Он посмотрел на Кипа, потом на Мура.
– Видите ли, это случилось давно, очень давно, но я до сих пор помню все так отчетливо, словно это было вчера. Весь ужас и жестокость той ночи, все до единой страшные подробности… Нас, жмущихся друг к другу в шлюпах и яликах, засосала трясина кошмара. Остров запылал, и люди начали кричать и плакать, лишь немногие старались восстановить порядок. Боже мой, что это была за пытка! Вся Кокина пылала; те из нас, кому удалось выбраться в открытое море, слышали крики своих близких, оставшихся на острове – и ничем не могли помочь, никуда не могли скрыться от того, что видели. А зрелище было невыносимое. На наших глазах объятые пламенем фигуры, корчась от боли, бежали к морю и бросались в прибой в надежде облегчить свои страдания, но соленая вода лишь усугубляла боль. Вопли, ужасные вопли и стоны раздавались в темноте… Я и на смертном одре буду помнить ту ночь. Однако сквозь толстую завесу клубившегося в воздухе дыма мы услышали звук куда страшнее звуков человеческого страдания и агонии, несшиеся с берега: океан потряс тяжелый удар. Дощатые палубы наших суденышек задрожали, и нам почудилось, что сейчас мы перевернемся и пойдем ко дну. Мы ждали, и вдруг из дыма показалось это, способное своим видом свести с ума, сразу и навсегда поселившееся в наших кошмарах. У одного из людей в моем ялике был при себе револьвер, и, рассвирепев, он стал расстреливать неведомое судно, но ничто не могло остановить его или заставить замедлить ход. Море гремело и бурлило у его бортов, волна, которую оно гнало перед собой, накатила на нас и опрокинула ялик. Мы, словно крысы, цеплялись за перевернутое суденышко, а диковинный корабль – черный, страшный, блестящий, похожий на огромного голодного хищника, прошел прямо перед нами.
Тогда-то я и увидел того человека. Он стоял высоко над водой на чем-то вроде помоста. Мгновение он смотрел на нас, потом исчез. Лодка
– а к тому времени я уже понял, что это была лодка, – прошла мимо нас и неожиданно камнем пошла ко дну. Волны сомкнулись над ней, и мы, пораженные, потрясенные, остались одни в открытом море. С Кокины к нам доносились страшные крики умирающих, но нас терзал новый страх
– мы боялись, что лодка вернется…
Бонифаций взмахнул тростью и, как рапирой, ткнул ею в сторону лодки:
– Ее-то я и видел в ту ночь. Злобное железное чудовище, она вышла из мрака и во мрак ушла…
– Обстрел с моря, – после паузы заметил Мур. – Видимо, какая-то немецкая подлодка решила уничтожить кокинские верфи. – С берега лодка выглядела довольно зловеще, в ней было что-то от мстительного железного демона. Мур понял, отчего островитяне так боялись возвращения этого чудовища.
– Для нас это корабль из Преисподней, которым управляют безликие твари из иного мира, не похожего на наш мир. Мы не хотели ввязываться в войну белых – и тогда этот ужас обрушился на остров, не щадя никого. Лодка приходила в наши воды сеять смерть и разрушение, пока ее не уничтожили…
– Как? – спросил заинтригованный Кип. – Кто?
– Этого я не знаю. Но я много долгих ночей провел на этом берегу – быть может, на том самом месте, где стою сейчас, – наблюдая за огнями, вспыхивавшими в море, за странными зелеными и темно-красными кометами, разрезавшими ночную тьму. И каждое утро на поверхность всплывали обломки кораблей – и трупы, трупы. Окоченевшие тела с перекошенными от ужаса лицами… а иногда прилив, багровый от крови, приносил лишь оторванные руки и ноги. – Отец Бонифаций тяжело вздохнул. – Это… корабль ночи, поднявшийся из своей гробницы на дне моря…
Воцарилось молчание. Кип услышал, как в стороне от рифа стукаются друг о друга бакены. Их металлическое позвякивание действовало ему на нервы. Море с неприятным звуком окатывало железную палубу немецкой подлодки, оставляя на ней пряди водорослей.
