Руки и ноги у него дрожали, учащенно где-то возле самого горла колотилось сердце. Позади стукнула дверь. Он распрямился, чтобы смахнуть забивающий глаза пот, глубоко выдохнул, как выкинутая на берег рыба, мельком глянул на вошедшего Казика и…
Казик улыбался. Нет, не просто так, он улыбался насмешливо, как улыбается человек, в чем-то проведший добродушного простачка.
— Ну ладно, хватит. Молодец. Одевайся теперь, а то простудишься.
И Колька понял все. Никому не нужна эта работа. Никому! Может быть, в другое время Колька среагировал бы по-иному. Но сейчас… Когда… Он сразу вспомнил почему-то, как директор предложил ему поднять пресс-папье.
— Нет, почему же. Я докончу, — сказал Колька, сглатывая слезы. И продолжал пилить. От злости, от обиды вроде бы и силы прибавилось. До боли сжимая зубы, он видел сейчас только белый неровный надрез на чушке да темное, медленно ползущее полотно пилы.
— Хватит, — повторил Казик. И голос его дрогнул и изменился. — Я шучу.
Но Колька пилил.
— Я же пошутил, ты слышишь? Кончай!
Никогда еще Колька не испытывал такого желания завершить начатое, как сейчас. Он почти задыхался. Упершись в верстак коленом, тянул пилу на себя, затем, хрипя, валился на нее.
— Ну и пили, пили, фиг с тобой! Пили, хоть подохни! Не жалко! — раздраженно крикнул Казик. — Показать себя хочешь? Показывай! Показывай, а я посмотрю!
Он сел рядом, демонстративно закинув ногу на ногу.
«Распилю, — упрямо думал Колька. — Хотя и в самом деле умру здесь, а распилю».
И Казик не вынес. Он подскочил к Кольке, схватил за руку.
— Прекрати! Сейчас же прекрати!
— Уйди! — вырываясь от него, прохрипел Колька.
— А я тебе говорю, кончай! Или в рожу дам!
— Пусти…
— Не пущу!
— Пусти… Ты сильней меня… Пусти!..
— Не пущу! Ну что ты, псих? Ведь я нарочно. Не понимаешь, что ли? Ну, извини, пожалуйста, я поступил глупо… Ну, извини. Прости меня.
— А ты дурак, — сказал Колька, высвобождая руку, и заплакал. Нет, не зарыдал, а просто слезинки сами собой посыпались у него. Ему было досадно, но он не мог удержать их.
— Ну что ты, в самом деле? — потупив голову, сказал Казик. И чувствовалось, что ему стыдно Колькиных слез больше, чем самому Кольке.
— Да обидно же, — признался Колька.
— Дал бы мне по физиономии, я заслуживаю.
— Зачем? Я никогда никого не бил… И пальто это я на барахолке у старика купил. Не наше оно. У моего отца такого никогда не было. А ты: «Пальто, пальто. Ваше величество».
— Ну ладно, — сказал Казик. — Ну, дурак я, разве ты не видишь. Извини. Давай допилю эту блямбу.
— Зачем?
— А так. Или хочешь, поставь меня в угол. Сколько скажешь, столько и буду стоять.
— Да ну тебя, — отмахнулся Колька. Он чувствовал, что больше не сердится на Казика. И более того, будто рухнула, исчезла какая-то невидимая заслонка, которая прежде отделяла их друг от друга, делая чужими, далекими. Кольке, а может быть, также и Казику, нужен был кто-то близкий, отзывчивый, понимающий во всем, без чего так холодно и одиноко было Кольке все последнее время после смерти матери. И он понял, что наконец-то свершилось, нашел. У мальчишек иногда случается так: надо сначала поссориться, чтобы потом стать настоящими друзьями.
8
Этот большой угловой дом почему-то называли «академией». Колька не знал, на самом деле была здесь когда-то академия или так величали это здание за ту монументальность, которая проявлялась не только в его внушительных общих размерах, тяжеловесности колонн, толщине стен, но и в каждой взятой наугад детали: высота дверных проемов в уровень второго этажа любого из соседних зданий, а ширина такая, что могут проехать одновременно два грузовика, подоконники шире двуспальной кровати, а лепные розетки над окнами в полтонны каждая. «Академию» разбомбили в первые блокадные дни. Рухнули перекрытия всех этажей, но подвалы сохранились. А в них были трубы, в которых так нуждалась маленькая ремонтная бригада.
Казик решил снять их. Колька вызвался помогать ему.
Со стороны двора в подвал вела лестница в несколько ступенек. Массивная, обитая железом дверь была заперта, и они решили лезть через окошко с литой чугунной заслонкой. Казик зажег фонарь и, став на колени, заглянул в подвал. Сверху, из оконного проема, заваленного изнутри пережженным железом, неожиданно посыпалась кирпичная крошка. Послышался торопливый шепот: «Смотри, смотри, он!» — и оттуда, из-за ржавой тавровой балки, выглянул дворничихин Шурка.
