Читать интересную книгу Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

– Сыт?

Игорь с благодарностью кивнул:

– Все-таки хорошо, что в обязанность родителя входит забота о пропитании чада. Чадо, я то есть, этому весьма радо. Спасибо тебе огромное. Я как будто заново родился. Ты знаешь, пап, у меня ведь твои гены и обмен веществ дай Бог каждому. Так что можешь с полной уверенностью считать, что сидишь за одним столом с совершенно трезвым сыном. – Он умоляюще взглянул на отца. – Давай забудем, ладно?

Отец кивнул:

– Уже забыли. Давай-ка кофейку, он здесь какой-то совершенно необычный, они готовят кофе из почти зеленых зерен. После чашки двойного эспрессо ощущение, что тебя подключили к танковому аккумулятору. А после кофе предлагаю пройтись. Променад тут отменный, вдоль моря километров пять; окончательно придешь в себя и внимательно выслушаешь все, о чем мне придется тебе рассказать.

…Небо позволило себе слегка покрыться небольшими аккуратными облачками, по форме напоминающими местные равиоли, но все же какими бы маленькими они ни были – облачка эти давали короткие тенистые передышки, запрещая солнцу совсем уж безобразничать, нагревая все, что только доступно. После вступительных вопросов о московской жизни и поведении в стиле «простота хуже воровства» каких-то дальних родственников, ни с того ни с сего заявившихся в Москву из Житомира с намерением поселиться не в гостинице, а, как и подобает бедным «житомирским кузенам», в квартире Лемешевых, Андрей Михайлович перешел к самому главному:

– Ну и что ты намерен делать? К чему душа лежит? Только не говори, что надумал жениться. Ты еще, прости за прямоту, щенок, который самостоятельно ни копейки не заработал, и я…

– Да ты чего, пап? – Игорь даже остановился. – Ты чего разошелся-то? С Марго я расстался месяц назад, хотя ты и не знаешь, кто такая Марго. Не важно. Так что ни о какой женитьбе речи быть не может.

Отец с облегчением вздохнул:

– Ну а все-таки, что насчет работы?

– Да вот тут дядю Петю встретил. Он вроде предлагал к ним в… А я даже и не знаю, как в точности называется его контора.

Отец коротко назвал ему «контору».

– Ну да. Я так и думал. Вот и хотел с тобой посоветоваться, соглашаться мне или нет. Если соглашаться, то это получается что-то вроде армии, уж прости мне мой дилетантизм. Я-то, может, и не против, если в широком смысле брать, но уж очень мне противны все эти уставы, форма, сапоги, приказы.

– А ты как хотел? Чтобы всю жизнь без приказов?

– Нет, почему же. Просто считаю, что нужно стремиться отдавать приказы самому. Нет, я понимаю, что при моем инфантилизме делать такие заявления смешно, но, как говорится, плох тот солдат…

Лемешев-старший внутренне обрадовался тому, что без длительных прелюдий подвел разговор к основному его содержанию. Но, вспомнив, чем это «содержание» может обернуться для его единственного сына, нахмурился. Это не осталось незамеченным.

– Па, ты чего это помрачнел? Что с тобой?

– Да так… Пустое… Значит, хочешь отдавать приказы?

– Да ладно тебе, я пошутил.

– В каждой шутке есть доля шутки, сынок. Нет, я совершенно не собираюсь брюзжать в тональности «молодой да ранний». Я, – Лемешев-старший сделал паузу, понимая, что еще мгновение – и пути назад не будет, – я как раз хочу предложить тебе сделать на этом поприще первый шаг. Хотя виноват, первый шаг ты сделал без моей помощи, позавчера, когда приказал троим здоровенным гориллам есть землю, рыдать и грызть собственные руки.

Игорь теперь не просто остановился, он замер как вкопанный и от удивления открыл рот:

– Ты… Откуда ты?…

– От дяди Пети, – отец усмехнулся. – Или ты думал, что, сделав тебе такое предложение, он не захочет проверить твои чертовы способности еще раз, чтобы окончательно убедиться в их существовании?

– Так вот кто поставил этот спектакль! То-то я, как только увидел эту бройлерную троицу, подумал, что слишком все ненатурально. Наигранно как-то. Теперь понятно.

– Все было натурально, – перебил его отец. – Сеченов – режиссер что надо. Это ты сейчас уже выдумал? Ну? Выдумал? Насчет ненатуральности?!

Игорь улыбнулся:

– О’кей. Я выдумал. Но зачем ему все это? Ты знаешь, я ведь так и не понял, что именно со мной тогда произошло, откуда что взялось. Видимо, я по-настоящему испугался.

– А ты не помнишь, когда тебе было восемь лет, на тебя пыталась напасть собака во дворе, а мы с Петром стояли неподалеку: он подвозил меня к дому. Не помнишь?

– Что-то такое. Смутно, если честно.

