Читать интересную книгу Общественная миссия социологии - Сергей Шавель

Сходной оказалась ситуация в СССР в конце 80-х годов прошлого столетия, с точки зрения «хождения во власть», как назвал свою книгу А. Собчак[71], когда по инициативе Горбачева начал работу Первый съезд народных депутатов с небывалой гласностью, а значит, возможностью презентации депутатами своих убеждений и саморекламы. Судя по развитию событий, приведших к распаду СССР, об ответственности за страну депутаты, по крайней мере те из них, кто активничал на трибуне и в СМИ, тогда не очень задумывались. Мы напоминаем об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть, что наблюдения Вебера не носили локальный характер, а выражали определенную закономерность. Пророческим стало обращение Вебера с предложением о встрече через 10 лет, чтобы посмотреть, что стало с теми, «кто чувствует себя подлинным «политиком убеждения» и охвачен тем угаром (националистическим. – С. Ш.), который символизирует эта революция»[72]. Трагической оказалась судьба Веймарской республики, первым президентом которой был социал-демократ Ф. Эберт, как и Германии в первой половине XX в.

По результатам анализа он сделал следующий вывод: «Этика убеждения и этика ответственности не суть абсолютные противоположности, но взаимодополнения, которые лишь совместно составляют подлинного человека, того, кто может иметь «призвание к политике»[73]. Именно такой человек способен вопреки всему сказать: «И все-таки». Но можно добавить: не ex post, как Галилей после публичного отречения от истины, а ex ante – до того. Слова Галилея в данном контексте примечательны тем, что в науке единство убеждения и ответственности не менее значимо, чем в политике. К сожалению, примеры «разорванного сознания» встречаются и среди ученых. Тот же Р. Оппенгеймер – отец первой атомной бомбы – после бомбардировки японских городов высказался в том духе, что «это же просто физика». Видимо, и он во время учебы не захотел покупать мировоззрение, может быть, денег не хватило или характера.

Вебер остро поставил проблему ценностей науки и ответственности ученого, что в то время многим казалось мало актуальным. По отношению к ценности, говорит Вебер, можно занимать разные позиции, но каждая из них требует определенного выбора между целью и средствами ее достижения. При этом, как он отмечает, неизбежен методологический вопрос: «Освящает цель эти средства или нет?»[74] Как видим, главный термин здесь «освящает», т. е. не проясняет, напоминает или соответствует, а именно сакрализирует, придает высшую, «святую», значимость. Возьмем ситуацию, знакомую молодым специалистам: цель – заработок, возможное средство – внешняя трудовая миграция. Пример этот условный, поскольку целью может быть не только заработок, но и самореализация, повышение квалификации, изучение страны, языка и т. д. С точки зрения веберовской установки средство (миграция) адекватно цели, если заработок планируется для жизненно важных начинаний, и неадекватно, если имеются в виду несущественные затраты, престижное потребление и т. п. В принятии таких решений социального плана велика роль учителя – в широком смысле слова. «Учитель, – по словам Вебера, – должен показать вам необходимость такого выбора», а также помочь учесть и те «следствия, которые, как показывает опыт, влечет за собой деятельность по достижению намеченной вами цели»[75]. Имеется в виду не просто совет «сегодня на завтра», а главным образом все, что вложено учителем в формирование мировоззрения, ценностного сознания личности «подлинного человека». «Все эти проблемы, – замечает Вебер, – могут возникать и у каждого техника, ведь он тоже часто должен выбирать по принципу меньшего зла или относительно лучшего варианта. Для него важно, чтобы было дано одно главное – цель»[76]. Под «техником» следует понимать специалистов всех «наук о природе», как их называли в то время. Пытаясь понять цели науки или ее «последние проблемы», мы, говорит Вебер, «подошли к границам самой науки». Вебер не входит в обсуждение положительных и/или отрицательных результатов научно-технического прогресса, не становится ни на позицию просветителей (интеллектуалов-романтиков) с их идеализацией возможностей разума, ни на сторону антиинтеллектуалов, требующих ограничения научного поиска по моральным, экологическим и другим соображениям. Его интересует индивидуальный выбор человеком науки в качестве профессии и призвания, что соответствует духу методологического номинализма. Если отбросить случайности, то возможны два варианта решения:

1) на основе определенной мировоззренческой позиции, т. е. по призванию;

2) путем рефлексивного понимания (отчета) конечного смысла собственной деятельности.

