сторонке, держа ружье наизготовку. Федорова собака-волкодав, учуяв зверя, принялась громко лаять. Вдруг слышим, внутри что-то зашевелилось, затрещали сучки. Чую, у меня по всему телу охотничий азарт потек, перемешанный с дрожью в коленках. Вскоре из чела показалась медвежья голова, а вскоре из берлоги он и весь вывалился. Вылез он, встревоженный, из теплого-то логова, ухмыляется, а глазами выбирает, на кого бы из нас на первого наброситься, а сам хитрит, задом к челу пятиться. И выбрал меня. Я был от берлоги самым ближним. Федор, выстрелив в него, ранил – он разъярённо заревел. В это время я жердину бросил, а в руки схватил у отца подавалки и ими, наставив в грудь медведя, смело пошёл на него. Собака, лая, донимает, нет-нет, да и куснет его за ноги. А не вхвальбу сказать, силы, ловкости и смелости в то время у меня было, хоть отбавляй. Как-никак холостяк я был – нагуль. И как на грех, я второпях-то возьми, да и споткнись о какой-то корень, и упал. Я и ахнуть не успел, как медведь навалился на меня всем весом, а в нем, пожалуй, пудов двадцать с лишним будет, и давай мурзовать своими когтищами на мне одёжу. Клочья летят, и шапка с головы свалилась. Честно признаться, я тогда с испугу в штаны наклал. Чую я, каюк мне пришёл, крышка. Ладно, у меня в кармане, в запале, нож был, я выхватил его и распорол медведю брюхо от горловины до самого срама. Он, бешено рявкнув, обессилено взревел и рухнул на меня еще плотнее всей тушей. Тут мужики подоспели, отец топором докончил дело, а меня из-под туши едва выволокли, изрядно помятого и всего изволоженного в кровище, а знатки-то от его когтей и сейчас видны. Нате-ка, вот, полюбуйтесь на следы медвежьей охоты, – поднимая рубаху выше пупка, показывал Николай рубцы синеватые и царапины. Во время своего рассказа, Николай даже и не заметил, как чересчур увлёкся разговором и вошёл в такой азарт, что начал мешать правду с голой выдумкой. Хотя его речь и не была чистой (он шепелявил с детства – на морозе лизнул топор, кончик языка остался на топоре), но разговор его лился, как из рога изобилия.
– Эх, ты, и врёшь, Николай, как сивый мерин, – подковырнул его Николай Смирнов, – мне кажется, ты иногда забываешь, что находится у тебя под шапкой, – стараясь унизить Ершова перед собравшимися, заметил он. Ершову такие слова пришлись не по-нутру, они его ошарашили до нестерпимой обиды. Он заёрзал на стуле, заёжился, словно ему под рубаху плеснули холодной водой. Но все же, остепенившись, он собрался с ответом:
– Я же не виноват, что меня такого сделали. Ведь не по моему заказу меня отец такого состряпал, – сводя на шутку, оправдывался он.
– Ну, мы, конечно, тогда медведя-то ободрали, кожу-то отец на себе домой приволок, а тушу мы с Федором волоком до села тащили. Мясо для свиней и собакам досталось. А ты говоришь, я начинающий, – обращаясь к Сергею, с неподдельной деловитостью закончил свой рассказ Николай.
– Ну, а теперь пора и по домам? – спохватившись, сказал Смирнов, а то мы и так засиделись. Время-то, наверное, часов десять.
Когда охотники стали расходиться, Сергей напомнил:
– Так, не забудьте! Завтра до восхода солнышка всем быть в сборе, за селом, около Соснового болота.
Ночью ударил мороз, к утру запасмурило, сверху снежило. Николай встал рано. Обувшись для легкости в лапти, одевшись в потрёпанный полушубок и надев на голову шапку-колпак, он вышел на улицу. На востоке чуть брезжил рассвет. Поправив на плече ружье, он двинулся к назначенному месту, в кармане у него гремела банка с пистонами и шелестела дробь. Придя на место сбора, там уж гуртовалась толпа мужиков. Сюда пришли кто с топором, кто с подавалками, а Яков Забродин со своей неразлучной клюшкой. Его спросили:
– А ты, Яков, с клюшкой-то куда?
– Как куда, на волков, – невозмущённо ответил он. – У меня клюшка не хуже ружья, как ошарашу, любой волк замертво покатится и лапы вздернет, – похвально отзываясь о своем оружии, ответил Яков.
А Осип Батманов приволокся с капканом. Мужики, толпясь, вели разговор о волках и предстоящей облаве, курили. Парни, греясь, толкались. Слышался говорок:
– Слышал, волк за год съедает шестьдесят пудов мяса…
– Николай Сергеич, – обратился к Ершову Семион Селиванов, – бают, у тебя больно табак хороший, не угостишь ли?
– Да, не плох! – отозвался Николай, вынимая из кармана кисет. Он не так хорош, как заборист, – продолжал нахваливать свой табак Николай, – как разок хватанёшь, так до самой задней кишки достанет. Недаром я его всегда на крайней гряде от бани сею.
Пока он балагурил насчёт табака, его кисет обошёл круг мужиков и вернулся к нему, значительно потощав.
Смех, шутки, толкотня…
К толпе подошли, чуть припоздавшие, Лабин Сергей, Иван Додонов и Яков Лобанов.
– Ну, кажется, все в сборе, – сходу начал свою речь Сергей. – Мужики! – обратился он к толпе мужиков, – слушайте мое указание и инструктаж.
– Сначала мы, охотники в количестве восьми человек, имея при себе двенадцать стволов на вооружении, пойдём вперед, а вы пока останетесь здесь. Как только мы дойдем до лесу, и вы трогайтесь. Мы дойдем до Серёжи и там заляжем, а вы, дойдя до лесу, гоните волков на нас, а мы их там встретим. Когда вы дойдете до леса, развернитесь цепью и, охватив весь бор и «лашкины грядки». Пройдёте по всему лесу. Старайтесь кричать и стучать по деревьям. Встревоженные волки устремятся к Серёже, побегут в дальний лес.
– Ну, мы пошли! – скомандовал он охотникам. От толпы отделился отряд из восьми человек. Сзади всех плёлся Николай Ершов.
Дойдя до леса, Николай Смирнов известил своих товарищей:
– Тут, около болотичка, в прошлый раз я приваду выложил и стряхнину на пенек насыпал. Надо забежать, поглядеть, – и он, свернув с дороги, удалился в кусты можжевельника.
– Пусто! – громогласно прокричал он издали.
– Надо бы лес-то зафлажить, – с чувством знатока проговорил Ершов.
– Без флажков обойдёмся, – сказал Сергей.
Выйдя из леса и не дойдя еще до реки, охотники стали расходиться в стороны, чтобы занять свои места, согласно присвоенным номерам. Иван Серяков и Митька побежали трусцой, им идти до своих мест всех дальше. Сергей долго наблюдал за своими товарищами, торопливо спешащими к своим заставам. Все охотники рассредоточились по своим местам, засели, спрятавшись за крутым берегом Серёжи, выставив стволы ружей.
Вскоре они заслышали шум и гам толпы, эхом раздавшиеся по лесной чащобе бора. Толпа гонщиков сделала свое