– А я прекрасно помню, как все было. Ты и еще несколько пацанят валяли дурака и бегали друг за дружкой по детской площадке. И вдруг эта собаченция! Огромный кобель немецкой овчарки, просто переросток какой-то! Откуда он взялся, непонятно. Одного укусил несильно, успел лишь прихватить зубами, тот от него залез на крышу детского домика. Тогда он к тебе бросился, мы быстрей тебя спасать, а ты замер, как вкопанный, и поглядел этому псу в глаза. Неужели не помнишь?

Игорь мотнул головой:

– А что дальше?

– А дальше пес заскулил, лег на брюхо, хвост поджал и весь прямо затрясся. Я никогда такого не видел. Никогда… После этого самого случая Сеченов и помнит о твоих способностях. Именно поэтому он устроил этот театр позавчера. Он был здесь вчера и все мне рассказал. Ты сделал так, что трое сотрудников его ведомства очутились в дурдоме. Молчи, не перебивай! Я никогда не говорил тебе, где я работаю, не было необходимости. Теперь самое время сказать, что я работаю в той же организации, что и Сеченов. Мой бизнес с итальяшками не более чем прикрытие. Ты унаследовал какую-то особенность, подтвердил предание, в которое давно все уже перестали верить. Если так, а я понимаю, что это именно так, хотя мне и страшно просить тебя об этом, я все же попрошу тебя, Игорь, мой сын, не для меня или, упаси Бог, для Сеченова, но для своей страны, которой сейчас так тяжело, – ты должен работать на нас. Само собой разумеется, что никаких сапог тебе носить не придется. В случае твоего согласия первое задание ты получишь от меня здесь и сейчас. Пойми, я иду на это, понимая, что нет другого выхода!

Игорь, все это время внимательно слушавший отца и не проронивший ни слова, робко спросил:

– А что это за предание? Я ведь ничего не понял из того, что ты только что сказал. Ты мой отец, и я сделаю все, о чем ты попросишь, но ведь я могу просить тебя внести хоть какую-то ясность?!

– Ясность я внесу, но прежде ты должен пообещать мне, что если эта «ясность» покажется тебе чересчур пугающей, то ты не станешь просить меня вывести тебя из игры, в которой только что дал согласие участвовать. Могу я взять с тебя такое обещание? Подумай последний раз – Лемешевы всегда были верны своему слову.

– Я согласен, отец. – Игорь впервые в жизни произнес это «отец» вместо детского и доверчивого «папа». Произнес, словно и впрямь вошел в ту самую комнату, о которой он совсем недавно рассказывал Сеченову. Вошел и услышал, как хлопнула позади него дверь.

Авель. Валаамский монастырь – Санкт-Петербург. 1787–1796 годы

В монастыре Авель как-то не прижился. Все время, что шел к постригу, начиная с десяти лет, он совершенно иначе видел свой удел. Думал, что с Богом говорить станет, а вместо этого навалилась сытная монастырская трапеза с медовухой и хлебным вином, скоромное в пост, не таясь, к молитвам отлынивание – и суета! – вот что было для него самое страшное. Словно из мирской жизни и не уплыл, а лишь променял постылый отцовский пятистенок на келью да заботы монастырские, коим с утра и до поздней ночи несть числа. Хозяйство монастыря Валаамова было огромным, монахов-трудников на все и не хватало, а коли намаешься за весь день, спину выгнешь так, что к вечеру ровно и стоять не можешь, то какое уж тут спасение души? Тут бы о живота спасении подумать, вот о чем. И привязался Авель к отцу настоятелю, мол, «пусти меня со двора, отче. Благослови на подвиг пустынный, на пост крепкий, на тяжелое против бесов стояние». А тот ни в какую:

– Эдак, ежели все взалкают во пустоши поселиться, то некому будет радеть о нашей обители! Тебя пущу, авось еще кто за тобой по скудоумию аль по лени увяжется, тогда как? Нет уж. Здесь будь, коли пришел и постриг принял!

Авель умел убеждать. Сперва кротостью, а уж потом и крепким словом, только в этот раз от крепкого слова приключилось худо. Настоятель на расправу был скор. Обозлился и велел «бесноватого», как сам он назвал Авеля, бросить в подвальную темницу. Здесь, на глубине нескольких метров, в каменном мешке, где и разогнуться-то было нельзя, только сидеть на земляном стылом полу, покрытом редкой осклизлой соломой, без света, Авель провел неделю, но не сломался! Наоборот, в вере стал еще крепче, а хлеб и воду, раз в день приносимые, отвергал и ни разу ни к чему не притронулся. Среди братии поползли нехорошие слухи. Отцом настоятелем многие были втайне недовольны, нашлись и те, кто открыто роптал и подговаривал остальных составить всеобщее челобитье и с Божьей помощью «отправить сие в столицу Санкт-Петербург на рассмотрение святейшего Синода». Когда же слухи о челобитной дошли до настоятеля, тот не на шутку испугался. «А ведь и правда из-за окаянного Авеля лишусь всего!»