С минуту он молчал, а потом сказал:
— Знаете, вы необыкновенная женщина, Серафина. Я просто диву даюсь, как много мудрости в вашей маленькой головке.
— Ну что вы, никакая я не мудрая, — возразила Серафина. — Вы даже представить себе не можете, какая я… глупенькая.
— По-моему, вас можно назвать какой угодно, но только не глупенькой, — проговорил он. — И теперь, если я впаду в гнев, то постараюсь вспомнить, что вы мне говорили о своем отце.
На следующий день Кельвин Уорд получил еще одно подтверждение проницательности Серафины.
Ему было приятно узнать, что на пароходе у нее появилось несколько знакомых.
Он отдавал себе отчет в том, что они с Серафиной не совсем обыкновенная пара. Поскольку объявление об их свадьбе было напечатано в газетах, а о том, что Серафина очень богата, было известно и раньше, пассажиры только и говорили, что о ней с Кельвином.
Люди пользовались любым удобным случаем, чтобы с ними поговорить, и, хотя Серафина была застенчива, ее хорошие манеры и природная учтивость не позволяли ей быть грубой и неприветливой с теми, кто к ней обращался.
Позанимавшись на палубе зарядкой, Кельвин спустился в каюту и сразу же понял, что Серафину что-то беспокоит.
Он уже научился распознавать на ее лице различные выражения, более того, ни у одной женщины ему не доводилось видеть такого выразительного лица, как у Серафины.
Он сразу же узнавал по ее лицу, когда она чего-то боится или чему-то радуется.
И поэтому без всяких церемоний Кельвин спросил:
— Что вас так расстроило, Серафина?
Несколько секунд она молчала, потом ответила:
— Вы не сказали мне, что когда-нибудь станете… герцогом!
Он был искренне удивлен.
— Я думал, вам сказал об этом ваш отец.
— Мне никто этого не говорил, — ответила Серафина.
— Откуда же вы сейчас узнали?
— Одна моя… знакомая спросила меня, не хочу ли я полистать ее журнал. А когда я стала рассматривать фотографии об открытии парламента, сказала: «Должно быть, вам приятно думать, миссис Уорд, что в один прекрасный день и вы займете место среди этих прекрасных дам, супругов пэров». А когда я с недоумением взглянула на нее, пояснила: «Я имею в виду, естественно, когда ваш муж станет герцогом Уксбриджским».
Опустившись на стул напротив Серафины, Кельвин спросил:
— Но почему это обстоятельство так вас беспокоит?
— Я… я не знаю… как себя вести, если буду… герцогиней, — ответила Серафина. — Когда вы станете герцогом, значит, будете… важной персоной и мне придется… принимать гостей. А как их… принимают? Да к тому же… я слишком маленькая… чтобы носить… тиару.
— Но в день свадьбы вы же носили, — напомнил он ей.
— Меня папа… заставил. Я чувствовала себя в ней… ужасно неловко. Она была такая… большая и довольно… вульгарная.
Он был того же мнения и, улыбнувшись, сказал:
— Ну хорошо. Когда вы станете герцогиней, с тиарой поступим следующим образом: найдем вам маленькую, и дело с концом!
— Вы смеетесь надо мной! — воскликнула Серафина.
— Я не могу позволить вам расстраиваться из-за того, что, может быть, случится еще лет через пятнадцать или того больше, — заметил он. — Кроме того, не все герцоги выставляют свою личную жизнь напоказ. Мой дядя, например, никогда этим не занимается.
— А почему? — поинтересовалась Серафина.
— Потому что такого скряги свет белый не видывал. Он скорее удавится, чем потратит деньги на тиару!
— Скряги? — переспросила Серафина.
— Он трясется над каждым пенсом. А когда мне понадобились деньги на покупку кораблей в Бомбее, он и не подумал их мне одолжить.
— Он отказал вам?
— Да, он мне отказал, точно так же, как не пожелал помочь моей маме, когда она умирала. Чтобы спасти ее, нужно было сделать сложную операцию.
Несколько секунд Кельвин Уорд молчал, потом добавил:
— Другого такого отвратительного человека на свете не существует. В Англии его все ненавидят. Никто о нем доброго слова не скажет.
В голосе его прозвучали горечь и ненависть, не укрывшиеся от Серафины. Немного помолчав, она ласково сказала:
— Вы не должны позволять другим людям поступать с вами так же, как это делали ваш дядя и мой отец.
Он вопросительно глянул на нее, и она продолжала:
— Мама всегда говорила, что физические страдания не идут ни в какое сравнение со страданиями душевными. Они оставляют раны в наших сердцах.
— Вы считаете, что ваш отец и мой дядя приносят мне и сейчас душевные муки?
— Ненависть оборачивается в конечном счете против нас самих, — заметила Серафина. — Когда вы кого-то ненавидите, чувство ненависти отравляет… вашу душу.
Кельвин в изумлении уставился на нее, и Серафина, смутившись, проговорила:
— Пожалуйста, поймите… я вовсе не хочу читать вам… нотацию, но вы же сами сказали… что я могу… делиться с вами… своими мыслями.
— Ваши мысли дня меня представляют большую ценность. Мне необходимо их слышать и понимать, — проговорил он. — Вы, Серафина, полны сюрпризов.
— По-моему, вашему дяде, так же как и моему папе, требуется какой-то объект для любви, вот он и любит деньги. Мне говорили, что для скряги сэкономить шиллинг все равно что альпинисту подняться на самую высокую вершину… а еще кому-то завоевать сердце женщины, которую он любит.
— Ну и задали вы мне задачу! — воскликнул он. — Спасибо вам, Серафина. Теперь мне нужно искоренить в себе ненависть. Думаю, вы мне в этом поможете.
— Равно как и вы… поможете мне… преодолеть страх.
— А вы простили меня за вчерашнее, когда я выплеснул на вас гнев, предназначенный для вашего отца?
— Мне… не за что… вас прощать, — ответила Серафина. — Глупо было… с моей стороны… так расстраиваться.
— А я думаю, есть за что, — возразил он. — Мне очень стыдно за свое поведение.
И, улыбнувшись, добавил:
— Подобное чувство меня, признаться, посещает довольно редко.
— Смирение, как мне кажется, идет душе только на пользу, — лукаво сверкнув глазами, проговорила Серафина.
— Как я уже говорил, вы, Серафина, полны сюрпризов, — заметил Кельвин.
Позже этим вечером он поймал себя на том, что разговаривает с Серафиной так, как никогда ему еще не доводилось разговаривать ни с одной женщиной.
Обычно, когда он приглашал на ужин женщину, они вели шутливую, полную намеков беседу, бросали друг на друга томные взгляды, понимая, что это лишь прелюдия к другому типу близости.
Женщины, с которыми он встречался, были, как правило, красавицами, а некоторые из них еще и отличались острым умом.
Последних, однако, было не так уж много, поскольку умные женщины вообще явление редкое.