— Э, Колька, — позвал он, улыбаясь, как свой своему.
— А ты чего здесь? — удивился Колька.
«Академия» находилась довольно далеко от их дома, в другом районе.
— Да так. А вы что, в подвал полезете? — заинтересовался Шурка, поспешно сползая на подоконник. Другой пацаненок, Шуркин приятель, высунулся из-за навала кирпичей. — А зачем? Зачем, скажи?
— Надо.
— Знаю я, зачем, знаю. Возьмите и меня.
Но Колька не ответил, и Шурка понял, что нельзя.
— Знаю я, зачем, — сказал он. — А там ничего и нет. Зря полезете. — Но, немного выждав, снова жалобно попросил: — Возьмите, а! Коля, возьми. Что тебе, жалко.
В подвале было темно. Пахло застоялой водой и плесенью. Подняв фонарь, Казик поводил им перед собой. Противоположная стена подвала терялась в темноте, свет туда не проникал. Они пошли, осторожно ступая. Колька тащил сумку с инструментом.
Тем временем Шурка успел спуститься с подоконника и теперь, лежа в узком туннеле окошка, заглядывал в подвал.
— Э-э, не туда идете! И не туда… А там ничего и нет… Я сейчас крышку захлопну, как выберетесь?..
Стараясь не отстать от Казика, не выронить что-нибудь из сумки, пригибаясь, Колька озирался по сторонам. Хоть и знаешь, что никого нет, но все-таки неприятно брести в глухой, эхом отзывающейся на каждый шаг пустоте. Пока Шурка кричал позади, было как-то лучше. А теперь он умолк.
Неожиданно впереди что-то упало и покатилось.
— Кто там? — спросил Казик, резко остановившись.
Никто не отвечал. Однако едва он сделал шаг, снова что-то шаркнуло.
Возле далекой стены в углу стояло несколько кроватей, на них было накидано разное тряпье, а под одной из кроватей на полу что-то лежало.
— Кто там? — спросил Колька, жарко дыша Казику в затылок.
— Не знаю. Может быть, дистрофик какой-нибудь остался.
И снова шаркнуло. Теперь в другом углу, противоположном.
— Там кто-то ходит.
Прислушались, но опять стало тихо.
Они свернули в узкий длинный коридор. Здесь тоже была обитая железом, тяжелая дверь, такая же как и с улицы. По коридору вдоль потолка в несколько рядов тянулись трубы. Казик споткнулся и грохнулся на лед. Фонарь погас.
— Осторожно! — воскликнул Колька. — Ушибся?
— Ничего. — Казик ползал возле его ног, отыскивая фонарь. — У тебя спички есть? — спросил он.
— Нет.
— И у меня, кажется, кончились. — Слышно было, как он шарит по карманам, открывает пустой коробок.
— Как же теперь?
— Ничего, выберемся. Держись за меня. — Он подал Кольке руку. Они сделали первый осторожный шаг. И вдруг позади в темноте кто-то всхлипнул.
— Колька-а-а! — и задал гулкого ревака. — Бою-юсь! — Это был Шурка. — Бою-юся! — вопил он. — Бою-юсь!
— Шурка! Ты чего там? — оторопел Колька.
— А-а, боюсь! Не оставляйте!
— Ты где?
Все-таки у Казика нашлась еще одна спичка. Он вычиркнул ее, зажег фонарь. И они увидели Шурку. Как только появился свет, Шурка утих. Стоял, понуро опустив голову, грязным кулаком тер глаза.
— А ты зачем сюда забрался? — сердито прикрикнул на него Колька.
— Да тут патроны есть. Ребята находили.
— Ты за нами шел?
— Да-а.
— Это ты там в темноте бегал? — строго спросил Казик.
— Не-е.
— Значит, тут еще кто-то есть?
— Не-е.
— А кто же там стучал?
— Это я кусочки кирпича кидал, — признался Шурка.
— Зачем?
— Так просто. Кидал, и все… Я на улицу хочу!
Пришлось им выводить неудачливого Шурку. Но как только Шурка вылез из подвала, мгновенно повеселел.
— Петька! — закричал он, зовя своего приятеля. — Иди сюда. Ха-ха! Ух я их так поднапугал! Ты знаешь, как они у меня орали!..
9
Директор сам пришел в мастерскую, настолько это было срочное задание. На Подгорной лопнула труба, и большой госпиталь на соседней улице остался без воды. Надо было что-то немедленно предпринять. Говорил он очень мало, но и так было все ясно. Постирать белье, развести лекарство, напоить, покормить раненых — да разве перечислишь все, для чего нужна вода.
Элла Вадимовна молча торопливо сложила в сумку из-под противогаза нужный инструмент. Так, сама по себе, противогазная сумка вроде бы и не очень велика, но набитая настолько, что даже карандаш не воткнешь, она казалась громадной. Сумка висела у Эллы Вадимовны на правом боку, а на левом — тяжелый разводной ключ. Казик тоже поднагрузился.