Читать интересную книгу Земля и Небо (Часть 1) - Леонид Костомаров

И, подняв голову, оглядел всех стоящих -- почему не разорвали? Но тут не выдержал ставший от злости багровым Бакланов.

-- Ладно, начальник! -- прохрипел он. -- В клочья... Не все ребята еще твоими псами заделались! И про мать тоже... не загибай. Я-то свою мать не продам и ради свободы! -- скривил от ярости губы.

Медведев оглядел его безбоязненно, усмехнулся.

-- Ладно. Иди на выход, с тобой будет отдельный разговор...

Бакланов даже как-то истерично обрадовался такому повороту.

-- Вот она! -- гаркнул призывно. -- Ваша справедливость! Смотри, ребя! Слово сказал -- ШИЗО! -- прошел вразвалку к двери, громко хлопнул ею.

Повисло в бараке тревожное молчание. Поскрипывали табуретки под сидящими по углам "козлами", переминались, стараясь не встречаться взглядом с майором, стоящие перед ним. В глазах у всех была пелена, застилавшая многим до беспомощной слепоты их ощущение мира. Это были и открытые язвы их душ, и язык отрицаловки, готовой все святое перемешать с грязью, вздернуть на дыбы. В такие минуты казалось, что эти люди, могущие жить по волчьим законам, могли бы жить и в одной клетке с этими самыми волками. Лишь бы на волю поскорее...

-- Вот что... -- начал более примирительно Медведев, поняв, что, кажется, перегнул палку. -- У всех вас статьи льготные. Не существуют такие статьи, кроме измены Родине и шпионажа, чтобы сидеть от звонка до звонка. Кому половину можно скостить, кому -- две трети, кому -- три четверти. Может быть и поселение, и стройки народного хозяйства, условно досрочное освобождение...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

А может, и прав этот новый пастух... Вот если бы меня кто одернул вовремя, не было бы этого срока... бесконечного. Да, житья не даст этот старик... Но ведь и сам я стал теперь Володьку одергивать, когда тот рвется по глупости набедокурить? Молод он, вот и спасаю. А если кому захочется меня одернуть... морду расквашу, это верняк. Не надо ко мне соваться, в чужую судьбу. Сам все знаю.

Ну и что ты узнал про жизнь, Иван Максимович? Ну поносило тебя по свету, это есть, а принесло на самые задворки жизни.

О, вот еще один... Это чудило, старпер Кукушка все свои дурные права качает.

-- А я вот не хочу освобождаться! -- кричит. -- Чё меня гонят?! На преступление толкают: завтра выйду, окна все в штабе побью!

Нормальные-то люди засмеялись над старым дураком, краснопогонник и не знает, что ответить. Вопрос, говорит, ваш решается...

Смотрю я на Володьку, а он с вороном забавляется, как пацан. Дразнит его указательным пальцем, а тот клюет, разохотился на игру. Ну и донял-таки его Сынка глупый, Васька цапнул его так, что тот от неожиданности вскрикнул, шутя замахнулся на Ваську. А тот шутки не понял, распластав крылья, взвился под самый потолок барака, заорал на весь свет: "Ка-арр!"

-- Ворона? -- удивился майор.

-- Васька! Васька! -- Володька зовет, да уже поздно.

Ворон тут и пикирует прямо на майора. И еле-еле успел тот пригнуть голову, птица чуть не чиркнула его по носу и вновь взмыла вверх. Развернулась, задев крылом потолок, и ринулась на новый заход, облетев испугавшегося старика Кукушку.

НЕБО. ВОРОН

Надоел мне этот человек со своими глупыми поучениями... Птица я или нет? Я же вроде как что захочу, то и делаю, мне даже в рассудке людьми отказано... Значит, я могу вот так без причин поклевать этого довольного собой чужака, что портит настроение моему хозяину и его друзьям. Вперед!

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Барак весь зашелся от хохота. Зэки, только что застывшие в немоте, преобразились -- смеялись, показывая на ворона и украдкой на майора, били друг друга в грудь, свистели.

Как ни странно, Медведев не обозлился. Он поймал себя на мысли, что именно такого вот состояния непринужденности он и должен добиваться от них, и ежели оно пришло, пусть неожиданно, нельзя его спугивать. Пусть сблизятся с ним и выльются в своих бесхитростных чувствах, и тогда все дальнейшие его разговоры воспримутся ближе и понятнее.

И потому улыбнулся майор, широко и простодушно.

-- Чья птица? -- перекрикивал общий шум.

Квазимода поманил ворона к себе, и тот послушно уселся на его плече.

-- Вот дура... -- цыкнул он на нее. -- Моя птица, гражданин начальник! -- сказал громко. -- Виноват, вырвалась, шельма, наделала шуму...

-- Как зовут? -- просто спросил майор.

-- Иван... заключенный Воронцов.

-- Вас я хорошо знаю, Воронцов. Птицу вашу...

-- Васькой...

"Вот и у меня тезка появился, тоже Василий... Иванович", -- подумал Медведев. Разглядывал ворона, прикидывал, как бы поосторожнее сказать о нем, держать-то нельзя в бараке: нарушение. Махнул рукой, так и не придумав ничего.