И то, и другое предполагает определенную систему убеждений – экзистенциальных, моральных нормативов. Вебер пишет: «Сегодня наука есть профессия, осуществляемая как специальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и пророков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышлений мудрецов и философов о смысле мира. Это, несомненно, неизбежная данность в нашей исторической ситуации, из которой мы не можем выйти, пока остаемся верными самим себе»[77]. Быть верным самому себе – значит иметь если не твердое жизненное кредо, то по крайней мере определенные базовые принципы, исключающие оправдание беспринципности «с помощью дряблого релятивизма». Завершает Вебер свою работу о науке как профессии и призвании словами о необходимости соответствовать требованию – как человечески, так и профессионально. «А данное требование будет простым и ясным, если каждый найдет своего демона и будет послушен этому демону, ткущему нить его жизни»[78].

Было бы ошибкой толковать (из-за упоминания «демона») этот, можно сказать, завет ученого молодежи, идущей в науку, в фаталистическом духе (вера в мойру (рок), покорность судьбе и т. п.). У Вебера отмечается скрытая ассоциация к Сократу, который, характеризуя внутренние духовные импульсы человека (и себя прежде всего), говорил о даймонах, называемых в переводах также и демонами. Это не «злой дух» позднейших религий, а скорее божественный дар, нечто вроде харизмы в творчестве, включающий задатки, архетипы, здравый смысл, интеллект, а также нравственные категории – совесть, справедливость, чувство меры и др. Вебер имеет в виду призвание, своевременно обнаруженное в себе, точнее, убеждение в своем призвании, которое действительно определяет жизненный путь, «влечет и мучает», как говорил Сократ.

Об особой эвристической роли категории убеждений в социологии Вебера свидетельствует и то, что именно ее он использует для раскрытия двух важных методологических принципов: «свобода от оценок» и «отнесение к ценности». По поводу первого он отмечает: «Постоянное смешение научного толкования фактов и оценивающих размышлений остается самой распространенной, но и самой вредной особенностью исследований в области нашей науки»[79]. Нетрудно понять, в чем Вебер видит вред такого смешения. Если вместо объективного анализа фактов, например о миграции (направленности и количестве перемещений, мотивах и настроениях мигрантов, экономических и психологических эффектах), представляются неизвестно откуда взявшиеся субъективные оценочные суждения – положительные либо отрицательные, – то «это уже не наука». Идеалы научности в таких исследованиях требуют свободы от оценок. Заметим, что выражения «свобода от ценностей», «ценностная свобода», «ценностная нейтральность» являются некорректными и искажающими мысли Вебера. В частности, утверждение, что ценностная свобода (value freedom) состоит в исключении в социологических исследованиях «любого влияния ценностей самого ученого»[80], несовместимо с веберовским методологическим принципом «отнесение к ценности». Нарушения данного принципа возникают как из-за определенных философских установок (солипсизм, нигилизм, релятивизм), так и ради защиты частных интересов, абсолютизации свободы мнений и т. п. Субъективные оценочные суждения принимают разные формы: тенденциозности, партийности, революционной (или иной) целесообразности. Вебер подчеркивает, что принцип свободы от оценок вовсе не запрещает критику, при условии, что критика основывается не на вкусовых пристрастиях или непонимании проблемы, а «исходит из собственных мировоззренческих позиций; борение с чужим идеалом возможно, только если исходить из собственного идеала»[81]. И поскольку речь идет о научно-исследовательской работе, то Вебер резюмирует: «Все сказанное здесь направлено против такого смешения, но отнюдь не против верности идеалам. Отсутствие убеждений и научная «объективность» не в коей степени не родственны друг другу»[82].

Как уже отмечалось, содержанием убеждений не могут быть любые когнитивные структуры – от таблицы умножения до высоких истин науки, их предметом являются главным образом ценностные идеи и идеалы, в какой бы форме они не презентировались. Отсутствие убеждений означает беспринципность в житейском плане, т. е. в практических делах и человеческом общении, и вынужденный релятивизм в социальном познании. Релятивизм сводится к конгломерату тех или иных положений, кажущихся истинными («с одной стороны… с другой стороны…»), либо к случайному и пристрастному выбору отдельных из них. Поэтому научной объективности, как общезначимости, достичь невозможно при отсутствии убеждений или отказе от них. Отсюда особое внимание Вебера к принципу «отнесение к ценности». Дело не в том, – пишет он, – что «мы считаем определенную – или вообще какую бы то ни было – «культуру» ценной, а в том, что мы сами являемся людьми культуры, что мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и придать ему смысл»[83]. Независимо от того, каким будет этот смысл – положительным или отрицательным, он придает явлениям социальное значение, а следовательно, и научный интерес.