Ритка пнул ногой стартер, а я повернулся к моему другу спиной и побрел к подъезду.
Уже стоя у двери в квартиру и нашаривая в кармане ключи, я услышал робкое повизгивание и обернулся, ожидая чего угодно.
На лестнице, ступенек на шесть выше моей площадки, сидел пес. Большая такая собачина, не меньше овчарки, серая с подпалинами и ужасно несчастная. Шерсть на звере была мокрая и слипшаяся, язык не умещался в пасти и выпадал наружу, как штандарт сдающейся крепости; и сидел этот серый побродяжка неуклюже, боком, сильно перекосившись налево.
– Здорово, – удивленно сказал я.
Пес закряхтел и полез по ступенькам вверх, жалобно поскуливая – надо полагать, от греха подальше.
– Тебя как зовут-то? – спросил я вслед.
Пес взвизгнул что-то вроде: «Ну чего тебе от меня надо?!» – и лег на следующей площадке, отвернув голову.
Впрочем, уши его настороженно торчали. Мало ли, может, я побегу следом и буду пинаться ногами…
– Колбасы хочешь? – поинтересовался я.
Учуяв жалость в моем голосе, пес соизволил повернуться и заскулил, протяжно-тоскливо ропща на судьбу.
– А ты не кусаешься, приятель?
«Ни в коем случае!» – метровыми буквами было написано на его морде.
Я открыл дверь и приглашающе махнул рукой.
– Заходи, серый, гостем будешь!
Пес не тронулся с места.
– Ну, как знаешь, – я зашел в квартиру, оставив дверь открытой.
И как в воду глядел: не прошло и минуты, как на лестнице раздалось сбивчивое цоканье когтей о ступеньки, и в дверь просунулась собачья морда.
Я к этому времени уже успел сходить на кухню и вооружиться изрядным куском колбасы. Видимо, это оказалось решающим аргументом – не сводя глаз с вожделенной еды, пес прохромал в прихожую (заднюю левую лапу он сильно подволакивал) и приступил к ритуалу знакомства: обнюхиванию моих рук, дружелюбному ворчанию, вилянию хвостом, подсовыванию своего мокрого затылка под мою левую ладонь для поглаживания, деликатному пережевыванию колбасы и так далее.
Доев колбасу, пес подошел к дверям и остановился в ожидании.
– Уйти хочешь?
Пес лег у дверей, положил голову на передние лапы и прикрыл глаза. Я запер дверь – никакой реакции. Как всю жизнь тут провалялся.
– Сторож… ну, спи пока, а завтра решим, как с тобой быть. Ричарду тебя отдам – будешь служебно-розыскной собакой!
«Ага, разогнался!» – сонно проворчал мой сторож, а я вернулся на кухню и снова полез в холодильник.
Есть не хотелось, но на верхней полке обнаружился стакан с водой, и это было как нельзя кстати. Я захлопнул дверцу, жадно припав к стакану, и лишь когда половина стакана оказалась выпита, я понял, что это не вода. Водка это была – но настолько ледяная, что спиртовой запах практически не ощущался, да и вкус…
Не помню, дошел ли я до кровати.
12
…Я был медной наковальней, падающей с неба.
Я падал десять дней и ночей, розовоперстая Эос с завидной регулярностью выходила из мрака и в него же возвращалась, ветер пронзительно свистел в ушах (наличие ушей у меня-наковальни почему-то казалось совершенно естественным), и нахальная ворона с профилем Фимы Крайца все кружила рядом, вереща дурным голосом о том, что сейчас я пробью землю насквозь и попаду в геенну огненную, а после буду лететь дальше еще десять дней и десять ночей, и вот тогда-то начнется самое интересное…
Но до самого интересного я не долетел.
Вместо этого я неожиданно оказался в очень темном и сыром месте, где пахло грибами, и шагах в двадцати от меня коренастый дядька с блекло-рыжими волосами и бородой присел на корточки, сосредоточенно ковыряя землю коротким мечом.
Лица дядьки я не видел.
«Вступи ты в Аидову мглистую область»,– прозвучало у меня в голове, и я вздрогнул, когда воздух вокруг наполнился чеканной поступью воинов, ровными рядами шагающих туда, откуда не возвращаются.
…вступи ты в Аидову мглистую область,Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоноВместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утес тамВиден, и обе под ним многошумно сливаются реки…
И впрямь поверх сидящего на корточках землекопа проступила громада мрачного утеса, тенью дремлющего великана нависнув над дерзким; и брызги ударили о замшелый каменный бок, шумом подземных рек вторгаясь в тишину этого места, где пахло грибами, а еще – забвением.
А дядька все копал и копал.
«Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь…»– прошептал кто-то совсем рядом, и вдруг зашелся сухим, лающим смехом, прозвучавшим подобно святотатственной клятве.
– Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь: под утесом,Выкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:Первое – смесью медвяной, второе – вином благовонным,Третье – водою, и все пересыпав мукою ячменной,Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертвуИм принести и в зажженный костер драгоценностей многоБросить…
Меня бросило в жар. Ни с того ни с сего мне показалось, что дядька, сидящий на корточках у ямы, больше похожей на разверстую могилу для карлика – это я, хотя мы были совершенно не похожи друг не друга. Это я сидел сейчас, собираясь с духом и загоняя страх куда-то в живот, где он и скапливался холодной лужей, это я готовился совершить неслыханное приношение в невиданном месте, не боясь грома небесного и кары за грехи; а если б Те узнали, чего я хочу, то они содрогнулись бы и кинулись сюда, пытаясь…
Пытаясь – что?!
– После (когда обещание дашь достославным умершим),Черную овцу и черного с нею барана – к ЭребуИх обратив головою, а сам обратясь к Океану, –В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великойПридут толпою отшедшие души умерших; тогда тыСпутникам дай повеленье, содравши с овцы и барана,Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед вами,Кожу, их бросить немедля в огонь, и призвать громогласноГрозного бога Аида и страшную с ним Персефону;Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямойСев, запрещай приближаться безжизненным теням усопшихК крови…
Теряя сознание, проваливаясь в дурман безумия, растворяясь в окружающей сырости, я слышал гул волн, разбивающихся об утес, и в этом гуле звучали странно-знакомые слова: «Был схвачен я ужасом бледным… ужасом… ужасом… бледным… был схвачен… я… я… я…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});