Читать интересную книгу Покой и не снится - Марина Серова

Он быстро по-молодецки убежал, а я не спеша спустилась на первый этаж и, отыскав буфет, заказала кофе. Буквально сделав первый глоток, я глянула в окно. Перед зданием клиники красовался темный «Форд-Скорпио». Тревога пронзила меня с ног до головы.

Бросив кофе недопитым, сломя голову помчалась на второй этаж к кабинету главврача. Внутренний голос не обманул меня.

В кабинете Александра Михайловича находились трое неизвестных и он сам. Двое из них, с накачанными шеями и бритыми затылками, стояли у двери. Один был похож на кролика из-за двух передних зубов, выпирающих наружу, другой, маленький, но крепкий, напоминал бочонок с пивом. Третий визитер стоял, склонившись над креслом, в котором сидел сам Решетников, и тряс доктора за отвороты рубашки.

Такое бестактное обращение с моим клиентом я позволить не могла.

— Эй, ты, — окликнула нахала. — Отпусти его.

Он удивленно обернулся и, сам того не подозревая, ослабил хватку. Отличительной чертой его лица была козлиная бородка. В остальном такой же бычара, как и двое его дружков.

— Чего? — вылупил он глаза.

— Не чевокай, — бросила я. — Отпусти эскулапа.

— Кого? — переспросил он.

— Вот его, — я указала пальцем на Решетникова.

— Что за телка? — спросил парень с козлиной бородкой у своих приятелей.

Те дружно пожали плечами.

— Так вышвырните ее отсюда! — окрысился он.

Первым на меня двинулся пивной бочонок. Распахнув руки, как бы для объятий, он, ухмыляясь, хотел сграбастать меня. Ага, размечтался. Видно, не в курсе, что с посторонними не обнимаюсь.

Я нырнула под его правой рукой и резко ткнула раскрытой ладонью под ребра. Он застыл как парализованный, жадно хватая ртом воздух. Я переключила свое внимание на кролика. Тот, наблюдавший позорное поражение своего коллеги, решил не лезть на рожон. Сложил руки в кулаки и принял что-то вроде боксерской стойки. Но меня это нисколько не смутило. Я сделала обманный выпад вперед и, с интересом заметив, как он выставил защитный блок, закрывая голову, погрузила носок своей туфли ему точно в промежность. Кролик взвыл от боли и, схватившись руками за ушибленное место, закатался по полу.

— Ах ты, сука! — сквозь зубы процедил козлобородый и, отпустив наконец Александра Михайловича, двинулся на меня.

В руке у него блеснуло лезвие ножа. Или, может, заточки, разглядеть я не успела. Опустилась в положение «низкого шага» и сделала ему подсечку. Парень грохнулся о мраморный пол затылком и отключился. Не оборачиваясь, краем глаза я заметила, что маленький «бочонок с пивом» стал приобретать ощущение реальности. Позволить ему этого я не могла. Сделав два шага назад, локтем врезала ему в передние зубы. Он тут же повалился рядом со своими товарищами, отплевываясь кровью и остатками зубов. Пол в идеально-стерильном кабинете главврача был загублен. Ничего. Людочка приберет.

Я подошла к козлобородому и взяла из его бесчувственных рук холодное оружие. Оказалась и впрямь зоновская заточка. Отбросила ее в угол от греха подальше. И только после этого подошла к Решетникову.

— Все в порядке, Александр Михайлович?

— Да, — невнятно промямлил он.

— А что за ковбои пришли к нам в гости? — кивнула головой на поверженных противников.

— Это шубинские ребята, — выдохнул он.

— Понятно. А чего хотели?

— Понятия не имею, — попытался отпереться Решетников.

— Пооткровеннее, пожалуйста, Александр Михайлович, — с легким напором попросила я.

— Ну хорошо, — он поправил ворот рубашки. — В шестом боксе у меня лежит один их дружок.

— Пулевое ранение? — подсказала я.

— Да. Пулевое ранение. Положение у него серьезное, балансирует между жизнью и смертью. Но я сделал все, что мог. А они не верят. Говорят, мол, плохо прооперировал.

— Короче, если что, хотят повесить его смерть на вас? Так что ли?

— Ну вроде того. Сказали, если он погибнет, кишки мне выпустят. А сами требуют выписывать поскорее.

— Все ясно. — Я приблизилась к кролику и ткнула его ногой в бедро. — Слушай меня внимательно. Передашь Шубину, что его человек пролежит столько, сколько положено. А если скончается, бедняга, пусть ваш босс не возникает, а не то я лично сообщу куда следует. Все запомнил?

Он замотал головой в знак согласия.

— А теперь вставайте, — продолжила я. — И выметайтесь.

