срока. Вы можете объяснить это несоответствие?
– Карамзин ошибся – вот и все объяснение.
– Вряд ли столь серьезный ученый, во всем привыкший к точности, допустил бы такую ошибку. Вероятней, он указал тот год приобретения «Слова», который вы ему назвали тогда.
– Повторяю: я не помню, чтобы такой разговор состоялся у нас с ним.
– А как вы объясните, что он сообщает только об отрывке из поэмы?
– Карамзин мог просто оговориться.
– Не слишком ли много ошибок допустил он в одной фразе?
– К сожалению, ошибаются и ученые.
– Какие «наши архивы» он упомянул, если «Слово о полку Игореве» было собственностью Иоиля Быковского?
– Не имею представления.
– В пояснении к портрету Бояна в «Пантеоне российской словесности», вышедшем в 1801 году, Карамзин писал: «За несколько лет перед сим в одном монастырском архиве нашлось древнее сочинение, достойное Оссиана и называемое “Песнью воинам Игоря”». Заметьте: Карамзин уточняет, что «Слово о полку Игореве» нашлось в монастырском архиве. О частном собрании Иоиля Быковского и речи нет.
– Карамзин не знал всех обстоятельств находки «Слова», потому и назвал монастырский архив. В конечном счете это было и не столь важно для Николая Михайловича, его больше интересовал сам текст «Слова о полку Игореве».
– Значит, вы приобрели Хронограф со «Словом» у Иоиля Быковского в 1788 году, сразу после упразднения Спасо-Ярославского монастыря? А с какого по какой год вы были обер-прокурором Святейшего синода?
– С 1791 по 1797 год… Кажется, я догадываюсь, почему вы задали этот вопрос: ходили слухи, что для пополнения Собрания российских древностей я использовал служебное положение.
– Увы, дело не ограничилось только слухами: после вашего ухода из Синода новый обер-прокурор князь Хованский возбудил против вас обвинения в присвоении вами монастырских ценностей. В частности, всплыла история с незаконным приобретением Лаврентьевской летописи. Что вы можете сказать об этих обвинениях?
– В свою защиту я приведу только один документ. Узнав о моем назначении президентом Академии художеств, новгородский митрополит Гавриил – человек достойный и уважаемый – обратился к императрице Екатерине со следующим посланием:
«Всеавгустейшая и всемилостивейшая монархиня!
Синод особливым Вашего Императорского Величества благоволением почитает определение обер-прокурором Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Время довольно открыло его благорасположение к наблюдению истины, твердость намерений, удаленную от пристрастия, приверженность к Церкви, порядочное течение дел. Ныне услышав, что он пожалован президентом Академии художеств, Синод, Ваше Императорское Величество, просит оставить его и при Синоде обер-прокурором. Благоволение Вашего Императорского Величества о сем поставит и для Синода и для просителей особливое счастье. Сим убеждаюсь, Ваше Императорское Величество, всеподданейше просить сию Вашу милость к Синоду продолжить».
На этом письме Екатерина всемилостивейше написала 5 марта 1794 года: «С удовольствием вижу Вашего Преосвященства просьбу; я инако и не разумела».
Так высоко была оценена моя деятельность в должности обер-прокурора Святейшего синода. Узнав о моем Собрании российских древностей, Екатерина Великая удостоила меня личного с собой общения. Ей угодно было видеть собранные мною некоторые летописи и Крекшину принадлежавшие бумаги, которые с крайним любопытством рассмотрев, благоволила некоторые оставить у себя, а вместо того пожаловала мне несколько харатейных книг и древних летописей и бумаг, в кабинете ее находившихся, кои самой ей читать было трудно, и поручила мне из оных и из других древних книг обо всем, что до российской истории касается, делать выписки, дозволив искать всюду и требовать, что найду для себя нужным. Таковое дозволение доставило мне редкие исторические и дипломатические выписки и книги, а место мое в Святейшем синоде и короткое знакомство с духовными особами подали случай собрать множество древних рукописей и печатных книг, что весьма умножило и обогатило мое собрание… Таким образом, действовал я по прямому распоряжению императрицы Екатерины Великой и никаких злоупотреблений не было.
– Тогда тем более непонятно, почему вокруг «Слова о полку Игореве» возникло столько неясностей и загадок. Туманны обстоятельства его находки, не менее загадочны обстоятельства его публикации.
– Не понимаю, что вы нашли здесь загадочного.
– Назовите тех, кто был участником первого издания «Слова».
– Во время службы моей в Санкт-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением «Слова» на нынешний язык. В подлиннике он был написан довольно ясным почерком, но разобрать его было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления. Прежде всего нужно было его разделить на периоды, а потом добираться до смысла, что крайне затрудняло работу, и хотя все было уже разобрано, но я, не будучи переложением моим доволен, выдать оный в печать не решился. В 1799 году, по переезде моем в Москву, я продолжил эту работу с Малиновским и Бантышем-Каменским и только после того отдал рукопись в печать.
– Сколько экземпляров «Слова о полку Игореве» было напечатано?
– 1200 книг. Отпечатаны они были в конце 1800 года и большинство экземпляров хранилось в моем Собрании российских древностей.
– Как вы объясните, что за двенадцать лет после публикации небольшой тираж не был раскуплен? Вы предпринимали какие-то шаги с целью его распространения?
– В «Московских ведомостях» трижды было напечатано объявление о продаже «Слова о полку Игореве» в лавках купца Кольчугина.
– Почему же вы не отправили книги в лавки?
– Мне стало ясно, что книга такого содержания не заинтересует неподготовленных читателей. И я оставил книги у себя, чтобы дарить друзьям и тем, кто истинно интересуется древней русской историей и письменностью.
– В результате погиб и единственный список «Слова о полку Игореве», и почти весь его тираж, и все ваше Собрание российских древностей. Как это могло случиться?
– Жестокая судьба, очевидно, гнавшая историю любезного отечества нашего, судила и сему единственному и драгоценному стяжанию, многолетними трудами и большим иждивением собранному, погибнуть в Москве в бедственный и вместе с тем славный для отечества 1812 год, в который с великолепным моим домом оное было превращено в пепел.
– Неужели вы не могли спасти из вашего Собрания самые ценные рукописи: Троицкую летопись, «Слово о полку Игореве»?
– Не имел возможности, поскольку в Москве меня тогда не было.
– Вынужден заметить, сиятельный граф, что обстоятельства гибели древнего списка «Слова» в Москве так же туманны и подозрительны, как и обстоятельства его находки в Ярославле. Но вернемся к первой публикации «Слова о полку Игореве» и воспроизведем факты, которые, при их рассмотрении, тоже не могут не показаться настораживающими. Помимо «Слова» вы подготовили к изданию такие древние памятники письменности, как Русская Правда, находившаяся в составе так называемого Пушкинского сборника, и «Поучение» Владимира Мономаха, которое входило в состав злополучной Лаврентьевской летописи. Первый сборник вы получили из Тихвинского монастыря; летопись, как