свою роль в этом сыграла… Она ведь и к отцу моему ходила, и к матери. Требовала справедливости. Нет, конечно, доля истины в этом есть – мужик должен отвечать за свои поступки. Но ведь по-разному можно отвечать, не приносить на алтарь справедливости свою жизнь, правда? Я и сам не понимаю теперь, почему я тогда сдался…
– Да уж… А меня, знаешь, никто ни к чему не принуждал. Мой приемный отец рано умер, а приемной матери не было до меня никакого дела. Росла, как лопух, сама по себе. Но очень верила, что мое счастье мимо меня не пройдет. Когда его увижу – никого слушать не буду, сразу себе заберу! Потому что нельзя его насиловать чужим мнением, оно этого пугается и сразу уходит. То самое, именно твое счастье. И ведь так все и вышло, я тебя встретила…
– А я тебя… Как же я люблю тебя, Оль…
– Ведь все у нас будет хорошо, правда? И с дочкой у тебя все будет хорошо. Дай ей время, Паш. Не звони пока, пусть она успокоится. Пусть все острые углы сгладятся, первая обида уйдет.
– Ты думаешь, уйдет?
– Да. Потом ты ей позвонишь, скажешь, как сильно ее любишь. Она услышит тебя, Паш.
– Не знаю, не знаю… А вдруг она не захочет вообще со мной общаться?
– Пусть. А ты все равно ей будешь звонить. Пусть она хотя бы так чувствует, что ты ее не бросил. А потом все само собой образуется. Да, сейчас она обижена и озлоблена, потом все будет по-другому. У детей короткая память, Паш… Дети быстро в новых обстоятельствах адаптируются, я по себе знаю. Хотя… У меня обстоятельства были другими, совсем другими… А сейчас давай лучше спать пойдем, а? Поздно уже… Утром нам обоим надо рано вставать…
Павел послушно кивнул головой, поднял на нее глаза. Они и впрямь были замученными, усталыми. Проговорил тихо:
– Да, пойдем спать…
Ночью Ольга не смогла заснуть, как ни старалась. Тихо поднялась с постели, накинула рубашку, вышла на балкон. И в который уже раз спросила себя – правильно ли она поступает? Может, действительно Павел должен был остаться в семье – ради дочери? Да и вообще, имеет ли она право даже рассуждать об этом? Как она сказала Павлу давеча – мол, у детей короткая память? Быстро адаптируются в новых обстоятельствах? Да откуда она это вообще взяла? На ходу придумала, чтобы хоть как-то утешить Павла? Но собственное чувство вины – с ним-то что делать?
Нет, не должна она была ничего ему говорить. Ни про короткую память, ни про новые обстоятельства. Потому что они у каждого разные, эти треклятые обстоятельства. Вспомнить хотя бы свое детство детдомовское: вот там уж были обстоятельства – всем обстоятельствам обстоятельства!
До шести лет она плохо себя помнила. Только знала, что живет в детдоме. Да и что там было помнить, господи? Утреннюю зарядку в холодном спортзале? Общую столовую, общие спальни? Страх, что воспитательница ругать станет за порванную сандалию? Что старшие мальчишки тумака дадут походя? Нет, нечего там помнить, нечего… Детское одиночество – жестокая вещь. И хорошо, что была с ней рядом Алиска, детдомовская подружка, которая защищала яростно от обидчиков, которой можно было выплакать ночные слезы. Жаль, что они потерялись потом… Хотя она ей обещала… Обещала, да не выполнила свое обещание… Теперь вспоминает об этом с болью, а что делать? Все равно ж не смогла бы…
Тот день остался у нее в памяти ярким пятном. Особенный был день, она еще с утра почувствовала – что-то сегодня будет. И точно! После обеда пришла к ним в группу семейная пара. Они, детдомовские, прекрасно понимали – если семейная пара пришла, то, значит, присматривают себе ребенка в семью. Потому что семейная пара – это не волонтеры какие-нибудь, которые конфетами угощают да хороводы водят, а потом исчезают по-тихому.
Они ей сразу так понравились, особенно мужчина! Глаза добрые, смешливые, никакой противной жалости к бедным сироткам в них нет. И женщина тоже ничего, красивая такая… Только вот незадача – мужчина все время на нее смотрит, ей улыбается, а женщина – на Маринку. Потому, наверное, что Маринка красивенькая, пухленькая и кудрявая, а она – так себе, никакая. Как говорила нянечка – недокормыш.
Посмотрели на деток и ушли… А ребята все к окнам прилипли, следят, как они по двору к машине идут. Видно, что спорят. Колька рыжий, на которого никто никогда не смотрел, заявил авторитетно:
– Это они спорят, кого к себе брать… Дяденька хочет Ольку, а тетенька – Маринку. Понятно же. Дяденьке Ольку жальче, чем Маринку. Зато Маринка красивше…
– Все равно они меня возьмут! – заявила Маринка, лягнув Кольку ногой. – Вот увидишь, меня возьмут!
– Почему сразу тебя? – задиристо спросила Алиска. – С какого перепугу – тебя? Они Ольку возьмут, вот увидишь!
– А тебе завидно, да, завидно? – прищурила глаза Маринка, наступая на Алиску. – Вечно ты суешься, куда тебя не спрашивают! А на тебя они даже не посмотрели, потому что кому ты нужна? Ты страшненькая, рыжая да конопатая, еще и злая к тому же!
– Зато они на Ольку смотрели! Я видела! Дяденька на Ольку точно смотрел! – пошла в наступление Алиска, выставив перед собой кулачки.
Маринка испугалась, отступила. Потому что знала – с Алиской лучше не связываться. Она за свою подружку горой встанет, никому в обиду не даст. Отступила, но пробормотала себе под нос:
– Все равно они меня возьмут, а не Ольку… Потому, что тетеньки дяденек всегда побеждают. Я буду на машине ездить, вот! А Олька навсегда здесь останется!
– Чего там бормочешь? Щас как дам, сразу побежишь жаловаться! – не унималась Алиска. И даже кулачком на Маринку замахнулась. Так бы и подрались, если бы Колька с подоконника не свалился и всех не насмешил.
На следующий день они снова пришли, те мужчина с женщиной. Вездесущий Колька видел, как директриса повела их к себе в кабинет. И заявил вполне себе авторитетно:
– Сейчас кого в кабинет позовут, значит, того и выбрали… Спорим, что Ольку выберут, Маринка?
– Не стану я с тобой спорить! Потому что ты дурак! Потому что я знаю, что меня позовут! Вон уже воспитательница идет…
Вся группа застыла в ожидании, чье имя назовет воспитательница. Ей казалось, будто она слышит, как сильно стучит Маринкино сердце. Но воспитательница проговорила тихо:
– Оля Нестерова, пойдем со мной…
Так она познакомилась со своими будущими приемными родителями. Помнится, как папа сел перед ней на корточки, как взял