Не дурак погонник, не наорал сразу за птицу, не бросился на разборки: что да откуда? -- думал Воронцов, поглаживая Ваську. Может, и вправду не будет врагом... А кем будет? Другом, что ли? Это уж слишком: погонник -- и друг. Не верится в эти присказки. Ведь как до дела дойдет, не пожалеет... Мягко стелет, да жестко спать будет. У-умный мамонт...

-- Ладно, Воронцов, -- кивнул майор, -- завтра вечером зайдете ко мне. Птица -- все ж непорядок, надо что-то с ней решить.

Кивнул Квазимода, на сердце страха за Ваську совсем не было, почему-то поверил он этому стареющему погоннику, почему-то решил, что все закончится хорошо.

НЕБО. ВОРОН

А я его заклевать хотел... Может, и зря. Плохо я, оказывается, в людях разбираюсь, хуже еще, чем Батя-хозяин. А ведь сколько рядом с ними живу, уж все их привычки изучил, правила дурацкие, с точки зрения Неба необъяснимые. А главное -- утерял свою птичью природу, и это очень плохо. Ведь каждый должен держаться своей породы: ворон -- вороньей, бык -- бычьей, кошка -раб и друг человека -- своей. Ничего хорошего от копирования чужой не будет, это против воли Вседержителя. И мне надо думать и действовать по-птичьи, иначе ждут меня огромные проблемы, и я просто уже боюсь узнать про себя будущую правду, хотя это с моим Знанием несложно.

Вот уж воистину люди -- загадка Творца, его каприз, что хоть и доставляет ему и всем нам столько хлопот, но наличие в них противоречивой, мятущейся души и оправдывает приход их в новой оболочке на землю. Людилюди... Смешные. И жалко их, слепых, и симпатию вызывают: все у них непросто. А нам, рисующим Картину Жизни, знающим и твердым, неподвластны их сомнения и ошибки, и это отчасти... обидно. Кто-то из нас может отдать свою огромную жизнь, заранее известную, за тот осколок света, что есть жизнь скоротечная человеческая... Но сколь же богата и цветиста она, на все -ужас и боль, радость и любовь...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

В минуты гнетущего уныния, что наваливалось на него от беспросветности своего существования, Квазимода останавливался, бросал работу, немного остыв от бешеного ее ритма, уходил, присаживался где-нибудь в сторонке и в отрешенном одиночестве успокаивал не в меру разыгравшееся сердце. В такие минуты он знал, что к нему никто не сунется, нет и такой силы, что заставила бы его сейчас вновь взяться за вибратор. Наказаний никаких он не боялся, он к ним привык, но бригадир и офицеры знали, что после таких посиделок угрюмый зэк как ни в чем не бывало с удвоенной энергией, словно в атаку, бросался со своим вибратором на бетон...

Что же он думал в эти недолгие минуты, какая точила его мысль, и сам он толком не смог бы рассказать: было ощущение дикого одиночества, ненужности, от которых мир окружающий переставал интересовать, все переставало иметь значение. Чем пробить, побороть ощущение это, не знал умудренный тюремным, но не жизненным опытом зэк и оттого маялся.

Оставшаяся пятилетка в Зоне не пугала своей обыденностью, не строил он никаких планов-иллюзий и о досрочном освобождении. Пугала неизвестность другая: разве мог он предположить, когда и где в очередной раз настигнет его взрывная волна протеста и как удастся с ней совладать?

Боялся сам себя Квазимода, натуры своей вздорной: не мог относиться к офицерам без предубеждения, противопоставлял их себе, и... совершалось новое и новое правонарушение. Так тянулись годы. В последнее время предчувствие недалекой свободы и это истязающее душу одиночество, тоска по лучшей доле, достойной его, заставляли Ивана поостынуть, держать себя в кулаке. А вдруг сорвешься опять, и -- пиши пропало...

И не будет балки той заветной, по которой носился он в своих снах -- с визгом и хохотом, загорелый, босоногий, счастливый. Был он тогда без устрашающего шрама, просто Ванечка, стремглав летящий на зов матери, а она вскидывала над головой тяжелую русую косу и хохотала навстречу солнцу, Ванечке, своему счастью...

Было это, было, а будет ли еще?

И что пришло после этой удивительной детской поры?

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Что, что? Зоны, крытки, кровь да смерть, она по пятам ходила...

Ровно десять лет назад, когда отсидел уже пять лет в строгаче из положенных двенадцати по приговору, произошел в той Зоне бунт. Перепившаяся отрицаловка грохнула разом двух активистов, прапорщик рядом подвернулся -- и его, да офицера при этом ранили. В общем, дело серьезное. Бесились трое суток, пока не сожрали всю еду и не отрезвели. Многие сами сдались, выходили на вахту, садились, скалясь, в "воронок" на новые сроки. На этап сразу их отвозили, тут разговор короткий. Ну, о побеге и речи не могло в те дни быть: зона окружена двумя полками красноперых, на вышках по два пулемета... Вертолетик только летает, на нас дымовые шашки покидывает.