Читать интересную книгу Подземная Москва - Глеб Алексеев

Я не успел оправиться от волнения, как по коридору опять прошли немцы.

Тот же голос сказал:

– Вы видите, герр Кранц, я был прав… Нам придется на сегодня прекратить поиски и попробовать их завтра.

– Вы плохой немец, дорогой Шпеер, – с досадой отвечал другой голос, – мы должны, наоборот, продолжить их с удвоенной энергией. Но мы переменим нашу позицию. Если русские сегодня найдут библиотеку, они пройдут назад здесь. Мы подождем их у выхода. Тогда мы сумеем поблагодарить их за столь неожиданную помощь.

Голос при этом рассмеялся злым смехом.

Они прошли. Я, не теряя времени, выбрался из своего убежища и ползком направился к вам. Я думаю, что они не переходили через кладбище царя Ивана, иначе они обязательно заметили бы дыру и лом, который торчит в ней, словно верстовой столб. Я загнал его подальше в землю и спустился сюда… Не правда ли, я приношу ужасные сведения… Мы открыты. Иностранцы стерегут выходы смертельными лучами, от которых уже погибли два наших товарища.

Глава двадцать шестая. Экспедиция продвигается вперед

По совету Дротова решено было продвигаться бочком, по краю пещеры, по которому уже прошли было, но из боязни потерять фонарь вернулись обратно к веревке. Товарищ Боб держал наготове револьверы в обеих руках. Идти было трудно, почва с каждым шагом становилась все более рыхлой и влажной, все сильнее слышался клокочущий шум воды, будто где-то под ногами бился подземный поток.

– Вода, не иначе! – догадался Дротов.

Вода была рядом. Через двести шагов ноги уже стали вязнуть в хлипкой жиже. При фонарях было видно: по правому боку пещеры протекал поток, берег болотист, но вода прозрачна, как голубоватый аквамарин, и очень чиста. Свет фонарей проникал в воду до дна, в свете казалось, что она горит; острое зрение Дротова уловило движение легких теней в прозрачной глубине, словно перепуганные стаи рыб метались от пронзительных проколов лучей.

– Рыба, не иначе! – снова догадался Дротов. – Но откуда, полено ей в рот, она сюда попала?

– Я думаю – это подземное течение Неглинки, – отвечал археолог, – вы же знаете, что она где-то под Москвой уходит в землю. Под Кузнецким мостом и под Тверской ее удалось вогнать в трубы и в деревянные желоба. Но местами она течет под землей свободно, и очень возможно, что рыба в ней водится и здесь, увлекаемая под землю течением… Точно так же Рейн и Дунай соединены подземной рекой. Нам, во всяком случае, нужно держаться подальше от берега. Но осторожно… Иначе мы опять ввалимся в какую-нибудь дыру!

Они повернули влево, археолог опускался на колени и словно вынюхивал тьму, подходившую близко, к самому лицу. Тогда шедшие сзади Дротов и товарищ Боб останавливались, ожидая чуть слышного:

– Вперед!

Своды пещеры были огромны. Она уходила вверх ноздреватым гигантским потоком, свет не достигал его поверхности, теряясь в сладковатой, дымящейся на фонариках тьме. По правому ее боку, при фонарях, обнаружились сосульки, свисавшие правильными сталактитами, словно пальцы огромных обессиленных рук, спадавшие с кресла. Они были сероватого отлива, свет преломлялся в них, как в призмах, но подойти к ним ближе и определить породу было нельзя, так как пришлось бы переходить поток. Было похоже, что путники попали в большой забытый храм, прозрачные потолки которого занесло песками, но колонны внутри еще не обвалились, и стены еще удерживают тысячелетнюю давность от тяжелой поступи времен.

Глава двадцать седьмая. Последствия пустякового разговора

– Здесь мы отлично расположимся, мой друг, – сказал Кранц, складывая свою губительную машинку и садясь на отвал глины. Они подошли к выходу, через который часов восемь назад проникли в подземелье. Все это прежде всего утомительно! Проблуждать целую ночь в дурно пахнущих сырых подвалах, без каких-либо реальных результатов! Впрочем, герр Кранц был упорен, как настоящий немец.

Он аккуратно снял пиджак, вывернул его наизнанку, сложил в виде подушки и, постелив на него чистенький, почти несмятый платочек с голубенькой каймой, улегся отдохнуть. В карманах его оказались «штули» – прекрасные бутерброды с колбасой. Два он съел, один протянул Шпееру, «негодяю» же не предложил ни одного.

«Свинья! – с досадой подумал «негодяй», – ну погоди ж ты!»

