любимой женщины как-то некорректно. Надежда сказала, что он не женат. Но это ничего не значит. Я почти уверена, что доктор не одинок. Не может быть такой мужчина свободным. К тому же он сказал, что у него должен был родиться ребенок. А дети сами по себе не появляются…
– Вот, горяченькое, ешь скорее, – передо мной ставят целую тарелку ароматной запеканки.
– Спасибо, Лидия Васильевна.
– Ешь, дочка, – санитарка тепло улыбается, а затем обращается к доктору: после проверки вентиляции девочка спать не может… Этот ваш Виктор, проверяющий, наделал чего-то… я залезла, поправила решетку, еще громче стало.
– Не слышу никакого шума, – говорит Виталий.
– Так ветер, значит, утих.
– Ничего, мне вовсе не мешает, – заявляю, накалывая кусочек запеканки на вилку. Запах… божественный.
– Ладно, ты ешь, я попозже принесу кефир, – она бросает на доктора многозначительный взгляд и уходит. Отвлекаюсь на то, чтобы положить в рот картошку. И вдруг что-то происходит.
– Виталий Тимофеевич! – успеваю обернуться, услышав шум. У меня за спиной странная картина: Одинцов тянется к потолку, задевает решетку, и она с грохотом падает на него. – Господи!
Забываю про то, что сама после родов, взлетаю со стула и кидаюсь к нему. У него из носа хлещет кровь, а сам он выглядит довольно растерянно.
– Мамочки, да у тебя нос… разбит… – смотрю на него в ужасе. – Давай-ка на кресло, осторожно…
Мы меняемся местами. Теперь уже я в роли доктора, а он пациента. Хоть и отнекивается.
– Все нормально, – зажимает ноздри пальцами и запрокидывает голову.
– Мне со стороны лучше видно, садись, – заставляю его усесться на кресло и расположить голову на спинке. – Вот так. Сейчас, подожди. Где-то была вата…
Нахожу на столе бинт и ловко скрутив жгутики осторожно ввожу ему в поврежденную ноздрю. Наверное, он не ожидает от меня такой инициативы: послушно позволяет производить эти нехитрые манипуляции.
– Посиди немного. Сейчас остановится. Если, конечно, ничего серьезного не повреждено.
– Все в порядке, иначе было бы больнее, – отмахивается. Хоть он и врач, но все-таки мужчины не такие уж и твердокаменные. Хочется его пожалеть. Полез ведь ради моего удобства… или просто потому, что это нарушение по его списку?
– Только надел новый халат, – вздыхает. На белоснежной ткани несколько багровых капель. – И ты тоже в новом, – дергает меня за рукав. – Красивый халатик, кстати.
– Спасибо… – смущаюсь, – Но ничего, сейчас попробую отчистить, – машинально тянусь к влажным салфеткам, – у тебя еще на щеке кровь.
– Где? – тихо спрашивает, смотря в глаза.
– Вот тут, сейчас вытру, – сгибаюсь над ним, чтобы убрать небольшое пятнышко, но он перехватывает мою ладонь и между нами что-то происходит. Какой-то необъяснимый, невероятный импульс.
Лицо отчаянно краснеет. Я перегнула палку, снова позволила себе бестактно лезть к нему. Хотя он вроде бы сам спросил… Черт, совсем запуталась!
– Прости, пожалуйста, это было лишним, – шепчу одними губами. Но он почему-то не отвечает, но и руку не отпускает. Кажется, сердце сейчас выпрыгнет из груди.
– Ирма Сергеевна, ну куда вы?!
– Это моя клиника! Могу делать все, что пожелаю! – слышится из коридора, и в следующий момент в палату влетает жгучая брюнетка. Прямо в пальто и сапогах на высоченных шпильках.
– Виталик! Что здесь происходит?! Я требую объяснений!
Замираю, так и не выдернув руку из хватки доктора. Между нами ничего не произошло, но я чувствую себя настолько виноватой, словно нас застали за чем-то совершенно непотребным.
Первым из ступора выходит Виталий. Он мягко отпускает мою ладонь и забирает салфетку, потряхивая ей перед своей женщиной.
– Арина Романовна любезно оказывала мне первую помощь, – как ни в чем не бывало говорит он. – Видишь, я в крови.
– На это есть медсестры! Арина, вы что медик? – она одаривает меня взглядом, полным ненависти.
– Ирма, – Одинцов встает, загораживая меня собой, – насколько я помню, медик у нас ты. А потому, прекрасно знаешь, что в стерильные зоны запрещено заходить без верхней одежды и сменной обуви. Палата – не проходной двор.
Брюнетка замирает. Наверное, она не ожидала такой резкости от своего любимого человека. Хотя он прав. Могла бы бахилы надеть для приличия. Лидия Васильевна вон как старается на пару с уборщицей. Все намывают, чистят…
– Ты… Вот чем здесь занимался, пока я ждала тебя! – взвизгнув, она выскакивает из палаты, оставляя за собой грязные следы, подтаявшего снега с сапог.
– Прости, – виновато опускает глаза Виталий, как только Ирма покидает нас в расстроенных чувствах.
– Иди за ней… – тихо говорю, отходя к окну.
Вот значит какая она, его женщина. Эффектная, красивая, ухоженная… После родов мне с ней не тягаться, даже в новом халате. Боже, о чем я вообще думаю?! О каком соперничестве может быть речь?!
В палате вдруг становится слишком тесно, а доктор Одинцов приобретает в моих глазах образ ненадежного человека. Раз Ирма так взбесилась, он уже давал ей повод ревновать. Кто знает, может быть трепетное отношение к пациенткам своеобразный «конек» Виталия? Возможно, я всего лишь одна из многих, клюнувших на его чрезмерную доброту… А Ирма – такая же жертва… как и я в ситуации с Вовой. Брошенная жена, потерявшая ребенка и ставшая ненужной своему мужу. Внезапно ситуация становится настолько неприятной, что я готова сама побежать и объясниться перед бедняжкой. Но все-таки остаюсь. Наверное, им лучше разобраться без меня.
– Сейчас здесь все уберут, – твердо говорит Виталий и быстро покидает мою палату. Уносит с собой тепло и легкость от нашего общения. Знаю, больше так продолжаться не будет. И отчасти я сама в этом виновата.
На столе остается недоеденная порция запеканки. Аппетит пропадает, а в душе холодный след от случившегося. Почти такой же уродливый и грязный, как подтек на полу.
Виталий
Не успеваю проанализировать, что происходит между нами с Пушкиной, как в палату врывается Ирма. Не думал, что буду настолько не рад ее визиту.
– Виталик! Я требую объяснений, – вопит, собирая в коридоре зрителей. Я всегда стараюсь держать личную жизнь подальше от внимания общественности: далеко не все знают даже о том, что Надежда Анатольевна Одинцова – моя мать. Слухи, конечно, разные ходят, но плодить их – это точно занятие неблагодарное. А тут такой цирк… Впрочем, сам виноват. А вот Арина ни при чем и не должна страдать из-за проблем в моей семье.
И хотя мне бы самому почаще перечитывать свои должностные инструкции и правила в отношениях с пациентами, приходится напомнить Ирме о том, как следует себя вести. Причем сделать это в довольно жесткой форме.
– Ирма, ты прекрасно знаешь, что в стерильные зоны запрещено заходить без верхней одежды и сменной обуви. Палата – не проходной двор.