своих депутатов в ВРК, «возвратиться к своей нормальной работе по защите Донского края», освободить арестованных в Каменской контрреволюционеров…
Вот так закончились новочеркасские переговоры. До сих пор историки спорят, кто был прав — Подтелков, соглашаясь на поездку в гнездо контрреволюции, или Щаденко, категорически возражавший против нее? Как хорошо, если бы всегда на все сложные вопросы, которые задает история, были бы однозначные ответы. Но так не бывает.
В те январские дни Подтелков и его товарищи, как уже говорилось, были убеждены, что фронтовики сами могут справиться с Войсковым правительством. За ревкомом стояла поддержка десятков казачьих полков. Можно сказать, что для Подтелкова переговоры были средством нажима, своего рода «мирным наступлением». Но именно мирным, ибо председатель Казачьего ВРК все еще надеялся избежать «братоубийственной», по его выражению, войны между казаками.
Ошибка, наивность? Нет, скорее уровень политической зрелости (или незрелости) одного из лучших представителей революционного казачества, не распростившегося еще до конца с иллюзиями и предрассудками своего сословия.
В ту же ночь Подтелков, Кривошлыков и Кудинов выехали из Новочеркасска в Каменскую. На разъезде Замчалово поезд остановили. В вагон вошел начальник разъезда: приказано очистить вагон, распоряжение из Новочеркасска. Да и ехать дальше некуда — впереди идет бой.
Как только ревкомовцы, покинув поезд, вошли в небольшое станционное помещение, Подтелков обратился к телеграфисту:
— Немедленно соедините меня с Чернецовым.
И тотчас же стал диктовать:
— «Я, председатель ревкома, требую пропустить поезд на Лихую, чтобы прекратить братоубийственную войну…»
Трижды телеграфист вызывал к прямому проводу командира белоказачьего отряда, но тот не отзывался.
— Оставь, Федор, — заговорил Кудинов, — не лезь прежде времени на виселицу. Ты что, хочешь сагитировать чернецовских партизан? Надо поскорее отсюда выбираться. Ведь нас в Каменской ждут наши части. Там остались члены ревкома, мало известные среди казаков, а голова ревкома здесь…
Председатель ревкома и его спутники продолжили путь пешком. По заснеженной степи, обходя занятые бандой Чернецова станции Лихую и Северский Донец, поздно вечером 16 января, валясь от усталости, они добрались до Каменской. Урок, полученный в Новочеркасске, у Зверево и Лихой, крепко запомнился Подтелкову и его товарищам. Им стало понятно, что с врагами нужно было разговаривать языком оружия.
Возвратившись в Каменскую, Подтелков и Кривошлыков застали там полную неразбериху. Организовать отпор наступавшим чернецовцам члены ВРК оказались не в состоянии. Верные ревкому части находились на дальних хуторах, полки же, расквартированные поблизости, были небоеспособны. Многие казаки разбрелись самовольно по хуторам «стеречь курени». Воевать против своих «братьев» они не хотели. А тут еще назначенный командовать частями ревкома есаул Смирнов затеял мирные переговоры с Чернецовым.
Подтелков ездил по полкам, уговаривал, грозил, но всюду наталкивался на нежелание браться за оружие.
«Федор, — вспоминал потом Щаденко, — был возмущен поведением фронтовиков. В сердцах он говорил, что готов отречься от казачьего звания, которым всегда гордился». Когда Щаденко предложил ускорить формирование рабочих отрядов для защиты станицы, предревкома только рукой махнул:
— Казаки ничего не могут сделать, а твои шахтеры и оружия-то в руках держать не умеют.
Банды Чернецова вошли в станицу. Революционные части отступили к Глубокой. Ревком перебрался в Миллерово. Но это был последний успех врага.
Понесенные поражения заставили Подтелкова над многим серьезно задуматься. Он смог взять себя в руки. В нем вновь пробудился неутомимый организатор, волевой командир, человек огромного обаяния, личной отваги.