Потом Кранц заговорил, видимо продолжая начатый разговор:

– Мне совершенно безразлично, дорогой Шпеер, что мы с вами ищем в этой дьявольской дыре! Пусть это будут богатства даже всех московских царей или только булыжники отвратительной московской мостовой. Я получил задание, мне за это хорошо заплатят, остальное меня решительно не касается. Я поступаю, как истый немец… Если при исполнении моей задачи на пути оказались некоторые препятствия, будь это обвал, который мы с вами устранили, или живой человек, которого устранила моя машинка, мне, даю вам слово честного человека, совершенно безразлично.

«Вот оно что! – испугался «негодяй», – ну-ну!..»

– И наконец, разберемся в вопросах: кого ликвидировала моя машинка? Один с усами, другой даже без усов. Но ведь их так же много, как китайцев или негров… – Он зевнул, достал сигару. – Хотите сигару, дорогой романтик? Нет? Напрасно! Хорошая сигара освежает мысли.

«Мер-рзавец ты!» – с тоской прохрипел «негодяй».

Кранц, будто угадывая мысли «негодяя», повернулся к нему:

– А что вы скажете по этому поводу, дорогой герр Басофф? Впрочем, вы, кажется, тоже швейцарец? – И он еще раз зевнул, довольный неожиданным каламбуром. – А нам, дорогой швейцарец, в данную минуту нужно беречь время. Я предлагаю установить дежурство, не спать одному, остальным же можно отлично выспаться…

– Хорошо! – сказал Басофф, – я могу дежурить первым.

Оба немца улеглись на глине, положив чистенькие платки под щечки. Шпеер свернулся калачиком, совершенно подавленный металлической логикой своего компатриота. Право же, он был неплохим человеком и отцом семейства! В Веймаре, по которому еще так недавно, поддерживая на ходу звезду, проходил медленной походкой он, советник, друг короля и поэт, остались: Берта, не потерявшая способности краснеть от каждой двусмысленной шутки, даже после десятилетнего замужества, дети, певшие по воскресеньям кантаты об ангелах и птичках, кружка пива после обеда и друзья, приходившие по субботам выкурить трубку и обсудить новости переменчивой политической жизни.

«Странная вещь – судьба!» – честно размышлял Шпеер, и, закрывая глаза, как всегда, он, примерный отец и муж, постарался представить себе, что делается сейчас в чистеньком домике в Веймаре, за садиком, за занавесочками с кремовыми трубадурами на них. Вот Берта вошла с кофейником, Фриц и Мици сидят на высоких стульчиках с чинной благовоспитанностью немецких детей, которые, конечно, не ходят голышом, как дети в этой ужасной России. «Дети, – говорит Берта, – отодвиньте на минуту стаканы и вспомните вашего папу. Что делает теперь ваш папа?» Мици, какая воспитанная девочка, эта Мици, пухлыми, словно перевязанные колбаски, пальчиками отодвигает стакан и подымает глазенки к небу. На ее глазенках, голубых, как василечки с полей Веймара, дрожат слезинки. О, эти святые детские слезинки! О, эта бессильно опущенная с кресла рука жены и взгляд, устремленный поверх детских головок! Ему казалось, что взгляд Берты проходит через поля и горы, прямо к нему, и в такие мгновения – он с ними, в тесном кругу семьи, цели и оправдания своей жизни… «Завтра пошлю им письмо!» – подумал он, засыпая. Инженер Кранц давно уже спал тем спокойным сном, каким спит математик или хирург, совершивший сложную операцию. Но «негодяй» не спал.

Кто знает, какие бури разбушевались в этой русско-швейцарской душе? Потряслась ли она столь нелестной характеристикой славянства, данной инженером Кранцем? Заговорило ли в ней наконец самолюбие? Или какое-нибудь гениальное мошенничество созрело в глубинах широкой натуры, для которой нет ничего невозможного: будь то швейцарский паспорт или Московский подземный Кремль. Но только, когда оба инженера заснули и Шпеер уже видел во сне, как он идет к своему домику и Фриц и Мици бегут к нему навстречу в голубеньких костюмчиках, «негодяй» потихоньку свернул губительную машинку и полез наверх в дыру подземного хода. Он отвалил доску. В отверстие ударило резкое весеннее солнце, а воздух был крепок, как вино.

Он осторожно вылез в дыру, доску привалил опять, навалил на нее сверху камней, аршина на полтора затрамбовал землей, подумав при этом, что так будет надежнее и хода немцам теперь не отвалить, если даже они взорвут его динамитом. Потом, сбив с машинки статив, он завернул ее в платок и стал подниматься на поверхность…

Солнце уже поднялось над крышами, по улице гудели трамваи, был как раз тот час, когда Фредерико Главич с неизъяснимым наслаждением хлебал чай в номерах «Савелово», а Дарья как ошпаренная летела к Страстному за автомобилем. «Негодяй» стряхнул с коленок землю, отдохнул с полчаса на Страстном бульваре и не торопясь пошел обратно по Большой Дмитровке к дому, который выходит углами на Софийку и Неглинный…