Процветание закончилось так же неожиданно, как и началось. Апрельской ночью 1767 г. после длительной осады в город ворвалась бирманская армия. Все население было уничтожено или обращено в рабство, уникальные произведения искусства и рукописи погибли в пламени пожара.
Бирманцев вскоре изгнали, но город уже не смог оправиться от такого удара. Столицу Таиланда перенесли в Бангкок, а Аюттая так и осталась лежать в руинах. И сейчас – это одна из главных таиландских достопримечательностей, а с 1991 г. еще и памятник всемирного наследия ЮНЕСКО.
Проходив весь день по живописным развалинам, мы к закату солнца возвращались в монастырь, обсуждая по дороге, что делать дальше.
– Еще на одну ночь попросимся?
– Ведь выспаться все равно не дадут. Опять поднимут в четыре часа утра.
– Искать другой монастырь?
Так ничего и не решив, мы пришли в храм. Тут же ко мне подошла англоговорящая учительница:
– Вы когда уходите?
По тону ее вопроса я сразу же понял, к чему идет дело, и не стал дожидаться, когда нас будут насильно выставлять.
– Прямо сейчас.
– Я лишь хотела передать вам просьбу настоятеля «не мешать монахам заниматься сосредоточением».
Так я и думал.
А ведь монахов мы даже не видели – общались только со школьными учителями. Но во всех буддистских монастырях – как я потом имел возможность неоднократно убеждаться – действует строгое правило: пускать случайных странников только на одну ночь.
До соседнего монастыря было недалеко. Ворота еще не закрыли, но билеты уже не продавали, и контроля не было. Как только мы вошли внутрь, нам наперерез вышел бандитского вида парень – бритый наголо, весь в наколках, с сигаретой в зубах и… в оранжевой монашеской тоге.
– Нельзя ли нам здесь переночевать? – обратился я к нему. И добавил: – Ночью по Аюттае ходить опасно.
«Бандит» куда-то ушел. Вернулся он явно расстроенный и удрученный.
– Пустых келий у нас в монастыре нет. Но ночью на улицах Аюттаи действительно опасно, придется на одну ночь поселить вас у себя.
Мы подошли к двухэтажному особняку, рядом с которым была припаркована новенькая «Тойота».
– В вашем распоряжении будет весь первый этаж. Извините только, что придется вас иногда тревожить. На втором этаже у меня нет ванной…
Только в этом – в отсутствии второй ванной – эта «монашеская келья» и отличалась от типичной дачи какого-нибудь «нового русского».
Идем на север!
Из Аюттаи поехали дальше на север. Ориентируясь по карте, подаренной нам датчанином, мы свернули с шоссе на запад – в сторону национальных парков, которые тянутся вдоль тайско-бирманской границы. На пикапах, в кузове тракторной тележки и, наконец, пешком мы к вечеру добрались до распахнутых настежь входных ворот.
Пошли наобум, пока дорога не уперлась в берег реки. Там и решили остановиться на ночь.
Не успели поставить палатку и развести костер, как из темного леса появилась группа вооруженных винтовками мужчин. К нам гости! Только вот пограничники или бирманцы? Когда патруль приблизился, я с облегчением разглядел среди тайцев одного европейца. Он оказался американцем из Орегона и, сразу же представившись, объяснил причину своего появления:
– Я уже второй год работаю в этом парке добровольцем от Корпуса мира. За все это время здесь не было ни одного европейца. А сегодня вечером ко мне прибегают взволнованные сотрудники: «Джон, твои друзья приехали!» Я тут же бросил все дела и пошел вас искать.
Усевшись вокруг костра, мы с американцем завели неспешную беседу, а тайцы расположились кольцом вокруг и в разговор не вмешивались. Я думал, они и по-английски не говорят. Но, когда орегонец стал с нами прощаться, один из тайцев вдруг заявил:
– Здесь вам не стоит оставаться. Ночью придут бирманские партизаны, и – вжик! – Для большей доходчивости он провел ребром ладони по горлу.
Американец постарался нас успокоить:
– Не бойтесь. До границы отсюда всего пара километров, и бирманские партизаны здесь действительно частые гости. Но они воюют только с тайцами. У них давняя вражда между собой. На европейцев же обычно не нападают. Я, по крайней мере, ни разу об этом не слышал.
Ночью нас никто не потревожил, но дальше в сторону границы мы идти передумали, опасаясь ненароком наткнуться на партизан.
