возможности вновь бѣжалъ къ Рунинымъ. Если Леа превращалась въ аргуса и не пускала меня къ сосѣдямъ, хоть впродолженіе одного дня, во флигель являлась сана Марья Антоновна, и брала меня съ собою. Леа боялась ее, и не смѣла сопротивляться.
Судьба мнѣ улыбнулась. Я былъ счастливъ.
IV. Любовь, отражающаяся на пейсикахъ[33]
Мой учитель былъ великимъ талмудистомъ и каббалистикомъ. Это, впрочемъ, казалось недостаточнымъ для его славы, и онъ стремился прослыть, сверхъ того, и маленькимъ пророкомъ. Онъ совался всюду съ предсказаніями, и если какое-нибудь мелкое предположеніе его случайно сбывалось, то онъ первый объ этомъ чудѣ трубилъ по всему городу: «я-де посредствомъ каббалы вызывалъ такого-то духа (духовъ у него въ услуженіи было множество) и прежде узналъ, чѣмъ все это кончится». Большею частью, евреи города П. смѣялись въ душѣ надъ нимъ, но, уважая его набожность, притворялись вѣрующими въ пророческій его даръ. Еслибы упроченіе его пророческой славы зависѣло отъ моей аттестаціи, то я клятвою могъ бы подтвердить, что три изъ его пророческихъ предсказаній въ точности сбылись. Ссорясь съ своей ядовитой сожительницей (они ссорились три раза на день, т.-е. при всякой встрѣчѣ), онъ ей напророчилъ, что когда-нибудь она лопнетъ отъ злости, и она, на самомъ дѣлѣ, впослѣдствіи лопнула отъ разлитія желчи, послѣ одной капитальной ссоры съ своей сосѣдкой въ синагогѣ. Онъ предсказалъ, что изъ меня выйдетъ плохой еврей (въ такомъ смыслѣ, въ какомъ онъ понималъ евреизмъ), и это сбылось въ аккуратности. Эти пророчества сбылись, впрочемъ, только впослѣдствіи, но онъ предсказалъ мнѣ еще что-то, и оно, къ несчастію, сбылось слишкомъ скоро.
Когда учитель мой убѣдился, что всѣ строгія мѣры, предпринимаемыя къ отстраненію меня отъ Руниныхъ, остаются безсильными, и что я, съ каждымъ днемъ, все болѣе привязывался къ этому семейству, онъ прибѣгнулъ къ ласковымъ увѣщаніямъ.
— Сруликъ, боишься ли ты Бога? спросилъ онъ меня однажды, когда я возвратился вечеромъ отъ Руниныхъ.
— Да, отвѣтилъ я коротко.
— Нѣтъ, ты его не боишься! возразилъ онъ рѣшительно.
Я счелъ полезнымъ не вступать съ нимъ въ диспутъ. Я хотѣлъ спать, и боялся экзекуціи на сонъ грядущій.
— Нѣтъ, говорю тебѣ, ты его не боишься! повторилъ онъ сурово, всталъ, надвинулъ свою ермолку, воткнулъ большіе пальцы рукъ подъ поясъ, и нѣсколько разъ прошлепалъ по комнатѣ молча. — Ты пошелъ той опасною дорогой, которая ведетъ прямо въ геену. Кто хочетъ остаться вѣрнымъ сыномъ вѣры праотцовъ нашихъ, тотъ да убѣгаетъ христіанъ и ихъ обычаевъ. Одинъ грѣхъ ведетъ къ другому. Евреи много столѣтій скитаются изгнанниками по свѣту, и все-таки сохраняютъ свою вѣру, а почему? Потому, что они отличаются отъ другихъ народовъ платьемъ, языкомъ и обычаями. Стоитъ только подружиться съ гоимъ, и тотчасъ захочется узнать ихъ языкъ; узнавъ ихъ языкъ, и начитавшись нечестивыхъ книгъ, захочешь быть равнымъ по наружности; сравнившись съ ними наружностью, усвоишь ихъ обычаи, а отъ обычая до вѣры — одинъ шагъ и этотъ шагъ называется ренегатствомъ (шмадъ). Помни это.
Я очень хорошо запомнилъ все то, чѣмъ пугалъ меня учитель, а къ Бунинымъ все-таки продолжалъ ходить. Марью Антоновну и Митю я любилъ какъ мать и брата, но Олю я обожалъ всей силою дѣтскаго, незапятнаннаго сердца.
