Однако вскоре Тинино горе отошло на второй план, отодвинула его туда прилетевшая из Белоречья срочная телеграмма – отец умер. Тина полетела на похороны одна, Антон в тот день как на притчу в больницу с пневмонией слег. С замиранием сердца открыла калитку, вошла во двор родного дома и не успела даже опомниться, как с крыльца на шею ей бросилась заплаканная Мисюсь в черном платочке, обхватила ее крепко за плечи сильными руками. Тина и не узнала бы ее вот так, сразу, встреть где–нибудь на улице - сформировалась как–то вдруг, за короткий после их последней встречи период из неказистой прыгучей девчонки лебедь белая, стопроцентная красавица–блондинка с тонкой розовой, не по–деревенски прозрачной кожей, стройными крепкими ножками да гибкой талией. Такое бывает иногда с сельскими девчонками. Какой–то то ли ветер особый подует, то ли организм вдруг спохватится, и нате вам – готовая красавица вылупилась. А глаза, глаза какие у юной Мисюсь образовались! Тоже, как и у Тины, зеленые, да только не наивными круглыми блюдцами миру распахнутые, а по–лисьи хитро к вискам будто специально подтянутые. Не девка, а красота неописуемая. И откуда только что взялось…
За время, проведенное в грустных похоронных хлопотах, Мисюсь от Тины ни на шаг не отошла. Все лепилась–ластилась к ней – то за плечи обнимет, то за руку схватит, а то просто носом в плечо уткнется и сидит рядом, замерев. Тина не возражала, конечно же, потому как и сама скучала по сестренке сильно, да и горе общее их сразу сблизило.
Отца они похоронили достойно, с почестями. Все считай Белоречье в той похоронной процессии оказалось. Любили его люди, уважали за мастеровитость да спокойный складный характер. Да и впрямь – безотказный был во всех делах мужик. Все умел. И печку сложить, и технику починить, и другую какую работу делать. И детей, считай, один поднял. Только вот с младшей дочкой, все говорили с сочувствием, не очень у него заладилось. Совсем девчонка непонятная характером получилась – ни в кого пошла. Чего ей надо – сама не поймет. Ни на работу какую, ни на учебу толку нет. С трудом только десятилетку и одолела.
— Тин, возьми меня с собой, а? — проговорила жалобно Мисюсь, когда разошлись с поминок последние гости. — Ну что я тут буду с ними делать, Тин? Видишь, как они меня тут все не любят? Я не хочу с ними жить! Светка ведь беременная, знаешь… Она вреднючая такая, мы с ней не ладим никак! А родит, так вообще меня из дома выгонит! Куда я пойду, Тин? Лишняя я им тут…
— Света беременная? Что, правда? — откликнулась Тина, изо всех сил пытаясь заваулировать положенной для такой новости радостью скрытую от посторонних глаз боль. — А не видно совсем…
— Да у нее срок маленький! Они с Алешкой еще никому не говорят, сглазить боятся. Ей ведь врачи не разрешают рожать, у нее сердце больное. А Алешка ее уговорил… Я сама третьего дня случайно услышала, как они у себя в комнате шептались. Ну, Тин… И правда, возьми меня с собой! Я же им тут мешать только буду, сама понимаешь! Он итак над Светкой трясется, прямо и сказать ей ничего нельзя! А потом, как родит, вообще меня загоняет! А школу я почти закончила, через неделю выпускной будет…
— Конечно, Мисюсь. Конечно же, поедем со мной. Чего ты меня уговариваешь–то? Я и сама так давно решила, когда сюда еще ехала. Я думаю, и муж мой против не будет…
Антон встречал их на вокзале. С цветами. Похудевший после болезни, в строгом костюме, в черном галстуке, с широчайшей улыбкой на бледном благородном лице. Бросился к Тине с объятиями–поцелуями, нежно потряс тоненькую Мисюськину ручку в знак знакомства. Повел к оставленному на привокзальной площади «Москвичу», распахнул перед дамами дверцы… Глядя на сестру, робко–неловко забирающуюся на заднее сиденье, Тина вспомнила и себя, молодую студенточку, такую же на первых порах неуклюжую в отношении всех этих городских прелестей, и улыбнулась грустно. Ничего–ничего, Мисюська очень сметливая девочка, она побыстрее, чем она, здесь пообтешется, всему научится…
— Ой, Тинка! Ты только посмотри – дом с мезонином! Это что, ваш? И я тоже буду здесь жить? — восторженно проговорила Мисюсь, когда выскочила из машины около дома.
— А что ты хотели, юная моя родственница? Все именно так и быть должно! – весело откликнулся ей Антон. – Ты Чехова читала, надеюсь? Вспомнила? Раз есть где–то дом с мезонином, значит, и жить в нем должна именно Мисюсь…
***
6.
Тина поежилась от налетевшего предрассветного ветра, принесшего с собой запахи вкусной росной сырости, тихо поднялась с крыльца. Рассвет уже и впрямь занимался вовсю, и новый июльский день обещал быть жарким–солнечным, и птицы громко пели свою утреннюю звонкую песню. Только праздник природный начинался сегодня без нее, проходил–обтекал мимо, как обтекает большая быстрая река маленькие свои острова. Что ж, пусть. Конечно же, на сегодня праздник души отменяется. Раз впустила в себя горькие эти думы–воспоминания, что ж… И уснуть уже наверняка не удастся. Наверное, и Оля с Никитой, дети Мисюсь, тоже не спят, мчатся на машине своей сквозь такой же вот рассвет…
А Оля и впрямь очень на Мисюсь похожа. Такая же красавица. И разрез глаз тот же, и лицо нежно–овальное, и манера гордо вскидывать голову… Только строгая очень. И холодная. Но если распустит волосы, улыбнется, глазами сверкнет, подпрыгнет по–девчачьи – настоящая будет Мисюсь! Такая, какой Тина ее и запомнила….
Мисюсь в «доме с мезонином» освоилась очень быстро. Для себя она облюбовала ту самую веселенькую комнатку, отведенную Тиной с Антоном под детскую. А потом сама собой и в роль дитяти играючи как–то впрыгнула. Причем дитяти любимого, балованного да капризного, устанавливающего в доме свои собственные порядки. Как–то так получилось, что вся их жизнь сразу завертелась вокруг нее, будто была так внезапно появившаяся в их доме Тинина младшая сестренка воплощением того радостного ожидания прибавления в семействе , в котором жили Тина с Антоном последние годы. Сразу они озаботились было и поступлением ее в университет или в другой какой хороший институт, да Мисюсь вдруг закапризничала. Не хотелось ей учиться. Так и заявила им - не хочу, и все…
— Но как же, Мисюсь? Как же ты не хочешь учиться? Может, ты на экзаменах провалиться боишься? — удивленно расспрашивал ее Антон, пытаясь дать объяснения странным, как ему казалось, капризам юной свояченицы.
— Ну вот еще! Ничего такого я не боюсь! Ведь вы бы все равно за меня похлопотали, правда, Антон Палыч? Замолвили бы словечко? Чего мне бояться–то? Простоя я сама, сама не хочу!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});