Ответив не менее изумленным взором, она продолжала рассматривать этого мужчину – среднего роста, коренастого, довольно полного, с большим брюхом, на котором едва сходилась плисовая куртка. Брюки и даже сапоги тоже были плисовые, чрезвычайно мятые, на большой голове криво сидел мягкий триповый картуз, козырек которого был нелепо задран над мучнисто-белым лицом с каким-то особенно ярким, словно нарочно намалеванным румянцем на щеках. Эти щеки, рядом с которыми маленькие глазки казались младенчески бесцветными, сразу обращали на себя внимание, эти щеки да удивительно красные, толстые, отвислые губы, которые напоминали двух только что насосавшихся кровью пиявок.
– Те же и Адольф Иваныч! – пробурчал Емеля.
– Значит, это мой управляющий? – ахнул Игнатий. – Ну, тогда он слишком многое себе позволяет! Пора поставить его на место!
В голосе Игнатия появились грозные нотки, однако они были подобны далекому, чуть слышному громыханию. И, несмотря на благие намерения, он продолжал сидеть, нервно перебирая пальцами, не выходя из кареты, пока дверца ее вдруг не распахнулась и в нее не заглянул какой-то мужик, столь низко согнувшийся в поклоне, что спина его нелепо выгнулась.
– А ну, выходите, чего расселись? – рыкнул он. Голос звучал, словно из бочки. – Али взашей вас вытолкать?
– Булыга, ты что? – спросил Игнатий. – С печки упал? Не узнаешь меня? И… и как ты смеешь в таком тоне со мной разговаривать?! Ты забыл, кто я теперь?
– А кто? – нахально спросил мужик, подымая косматую голову, однако не распрямляя спины.
«Да у него же горб!» – догадалась Ирена, и непонятный страх, нахлынувший на нее, едва она увидела это тупое, уродливое лицо с глубоко сидящими, словно нарочно законопаченными под лоб крошечными глазками, несколько отступил: все-таки увечных следует жалеть, но никак не бояться.
– То есть как? – растерялся Игнатий. – Я… сын своего отца, стало быть, теперь я… должен быть на его месте…
– На его месте? – тупо переспросил горбун. – Так его место нынче – в гробу. Туда пожаловать желаете? Так ведь это мы – в момент! Только прикажите!
Игнатий задохнулся, неподвижными глазами уставившись на наглеца.
«Он или сумасшедший, или… или бунтарь! – вдруг догадалась Ирена – и едва не вскрикнула, так поразила ее эта догадка. – Так вот в чем дело! Крестьяне взбунтовались, и мы угодили к ним в лапы!»
Страшные сцены из «Капитанской дочки» черным хороводом закружились в ее голове.
«Емеля! Гони!» – хотелось крикнуть, однако язык, что называется, присох к гортани, когда Булыга, нетерпеливо пробормотав:
– Да сколько еще языком молоть попусту! – вдруг вцепился в руку Игнатия – и выдернул его из кареты с таким проворством и легкостью, словно это был не сильный, рослый молодой мужчина, а тщедушный ребенок.
«Спрятаться под сиденье! – мелькнула у Ирены суматошная мысль. – Меня не найдут, потом убегу…»
Ирена не сделала этого не только потому, что пространство под сиденьем было забито багажом, да и поздно пришла эта мысль: Булыга снова заглянул в карету и уставился на Ирену. Что ж, показать ему свой страх, замешательство, сделать его свидетелем своего унижения? Далекий предок Ирены, князь Михаил Измайлов, был жестоко изрублен пугачевцами и погиб, ненавидя, обличая их, но не показав ни страха, ни боли. Ирена тоже не дрогнет перед сворой взбунтовавшихся крепостных!
– Отойдите, – пробормотала она, отчаянным усилием удерживаясь, чтобы не стучали зубы. – Я выйду сама.
Мужик хмыкнул, но не сказал ни слова, старательно убрав руки за спину.
Ирена выбралась из кареты и огляделась, ожидая увидеть толпы мужиков, вооруженных топорами да вилами и жаждущих господской кровушки.
Однако просторная, с великолепным газоном и тщательно, даже изысканно подстриженными кустами лужайка была пуста, на белых стенах ни следа копоти пожара, на ступеньках не видно крови убитых жертв. Значит, барский дом не подожгли, с облегчением подумала Ирена, с одного взгляда пленившись его классическими, благородными очертаниями. Очевидно, предводитель бунтовщиков – этот самый Адольф Иваныч, управляющий, он и не дал озверелым мужикам разорить усадьбу.
Ирена вприщур, высокомерно глянула на главаря злодеев и только сверхъестественным усилием подавила испуганный крик, наткнувшись на безжизненный, белесый взгляд. Он смотрел на нее, будто на пустое место. Да, это бунтовщик, опасный, беспощадный!
Адольф Иваныч между тем отвел взор от Ирены и уставился на Игнатия, который стоял перед ним, пытаясь принять самую надменную и независимую позу, однако поскольку он непрестанно одергивал на себе сюртук, выпрастывал из рукавов манжеты и поправлял безукоризненный узел галстука, то более походил на дергающегося паяца, чем на человека, блюдущего свое достоинство.
– Не имею чести знать вас, сударь, – проговорил Игнатий, покончив наконец со своим туалетом и принимая позу со скрещенными на груди руками и высокомерно откинутой головой.
– Да и я вас, сударь, – отозвался неожиданно миролюбивым тоном Адольф Иваныч, не поднявшись, впрочем, с плетеного кресла, в котором сидел все это время, словно хозяин, принимающий докучливого гостя, от которого не в силах отвязаться. – Однако природная сообразительность помогает мне понять, что передо мной – Игнатий.
– Сын графа Лаврентьева и его единственный наследник! – громким, срывающимся голосом провозгласил Игнатий. – И ваш новый господин!
Адольф Иваныч поцокал языком, потом слегка раздвинул свои тяжелые губы в сочувственной улыбке.
– О, это ест прискорбная ошибка! – изрек он, причем в речи его на мгновение проступил и тотчас погас холодный немецкий акцент. – Мой господин – Николай Павлович Берсенев, единственный и полноправный наследник всего, без остатка, имущества покойного графа Лаврентьева. Он поручил мне, как своему управляющему, ведение всех дел в имении и дал на то законную доверенность.
– Что? – недоверчиво переспросил Игнатий. – Наследник – Берсенев? Колька, кузен, что ли? Но по какому праву?!
– По праву ближайшего родственника, – терпеливо, не без благодушия пояснил Адольф Иваныч. – Как известно, его сиятельство граф Лаврентьев не оставил после себя ни завещания, ни законных детей, поэтому господин Берсенев, его племянник…
– Да вы никак ослепли? – со смешком перебил Игнатий. – Что значит – не оставил детей? А я, по-вашему, кто?
– Да вы никак оглохли? – с той же интонацией произнес Адольф Иваныч. – Я ведь русским языком выразился: не оставил детей законных, рожденных в браке! Вы же, сударь, насколько мне известно, не сын, а бастард. По-русски говоря, выблядок!