Быки Шубина не заставили долго ждать. Превозмогая боль, кролик поднялся на ноги. Его примеру последовал и толстый коротышка, лишившийся зубов. Они дружно подхватили третьего незваного визитера и, как могли быстро, ретировались.

— Вы с ума сошли, Женя, — сказал Решетников. — Шубин мне этого не простит.

— А вы ничего не сделали, — успокоила я его.

Возразить Александру Михайловичу было нечего, и потому тема была автоматически закрыта.

Весь оставшийся день прошел, слава богу, без каких-либо происшествий, и часов в пять мы с Александром Михайловичем покинули клинику.

Около особняка я, как договаривались, сперва проверила все подступы, а потом позволила Александру Михайловичу покинуть салон автомобиля. Мы вошли в дом.

Оказавшись в гостиной, я осмелилась задать Решетникову бестактный вопрос.

— Скажите, Александр Михайлович, а как обедает ваша жена, когда вас нет дома?

— Я оставляю ей еду, — сообщил он.

Я расположилась в кресле, а Решетников поднялся наверх проведать супругу. Да, все-таки дома он становился совсем другим. Как знать, может, коллеги полюбили бы его, узнав об этих качествах.

Вернулся он минут через десять и сел на диван.

— Вы поедете на спектакль к Константину? — спросил меня доктор.

— А вы?

— Я нет, — вздохнул он.

— Тогда и я тоже.

— Послушайте, Женя, я не хочу, чтобы вы чувствовали себя затворницей. Поезжайте.

— Я не затворница. Это моя работа.

Александр Михайлович помолчал и продолжил уговоры:

— Поймите, дело не только в вас. Костя будет очень рад. Вы представить себе не можете, какая на самом деле он ранимая натура.

— Вы правы, — подтвердила я. — Не могу.

— Поезжайте, сделайте ему сюрприз. А я клятвенно заверяю вас, что сейчас же отправлюсь наверх и не выйду из своей комнаты до завтрашнего утра. И к окну не буду подходить и дверь никому не открою.

— Да зачем вам-то это нужно, Александр Михайлович?

— Для Кости, — честно признался он и, заметив, что я собираюсь задать вопрос, поспешил добавить: — И не спрашивайте ничего, ради бога. К делу это отношения не имеет, а к нашей давней дружбе очень даже.

Я задумалась. Если Решетников обещает в мое отсутствие вести себя примерно, то почему бы действительно не съездить. Прощупать, чем дышит господин Жемчужный, тоже будет нелишне.

— Ладно, — я поднялась с кресла. — Но вы до утра, значит, сидите в комнате.

— Да, — обрадовался он.

— Хорошо, пойдемте, я вас провожу.

Мы вместе поднялись на второй этаж и дошли до его комнаты.

— По телефону можно разговаривать? — осторожно спросил он.

— Можно, — ответила я и оставила его в одиночестве.

Для начала я совершила ритуальный вечерний обход окрестностей и, убедившись в том, что все спокойно, зашла к себе в комнату.

Рискуя опоздать к началу спектакля, должное внимание уделила своей внешности. Театр, конечно, не кино, но все же место публичное. Одевшись и накрасившись, я взглянула в зеркало. Собой осталась довольна и с хорошим настроением покинула особняк Александра Михайловича.

К театру я подъехала в пять минут седьмого, а значит, слегка припоздала. Но мне повезло. Спектакль задержался на десять минут по техническим причинам.

Безо всяких проблем меня пропустили в зал по приглашению, и я заняла место в седьмом ряду. Вся сцена прекрасно просматривалась.

Спектакль начался. Это была печальная комедия. То есть юмора было в избытке, а сама пьеса носила трагический подтекст. Эрдман был мастер такого дела. Все-таки он великий драматург.

Жемчужный играл главную роль. Подсекальникова. То есть, как оказалось, именно того самого самоубийцу, вокруг которого и разворачивалось все действо.

Костя играл потрясно. Даже я, любительница киноискусства, была сражена его актерской работой. Нельзя сказать, что другие играли хуже, — нет, весь состав был великолепен, но Костя царил на сцене. Это было что-то фантастическое.

По окончании спектакля я была, можно сказать, в шоке. Да и весь зал аплодировал в едином порыве. Жемчужного вызывали на поклон раз пятнадцать, а то и больше. Я даже испугалась, не переломится ли он пополам от столь частого сгибания. Не переломился.

Наконец занавес закрылся, и публика, шумно обсуждая спектакль и игру актеров, двинулась к выходу. Наиболее часто из их уст вылетало слово «Жемчужный».

Не знаю почему, но я даже испытала гордость оттого, что лично знакома с этим человеком.