Хранить короля папенька не просил ни Создателя, ни сына. Граф писал левой рукой и был предельно краток, да и что тут добавишь? То, что шады подняли алые паруса не для красоты, было ясно еще зимой, хотя сотни краснокрылых кораблей, входящих на рассвете в бухту, — это красиво. Марсель с детства любил батальные полотна, но почему Агарис? Никто не сомневался, что первыми станут дожи, а вторыми — гайифцы. Что ж, мориски оказались правоверней, чем о них думали.
— Померанцевое море загадили, — тоскливо сообщил Марсель покончившему с угощением псу. — Кардиналами и, возможно, самим Эсперадором. Ты понимаешь, что это значит?
Котик не понимал и, в отличие от господина посла, имел на это все права. Увы, граф Ченизу сидел в Олларии не для того, чтоб завиваться и носить пристежное пузо, и даже не для того, чтоб продлевать существование Сузы-Музы, хоть это и забавляло… У него было дело. Неизбежное, страшное, мерзкое, и продолжать с ним тянуть становилось невозможно.
Марсель не воздел к небу руки и не возопил. Он даже не присвистнул, а просто сунул в огонь записку, прикоснулся к вискам пробкой от духов, расправил манжеты и неторопливо спустился к живо обсуждавшим достоинства форели гостям. Они почти ничего не успели съесть. Даже выздоровевший наконец кагет.
— Господин Карлион, — обратился полномочный посол герцога Урготского к главному церемониймейстеру Великой Талигойи, — я получил долгожданные известия и хотел бы незамедлительно донести их до сведения его величества. К счастью, курьер встретился с моим гонцом до того, как достиг опасных земель. Мой соотечественник был столь беспечен, что путешествовал один и мог оказаться добычей адуанских разбойников.
— Могу ли я узнать подробности? — засуетился Карлион. — Я немедленно еду…
— О нет, — Марсель изящно расправил салфетку, — я вам ничего не скажу до конца обеда. Ваше общество слишком приятно, чтобы его лишаться, а дело… Оно терпит. Мой герцог и ее высочество Елена всего лишь просят передать его величеству их письма.
— Так выпьем за ласточку Ургота! — вскочил с места Тристрам. — За ласточку, щебет которой несет в Талигойю весну!
— О да, — торопливо подхватил Бурраз-ло-Ваухсар, — за ласточку, которая скоро станет розой! Прекрасной розой на груди его величества.
— Пусть весна принесет в Талигойю любовь и радость!
— Так и будет!
Под столом, напоминая о своих законных правах, тявкнул Котик.
2
Больше всего Руппи бесила салфетка. Ослепительно белая, с аккуратной, вышитой коричневым шелком монограммой, она доблестно защищала фельдмаршальский мундир от капель и крошек. Вежливость Бруно и его офицеров была такой же — накрахмаленной, жесткой и украшенной малюсенькой короной. Не дай Создатель, кто-то заподозрит, что сии достойные господа не до конца уверены в победе и не в полном восторге от венценосного Готфрида и его доблестного родственника Руперта фок Фельсенбурга, перенесшего в плену немыслимые испытания.
Доблестный родственник аккуратно, не торопясь, жевал и глотал сочнейшую свинину, запивал старым алатским, отвечал на вопросы, улыбался и вспоминал Шнееталя с Бюнцем. Капитан «Весенней птицы» утверждал, что сухопутные продувают кампанию за кампанией, потому что слишком много жрут и слишком много врут. Адольф был сдержанней, но не скрывал того, что в море если и утонешь, то в воде, а не в раздорах и циркулярах.
Прибытие Бермессера с Хохвенде лишь сплотило Западный флот вокруг его командующего. Стоило любимцам Фридриха войти в кают-компанию, как им давали понять, что моряки не собираются плясать под чужую волынку. За столом Бруно сидело восемь человек, и каждый был не за Дриксен и не за кесаря, а сам за себя. Кроме Олафа, разумеется. Поменяйся Ледяной с фельдмаршалом местами, он бы… Он бы так или иначе показал, что рад возвращению если не друга, то соратника и не допускает мысли, что тот не исполнил свой долг. Бруно предпочел отгородиться крахмальными салфетками, безупречно начищенным серебром и штабными офицерами, среди которых могли затесаться дружки Хохвенде. Разумеется, позволить себе беседу наедине с вернувшимся из плена адмиралом командующий Южной армией не мог, но есть взгляд, улыбка, тон разговора, наконец. Бруно вел себя с Олафом, словно чужой, хотя они и были чужими.
Дядя кесаря и отдавший себя не Готфриду, а Дриксен и морю сын оружейника могли стать не более чем союзниками против Фридриха, а союзников, которым не повезло, покидают. На суше.
— Как вы нашли талигойцев, господин Кальдмеер? — с вежливым равнодушием осведомился фельдмаршал. — Они не растеряли боевой пыл без своего непобедимого кэналлийца?
— Насколько я мог заметить, не растеряли, — в тон хозяину ответил Ледяной.
— Очень жаль, — посетовал Бруно, — но дурное самочувствие не способствует наблюдательности. Возможно, мой внучатый племянник заметил больше вас?
— Весьма вероятно. — Олаф внимательно посмотрел на адъютанта. — Руперт, фельдмаршал желает знать ваше мнение о талигойцах.
— Они настроены на войну, господин фельдмаршал, — с удовольствием доложил Руппи и мстительно добавил: — Насколько я мог судить, среди высших талигойских офицеров нет фигур, равных господам Бермессеру и Хохвенде. Вашу армию ждет ожесточенное сопротивление.
— Твердая земля не располагает к мечтам, — произнес худой генерал с седыми висками. — Мы начинаем кампанию с открытыми глазами и понимаем, что против нас сосредоточена сильная армия, которой командуют сильные генералы. К счастью, мы можем быть уверены, что во время решающего сражения к противнику не подойдут резервы, по численности превосходящие его изначальные силы.
— Вам повезло, господа. — Руппи широко улыбнулся. — То есть я хотел сказать, что вам повезет, если вы и впредь будете смотреть собственными глазами, а не глазами назначенных в орлы кротов. И вам повезет еще больше, если к вам не приедут лягушки с полномочиями…
— Руперт, — негромко попросил Олаф, — не увлекайтесь землеописанием. Вряд ли господам офицерам интересны кроты и лягушки.
— Прошу прощения, — Руперт поймал взгляд генерала с седыми висками и внезапно понял, что если тут и есть друг, то это он, — я желаю нашим хозяевам не столкнуться с подобными… гадами. Они весьма неприятны.
— Но они здесь водятся, — седой обернулся к красивому кавалеристу, — не правда ли, фок Хеллештерн?
— У реки не может не быть лягушек, — вмешался в беседу Бруно, — но зимой гады спят, а я намерен форсировать Хербсте до того, как они проснутся. Руппи, вы не желаете при этом присутствовать? Спор Дриксен и Талига будет нами решен этим летом раз и навсегда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});