Марья Антоновна, обѣщавшая разъ навсегда моей опекуншѣ Леѣ не отрафить меня, сама охраняла меня даже отъ прикосновенія къ яствамъ. Она знала часъ, въ который я долженъ отправиться въ хедеръ, или въ который евреи молятся, и никогда не позволяла мнѣ просрочить свои обязанности хоть одной минутой. Она, при всей своей необыкновенной добротѣ и ласковости, въ этомъ отношеніи была непреклонна и неумолима. Она прерывала наши игры въ самомъ ихъ разгарѣ, вырывала русскую книжку изъ моихъ рукъ, если я занимался чтеніемъ, и отправляла туда, куда звалъ меня мой долгъ. Если она когда-нибудь читала намъ мораль, то не касалась религіи, а ссылалась на основныя правила нравственности, общей всѣмъ религіямъ. О формѣ и обрядности она, по крайней мѣрѣ, въ моемъ присутствіи, никогда не разсуждала. Она, въ началѣ моего знакомства, сильно намылила Митѣ голову за то, что онъ позволилъ себѣ представлять, какъ евреи молятся и гримасничаютъ.
Однажды мы играли въ жмурки и бѣгали очень долго. Мы устали, и присѣли. Я взялъ русскую книжку, и началъ читать, по приказанію Марьи Антоновны, вслухъ. Она что-то шила, но вмѣстѣ съ тѣмъ поправляла мои ошибки, заставляя повторять по нѣскольку разъ то слово, которое я не могъ правильно произнесть. Митя досталъ гдѣ-то сборникъ русскихъ пословицъ и читалъ тоже вслухъ. Оля проголодалась и попросила покушать. Марья Антоновна велѣла приготовить ей наскоро котлетку на сливочномъ маслѣ, и въ ожиданіи ужина, Оля сѣла у ногъ матери, и положила свою головку къ ней на колѣни. Чрезъ четверть часа принесли горячую котлетку. У меня защекотало въ носу. Я сильно проголодался. Я зналъ, что эта котлетка страшно-трафная: говядина изъ животнаго, не зарѣзаннаго еврейскимъ рѣзникомъ-спеціалистомъ, сама по себѣ ужасный трейфъ, а тутъ она еще зажарена на молочномъ маслѣ. Я не вѣрилъ, чтобы можно было ѣсть подобную гадость, безъ того, чтобы не стошнило. Я прекратилъ свое чтеніе и приготовился смотрѣть, какъ Оля управится съ своимъ ужиномъ. Оля подмѣтила, съ какимъ любопытствомъ я поперемѣнно смотрю то на нее, то на котлетку, и вывела, вѣроятно, заключеніе, что я не прочь бы раздѣлить съ нею ея ужинъ.
Я забылъ сказать, что Оля, съ самаго начала нашего знакомства, не захотѣла называть меня еврейскимъ моимъ именемъ, я не знаю почему, ей вздумалось окрестить меня именемъ Гриши. Сначала всѣ смѣялись надъ этой, дѣтской фантазіей, и и въ томъ числѣ, конечно; но мало-по-малу какъ всѣ, такъ и я самъ, привыкли къ этому новому имени, и меня въ семействѣ Руниныхъ иначе уже не называли.
— Гришенька, обратилась она ко мнѣ: — хочешь ужинать со мною?
Марья Антоновна пытливо на меня посмотрѣла.
— Нѣтъ, не хочу.
— Развѣ ты не голоденъ?
Я замялся. Марья Антоновна на меня смотрѣла. Я лгать не рѣшался.
— Нѣтъ, голоденъ, отвѣтилъ я чистосердечно.
— Такъ поѣшь.
— Нѣтъ, не хочу.
— Вотъ смѣшной. Почему же?
— Еслибы я это поѣлъ, то умрёлъ бы! сказалъ я, указывая на котлетку, и отворачиваясь въ сторону.
Оля залилась звонкимъ смѣхомъ. Марья Антоновна улыбнулась, и поправила: «умеръ бы», а не умрёлъ бы.
— Умрёлъ бы, умрёлъ бы! повторяла Оля, прыгая и хохоча. — Да почему же ты умрёлъ бы?
— Это гадко, мерзко; это трейфъ. Ухъ какъ трейфъ, произнесъ я съ отвращеніемъ.
— А кугель, а лукъ, а чеснокъ, развѣ не гадко, не мерзко? они такъ воняютъ! произнесла Оля