За въезд в Национальный парк Доий-Интханон нужно платить по 20 батов. Поэтому нам пришлось выйти из попутной машины и искать обходной путь через джунгли: мимо водопада и вверх по берегу реки через колючий кустарник.
В конце февраля в Таиланде еще продолжалась зима. В окружении вечнозеленой растительности об этом быстро забываешь. И вот мы попали в тиковую рощу, где было тепло, как летом, но деревья стояли голыми, а земля была устлана толстым ковром из опавших листьев. Эта сюрреалистическая картина меня настолько поразила, что я предложил там задержаться. Палатку поставили на берегу реки. Среди камней не было подходящей ровной площадки. Пришлось самим засыпать ямы и промоины мелким речным песком.
На следующее утро на попутном пикапе мы добрались до начала подъема на гору Доий-Интханон. При высоте всего в 2563 метра эта вершина является самой высокой точкой Таиланда и одновременно «полюсом холода» страны – до —8 °C! Бывает, раз в несколько лет, даже снег выпадает. К счастью, во время нашего посещения было достаточно тепло. Но это единственный плюс. Место оказалось очень скучное. Вокруг тянутся заросшие лесом горы. Но даже разглядеть их толком нельзя. На самом лучшем месте у вершины построили военный радар, обнесенный высоким забором из колючей проволоки с табличками «Не фотографировать».
Вниз мы спускались на пикапе с работниками парка. В кузове было человек десять. Их пришлось утрамбовывать, чтобы освободить немного места.
Суп из топора
Путешествуя по храмам, мы имели прекрасную возможность познакомиться с национальной тайской кухней. Не с тем, что готовят в ресторанах специально для туристов, а с блюдами, которые тайцы делают сами для себя. Ими они делятся с монахами, а те, в свою очередь, с нами.
Если переговоры по поводу ночлега были исключительно моей прерогативой, то организацией ужина занимался обычно Дима Становов. Его техника была основана на классическом примере «супа из топора». Когда мы приходили в монастырь, Дима (вероятно, «шестым чувством») выбирал одного из монахов. Общение между ними проходило с помощью языка жестов. Но если его перевести в слова, то получился бы примерно такой диалог.
Дима начинал издалека:
– У нас все здорово, прямо отлично. Вот только чайника не хватает.
– Ну, чайник – это не проблема, – успокаивал монах.
Вскоре он приходил с чайником.
– И что мы с ним будем делать? У нас ведь ни заварки нет, ни кофе, ни какао, ни сгущенного молока, я уж не говорю о печенье.
На то, чтобы найти и принести что-нибудь из этого списка или все сразу, монаху требовалось немного больше времени. Но и с этим, как правило, он справлялся легко. И тут Дима его ошарашивал:
– Так что же мы будем на голодный желудок кофеи распивать? Надо бы для начала поесть что-нибудь посущественнее.
Монахам после обеда, а тем более по вечерам, когда мы обычно и приходили в очередной монастырь, в соответствии с монастырским уставом есть не положено, поэтому первая реакция была стандартная:
– Вон там ресторан (или продуктовый магазин).
Ответ на нее тоже стандартный:
– Ноу мани.
Это понятно любому, даже без перевода. Говорить же, что в монастыре вообще нет ничего съедобного, значит соврать, – а это для буддистов один из самых тяжких грехов, за которые в следующем перерождении попадают в ад.
В одних монастырях монахи питаются тем, что собрали с местных жителей во время утреннего обхода (в обед доедают то, что осталось с завтрака). В других ее готовят «гражданские», работающие на монастырских кухнях. В любом случае сами монахи теоретически не должны иметь никакого отношения ни к приготовлению пищи, ни к ее хранению. Однако на практике это оказывается не совсем так.
В вопросе, что считать едой, а что – нет, царит полная неразбериха. Самые консервативные – пьют только воду; более либеральные – сок, молоко, чай, кофе, какао со сгущенным молоком; а самые неортодоксальные – в «не еду» включают также печенье, вафли, конфеты… Все это, естественно, можно найти как на общих кухнях, где любой монах в любое время может выпить чаю или кофе, так и в кельях.
Казалось бы, рис должен быть исключением. Это «еда» с любой точки зрения (для тайских крестьян зачастую единственная еда). Однако когда мы голодными приходили в какой-нибудь монастырь переночевать, монахи приносили из своих келий не только сухой паек (консервы, печенье, чай, кофе, какао, сгущенное молоко и т. д.), но и вареный рис. И мне, честно говоря, до сих пор не дает покоя вопрос: «Для чего по вечерам держат в кельях вареный рис, если на завтрак будет свежий?»