– Теперь это всего-навсего мертвая груда металла…
Бонифаций медленно повернул голову к констеблю:
– Мертвая? Нет. Вовсе нет. Она просто ждет. Умоляю вас, заклинаю вас всем святым: верните этот корабль в Бездну.
– Ради Бога! – воскликнул Кип, выведенный из себя настойчивостью этого человека и пуще того смущенный силой, светившейся в его взгляде. – Вы так долго проповедовали свое вуду и занимались спиритизмом, что теперь в этой груде металлолома вам мерещатся духи и призраки!
Некоторое время священник молча переводил взгляд с Кипа на Мура, словно оценивал, насколько сумел убедить и напугать их.
– Храни вас Господь, – наконец негромко проговорил он. – Мне пора – нужно позаботиться о теле несчастного Кифаса, – он повернулся и пошел прочь от них, вверх по берегу, прочерчивая песок перед собой концом черной трости. На небольшом пригорке священник приостановился, чтобы бросить последний взгляд на подводную лодку, после чего скрылся в лабиринте дощатых лачуг, теснившихся вдоль Фронт-стрит.
Кип заметил, что Мура как будто бы что-то тревожит.
– Не слушай его, – сказал он приятелю. – Суеверия давно стали его второй натурой. Но будь я проклят, если понимаю, как эта сволочь слезла с рифа и вперлась в мою гавань.
На другой стороне гавани готовились отойти от торговой пристани траулеры. Уже были отданы швартовы, грохотали двигатели, перекрикивались рыбаки. Подводная лодка почти не оставила места, чтобы выйти из бухты в открытое море. В небе, сулившем погожий день и ясную лазурь, повис раскаленный желтый шар солнца, и огромная субмарина, несколько мгновений назад казавшаяся мрачным призраком (впечатление усиливали водоросли, намытые морем на корму и свисавшие с лееров) превратилась в обычное разбитое штормом судно.
– Не подбросишь до конторы? – спросил Кип. Мур кивнул, и они двинулись в сторону пикапа. – Плохо дело, – пробормотал констебль. – Сейчас, верно, уже весь остров знает о том, что произошло… и, будь уверен, Бонифаций не упустит случая укрепить свое влияние среди местных. Нужно хоть что-нибудь сделать с этой лодкой, Дэвид. Нельзя оставить его гнить здесь, но я ни за что на свете… – Кип вдруг умолк: луч солнца блеснул в отдалении на жестяной крыше заброшенного дока. Нет, это было бы чертовски рискованно… Более рискованно, чем бросить эту лодку на отмели без присмотра?
Светло-зеленое оштукатуренное здание кокинского отделения полиции выходило на деревенскую площадь. В центре площади, посреди небольшого овального скверика, где росли карликовые пальмы – пальметос – высилось носящее на себе следы карибских бурь гранитное изваяние: негр с занесенным огромным гарпуном. Скульптура эта изображала вождя карибских индейцев по имени Чейн – в 1600 году он возглавил народную армию и дал отпор пиратам, пытавшимся захватить Кокину и превратить ее в свою крепость. Памятник Чейну поставили англичане – в знак того, что желают мира с туземцами. Племена карибских индейцев жили на островах за сотни лет до того, как нога первого английского поселенца ступила на эту землю; они пробавлялись плодами земли и моря и держались особняком – пока не чувствовали угрозу, и тогда оказывалось, что в гневе они страшны. Стало ясно: этот народ лучше оставить в покое (особенно если вспомнить, сколько британских поселенцев сошло здесь в могилу во цвете лет). Сейчас на островах, в общем, царили мир и покой; Мур мало знал о нынешней жизни аборигенов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});