этим прохвостам, дорогая, — громко заявил я нахмурившись. — У них же на мордах написано, что они закоренелые преступники, и не желают раскаиваться.
Преступники начали наперебой уверять меня, что они-то как раз горячо желают раскаяться.
— Значит, говорите, что сожалеете о своих преступлениях, — с сомнением сказал я. — Возможно, я вам и поверю, если вы искренне ответите на мои вопросы. Но учтите — хоть один намёк на ложь, и вы немедленно идёте на виселицу, и на заступничество баронессы можете даже не надеяться. Вам понятно?
Несчастные закивали так яростно, что и слегка испугался, как бы у них не оторвались головы. В результате краткого допроса выяснилось, что это выгодное дельце затеял рижский купец Юрген Хольц, который держал оптовую торговлю молочными продуктами, а пойманные преступники были младшими приказчиками, которые, собственно, и вывозили закупленный товар.
— Так вы, наверное, не только у нас закупаете? — полюбопытствовал я.
— В основном у вас, другие пошлинами обкладывают.
— Ну да, мы-то не обкладываем, — саркастически заметил я. — Сколько с вас Нейгаузен берёт?
Собеседник замялся, видимо, это было коммерческой тайной. Я вопросительно поднял бровь и посмотрел на Кая Песонена, стоявшего сзади арестованных.
— Десятую от стоимости товара, — торопливо сказал второй.
— Неплохо он с вас имеет, — хмыкнул я. — А что берёт мать Тереза из Ольденторна?
На это раз замялись оба, наконец, тот, кто послабее, нерешительно ответил:
— Преподобной много требуется на разные богоугодные дела…
Насколько я понимаю, с высокого христианского на наш простой языческий это переводится как «жадная тварь». По всей видимости, она даже твёрдый процент не устанавливает, а дерёт, сколько удастся содрать.
— Ладно, Христос с ними, с богоугодными делами, не мне в такие высокие материи лезть, — великодушно махнул рукой я. — Я выслушал суть дела и вынес такое решение: раз уж за вас просит сама баронесса, вас я отпускаю без наказания…
Арестанты выглядели так, как будто готовы упасть в обморок от счастья.
— … Купцу же Юргену Хольцу надлежит выплатить разумный штраф, который назначит ему мой управляющий Леннарт Фальк. В дальнейшем я дарую ему право вывозить закупленный товар беспошлинно, однако при условии, что он будет подавать подробные декларации, сколько, чего, и за какую цену закуплено. Будут проводиться регулярные проверки, и если выяснится, что данные подаются неверные, право на беспошлинную торговлю может быть отозвано. Да если он посмеет меня обманывать, то я, пожалуй, опять пошлю в Ригу своих парней, а потом буду иметь дело с его наследником. Надеюсь, этот ваш Хольц понимает намёки. Почтенный Леннарт, сметану и прочее, что они там назакупали, мы конфискуем. Пристройте это куда-нибудь — в школу передайте, в лечебницу, малоимущим раздайте. На этом всё, уводите их, почтенный Кай, и верните им их грузовик, пусть едут к своему купцу.
Когда Кай увёл счастливых приказчиков, Фальк осторожно меня спросил:
— Извините, ваша милость, но может стоило бы хоть пять процентов с них брать?
— Сейчас купец только у нас закупает. Оттого у нас и новые фермы появляются, потому что хороший спрос есть. Обложим его пошлиной — он к соседям уйдёт. Пусть лучше наши крестьяне богатеют, мы своё налогом с них возьмём, они-то никуда не денутся. И вообще, с тех, кто покупает товар у наших подданных, мы пошлин брать не будем. И штраф, кстати, с купца возьмите символический, просто чтобы порядок напомнить. Я думаю, пяти тысяч пфеннигов будет достаточно.
— Наверное, вы правы, ваша милость, — со вздохом согласился управляющий.
— Да не беспокойтесь вы, почтенный, — успокоил его я. — Мы уже совсем скоро начнём в прибыль выходить. И кредиты вернём. Нам сейчас важнее основы будущего богатства заложить, а не пытаться урвать что-то со всех, с кого можно.
* * *
Мы шли к лесу уже знакомой тропинкой, увлечённые беседой.
— Что расскажешь про стражу, Лен?
— Посмотрела я на них. Там всё печально, Кени. К нашим-то ратникам вопросов нет, а вот новички, которых мы из местных набрали… Парни рассказывали — еле-еле отучили зажмуриваться перед выстрелом.
— Крестьянские дети, третьи сыновья, которым деваться больше некуда, — кивнул я. — Я, в общем-то, от них никаких чудес и не ждал. Главный вопрос: когда мы сможем отозвать наших дружинников, и всё взвалить на местных?
— Знаешь, Кени, у меня такое ощущение, что никогда.
— Никогда — не ответ, — вздохнул я. — Мы платим нашим ратникам боевые за то, что они служат в здешней страже и учат местных, но даже так они не согласятся сидеть здесь годами. Вообще не представляю, что здесь делать — может, искать четырнадцатилетних сирот и отдавать их в школу Лазовича? Сколько мороки с этим баронством — я уже проклял себя за то, что выдавил его из папы. Жадный всегда дурак — напоминай мне об этом почаще, Лен.
За разговором я и не заметил, как мы подошли к кустам.
— Эй ты, за шиповником, — громко сказал я, посмотрев в сторону группы раскидистых кустов, усыпанных крупными оранжевыми ягодами, — позови Росомаху или Бобра, а лучше обоих. И давай побыстрее.
Из-за кустов послышалось тихое, но вполне различимое возмущённое фырканье, но комментариев не последовало, а затем огонёк, излучающий чувство негодования, начал быстро удаляться.
— Не устаю поражаться этому лесу, — заметил я, усаживаясь на удобное брёвнышко. — Везде деревья уже голые, а здесь всё зеленеет, как в июле.
— Здорово в таком лесу жить, наверное, — завистливо вздохнула Ленка, умащиваясь рядом.
— Насчёт этого не уверен, — хмыкнул я. — Ванная в ручейке и туалет под кустом даже в волшебном лесу удовольствие сомнительное.
— Нет в тебе романтики, Кени.
— Нет, — печально согласился я. — Зато у меня есть жена, в которой романтики как раз хватает на нас двоих.
Мы сидели и ждали молча, наслаждаясь запахом летнего леса, таким необычным посреди глубокой осени. Через полчаса мы, наконец, почувствовали приближение нескольких сознаний.
— Интересно, Кени — эмоций они почти не излучают, а мы их чувствуем, — с лёгким удивлением отметила Ленка.
— Я тоже заметил, что мы в последнее время стали как-то иначе чувствовать, — подтвердил я. — Надо бы как-нибудь спокойно разобраться, что же мы умеем.
Тут из-за кустов показалась группа лесных, и разговор сам собой отложился до лучших времён. Росомаха, Бобёр, и неизменный Ворон — впрочем, я был уверен, что без него не обойдётся, так что совершенно не удивился.
— Зачем вы нас вызвали? — хмурясь, потребовал ответа Росомаха. Рядом хмурился Бобёр, а Ворон скромно держался чуть позади и помалкивал. Я с интересом заметил, что хмуриться-то старейшины хмурились, но никаких отрицательных чувств не испытывали, зато в эмоциях прослеживалось лёгкое любопытство. Наверное, скучно им в лесу, а