Ревком развернул формирование красногвардейских отрядов из казаков, рабочих и крестьян. Подтелков и Кривошлыков обратились с призывом к трудовому казачеству: «…предательское нападение банд Чернецова, — говорилось в нем, — исчерпало возможность решения вопросов с Войсковым правительством мирным путем, что справиться с мятежным генералом, к которому сбежались многочисленные контрреволюционеры из центра России, можно лишь с помощью советских войск»[13]. Эта помощь пришла незамедлительно.
«Тотчас же по получении известий о казачьем съезде в Каменской, — вспоминал В. А. Антонов-Овсеенко, — я вызвал командующих отрядами на особое совещание. Нам чрезвычайно важно было, — говорил я командирам, — поддержать авторитет и власть Казачьего ревкома, сохранить в глазах казачества его самостоятельность. Конечно, мы должны добиваться, чтобы Каменский ВРК яснее определил свою политическую платформу, но при этом надо действовать в высшей степени тактично, учитывая определенное недовольство казаков нашим вторжением на Дон»[14].
Сразу же после совещания главком принял делегацию Казачьего ВРК и обещал полную поддержку ревкому при условии официального признания им центральной Советской власти и общего советского руководства в борьбе против Каледина. Не дожидаясь ответа, Антонов-Овсеенко приказал командующему группой советских войск Ю. В. Саблину начать решительное наступление в поддержку Донревкома.
19 января Кривошлыков от имени Казачьего ВРК телеграфно сообщил главкому о принятии условий. Имея в виду, однако, настроения фронтовиков, Донревком просил, чтобы официально руководство войной против Новочеркасска признавалось за ним, фактически же «план всей кампании должен исходить от командующих советскими и казачьими войсками, которые действуют в неразрывной связи друг с другом»[15].
Калединцы еще предпринимали отчаянные попытки переломить ход событий. На 20 января Чернецов назначил наступление на станицу Глубокую. Он рассчитывал разбить здесь наспех собранные части ревкома и, овладев железнодорожной станцией, открыть дорогу на север. Однако у Глубокой враг был встречен подошедшими от Луганска советскими отрядами Ю. Саблина и от Воронежа частями Г. Петрова. Главный удар приняли на себя 27-й и 44-й революционные казачьи полки.
С утра завязался упорный бой. Полупьяные чернецовцы пошли в штыковую атаку на расположенные к юго-западу от Глубокой позиции 27-го полка. Одновременно вражеская батарея повела беглый огонь по железнодорожной станции, где стояли эшелоны с красногвардейцами. В ревкомовском лагере чувствовалась растерянность.
Переломить ход боя мог только смелый, неожиданный для противника маневр. Именно такой и предложил командир 27-го полка Николай Голубов. Не слишком доверяли ему члены ревкома, но в сложившейся обстановке выбора не было. Этот еще сравнительно молодой войсковой старшина, отчаянный храбрец и полный георгиевский кавалер, был одним из самых популярных офицеров на Дону. Честолюбец и демагог, он летом 1917 г. выставил свою кандидатуру в войсковые атаманы. Потерпев поражение на круге, Голубов стал считать Каледина смертельным врагом. Вот почему он оказался на Каменском съезде, а потом принял предложение Щаденко возглавить 27-й полк и привести его на выручку ревкома. Лишенный каких-либо определенных политических убеждений, Голубов жаждал власти. По собственному признанию, он хотел стать «советским атаманом». Ему казалось, что время для этого пришло…
Голубов выделил конный отряд из нескольких сотен 27-го и 44-го полков и послал его кружным путем по глухим степным оврагам и балкам в обход правого фланга наступавших чернецовцев. Неожиданное появление конницы внесло смятение в ряды противника. Белоказаки бросились бежать в глубокий овраг, надеясь скрыться в густых зарослях терновника. Но