянуло на откровенность, она также наклонилась к Тане, словно боясь третьего лишнего в этой маленькой комнате, — но… на самом деле… о смерти. Как ты думаешь? Что будет потом? Темно? И все… или рай или ад? Впрочем, ада не будет. Ад здесь…
— Но почему ты думаешь так? — испугалась Таня и ей показалось, что она слишком мало знает о Люсе, еще меньше, чем ей казалось.
— Потому что нас как будто наказали. И мы такие маленькие, беззащитные… и никому нет до нас дела, — Люся как-то растерянно посмотрела на Таню, словно ища у нее защиты, — а мой мир… катится куда-то. Сорванный с петель, — зачем-то добавила она, и вдруг бросила беглый взгляд в сторону спящей Наташи.
Татьяна только сейчас заметила, что подруга дрожит от холода. Она прижалась к ней крепче, зарылась лицом в волосы и словно нечаянно коснулась губами щеки.
— А может там будет рай? — спросила она у Люси, проводя пальцами по ее лицу, в том месте, где только что целовала, — дивный сад, спокойствие…
— И люди, которых нам не хватает? Мама? — перебила ее подруга и сейчас показалась Тане самым настоящим ребенком.
— Да… и моя, — зачем-то сказала Таня.
— Но… она же жива? — смутилась Людмила.
— Она умерла для меня, когда вышла замуж во второй раз, — тихо поделилась Таня и закрыла глаза, ей не хотелось об этом говорить, она поторопилась уйти от опасной темы, которая могла закончится настоящей катастрофой, — ты дрожишь. Тебе холодно?
— Немного…
— Принести тебе плед?
— Не нужно…
Таня крепче прижала Люсю к себе, та все еще не сопротивлялась, но теперь ее взгляд был осмысленным, только думала она совсем не о Тане. Сама же Таня нечаянно коснулась пальцами ее обнаженного колена, хотела поправить сползшую школьную юбку, но задержала руку. «Остановись» — сказала она себе, но ничего не вышло. Рука сама скользнула по нежной коже, осторожно, медленно, неловко… Люся прикрыла глаза и чуть приоткрыла губы, но вдруг испугалась.
— Нет, не надо! — прошептала она, распахнула глаза, и теперь они были полны ужаса, — Наташа же здесь…
— А если бы ее не было? — спросила Таня, не зная, что на нее нашло.
Люся оставила этот вопрос без ответа, вскочила, и очень кстати — кто-то позвонил в дверь. Она ушла в прихожую на слегка пошатывающихся от волнения ногах, но вернулась прежней — спокойной, холодной и рассудительной, хотя все выглядела тем же ребенком.
— Там твоя мама, — сказала она, словно вынося Татьяне смертный приговор.
— Я хотела верить, что ты понимаешь, — говорила ей мать по дороге домой, кажется, она была зла и расстроена, — насколько важна моя работа, сколько людей нуждаются в моей помощи… и не будешь делать глупостей! Зачем ты сделала так с Борей? Убить его хотела?! Ты принимаешь наркотики?
Таня уныло плелась за ней, все больше промокая под дождем.
Только эти ледяные капли не заставляли ее чувствовать радости очищения, одну горечь.
— Нет, — попыталась возразить она, догадываясь, что эта версия дело рук отчима.
— Тебе всего семнадцать, а ты уже сбегаешь из дома, ты… — Антонина со злости топнула ногой в лужу, окатив их обеих волной темно-серых брызг, — это же отвратительно! Это ужасно…
— Я правда не принимаю наркотики, — продолжала защищаться Таня, правда достаточно апатично, потому что действительно чувствовала себя виноватой. Ее мысли были заняты тем, что могло случится, не окажись в пустой темной квартире Наташи, как лишнего свидетеля. Тане стало стыдно и грустно.
— Хочу тебе верить, — Антонина проводила ее до подъезда и вдруг остановилась, — и извинись перед Борей за то, что ты сделала…