— Как там погодка? — заинтересованно спросил Леонов.
— Отличная: мороз под сорок да еще с ветерком…
Странное у них, однако, представление о хорошей погоде. Заметив мое недоумение, оба рассмеялись. Оказывается, Губарев, опытный космонавт, дважды работавший на орбитальных станциях, зашел, чтобы перед отлетом уточнить детали предстоящих испытаний. Такие тренировки — своего рода тест на выживание. На них отрабатываются действия экипажей в экстремальных условиях — в море и горах, в пылающей зноем пустыне, а вот сейчас — в звенящей от мороза тайге.
— Так что, чем хуже погодка, тем лучше для нас, — заметил Леонов. — И для экипажей, конечно: тяжело в учении — легко в бою. Оказавшись в промерзшем спускаемом аппарате (его заранее доставят в тайгу), космонавты должны снять скафандры, надеть теплозащитную одежду, развести костер, дать сигнал и ждать поисковую группу. Если мороз под пятьдесят — восемь часов, если около тридцати — сутки.
— А кто и как определяет срок тренировок?
— Ну, методика отработана давно, многое для нас ясно, ведь прежде, чем такие испытания ввели в программу подготовки космонавтов, их много раз проходили добровольцы под наблюдением опытных медиков, — ответил командир отряда космонавтов.
…Случилось так, что вскоре после этого разговора мне довелось познакомиться с работой института, участвовавшего в разработке этих методик, послушать рассказы испытателей о том, как нелегко выстоять, оставшись один на один с суровой природой. Вот некоторые из них.
Владимир Геращенко:
— Нас вывезли на вездеходе километров за тридцать от Тикси, наш руководитель Владимир Николаевич Усков обвел рукой нетронутое снежное поле и сказал:
— Ну, ребята, выбирайте себе квартиры.
Мороз был около тридцати, хорошо, хоть без ветра. Запасов еды — минимум, немного сахара и шоколада, галеты. Хуже всего, что не было лопаты, вместо нее — широкий нож наподобие мачете. Я решил выкопать им нору и спасаться в ней. Стал резать снежные кирпичи и отбрасывать их в сторону. А снег от мороза сухой, крошится в руках, сыплет на одежду. Работал не торопясь, понимал, что вспотеть никак нельзя — сушиться тут негде. Но как ни берегся, через час был мокрый, куртка и брюки покрылись ледяной коркой.
Когда высота пещеры, отрытой в пятиметровой толще снежной целины, достигла полуметра, я решил — хватит. Хоромы тут не нужны, чем меньше кубатура, тем теплее будет. Залез, закрыл "дверь" заранее вырезанным снежным кирпичом, лег. Есть уже не хотелось, но отломил дольку шоколада. После сладкого захотелось пить, я машинально сгреб снег и вдруг подумал: "Как мальчишка себя веду. Ведь здесь простуда — конец". Достал стеариновую свечку (она входит в аварийный комплект), наскреб в железную мыльницу снега, начал топить. Огонек горит еле-еле, кислорода в норе мало — чтобы натопить полчашки воды, ушло часа полтора. Работа, скажу вам, не для нервных, ну да времени у меня теперь много было.
А ночью я впервые почувствовал страх. Боялся заснуть и обморозиться, все время ворочался, напрягал мышцы. Холод наваливался со всех сторон, ощущение такое, словно на всей Земле нет ни одного теплого уголка. Меховые унты, теплые, добротные — и те казались металлическими обручами. Еле дождался утра, вылез из пещеры, походил, размялся. Но наверху все-таки было холоднее, к тому же поднялся ветер. Снова залез в убежище. Серый свет, идущий неизвестно откуда, низкий потолок, холод наводили тоску. Я старался думать только об одном — надо выдержать, выдержать, разве ты не мужчина?
На четвертые сутки от холода, голода и неподвижности я почувствовал страшную слабость. К тому же, наверное, и бессонница сказывалась. Ни есть, ни пить не хотелось, с трудом заставлял себя двигаться, жевать шоколад, топить воду — все это казалось ненужным и бессмысленным. Сна не было, лишь иногда ненадолго проваливался в пустоту, но это было еще хуже, во сне начинались кошмары. Снилось всегда одно и то же — по больничному коридору везут на каталке человека. Я вижу его со стороны, хотя и знаю, что это я сам. И слышу голоса врачей: "Жалко парня, сильно поморозился, придется ампутировать ноги".
Меховая одежда уже не грела, холод был везде, и не было ничего, кроме холода. На восьмой день я понял: больше не выдержу. И тут услышал голос Ускова: "Все, Володя, конец, вылезай из своей берлоги".
Виктор Мельников:
— Володя мерз на Севере, а мы вот "грелись" на юге, в пустыне. Жара — под пятьдесят. Вертолет доставил нас на точку, а машины, которые должны были подвезти воду, задержались в дороге. И когда они пришли, мы бросились к ним, хотя знали — ни капли лишней не получим. Ну, хоть посмотреть, какая она, вода.
У нас норма была по литру в сутки на брата. Хочешь, сразу выпей, и вода через минуту потом выскочит. Хочешь — растяни на сутки, тогда порции едва хватает, чтобы смочить горло.
А рядом медперсонал расположился — на соседнем бархане. Медсестры, девчонки молодые, загорают, водой обливаются. Когда они к нам подходили, чтобы температуру, давление измерить, от этих мокрых купальников с ума сойти можно было.
Начали мы с того, что устроили что-то вроде тента — навес, который загораживал от солнечных лучей. Чтобы он держался на ветру, сделали "якоря" — насыпали в куски ткани песку, завязали. Но как эти "якоря" поставить? Только выкопаешь руками яму, она тут же осыпается — песок-то сухой. Пока провозились, все силы ушли. Вот уж не ожидали, что такая пустяковая работа может настолько вымотать.
Нас трое было — Валерий Дунаев, Володя Ястребов и я. И мы заранее договорились: как бы тяжко ни пришлось, не ныть и не ссориться. А мне еще в городе попалась книга туркменского ученого А. Бабаева "Пустыня как она есть". Там был рассказ молодой аспирантки, которая заблудилась недалеко от Репетекской научно-пустынной станции. Уже через несколько часов она начала терять силы, к полудню ей стало страшно, она не могла подняться. В глазах потемнело, по голубому небу плыли зеленые и красные круги, векам трудно было моргать, казалось, что глаза высыхают. Двое суток провела она без воды в пустыне. Семнадцатилетняя девушка была похожа на старуху. Лишь через неделю начали исчезать складки и морщины на коже, пропало постоянное чувство жажды.
И я подумал — если девушка выдержала, не сдалась, не испугалась, нам — трем мужикам — тем более нельзя ударить в грязь лицом. Тем более рядом врачи, всегда помогут, если что случится. Но жара без воды, точнее, на минимуме водного режима, — страшная штука. Уже в середине следующего дня мы почувствовали слабость. Мысль о воде была как гвоздь, вколоченный в череп. Сердце бешено стучало, казалось, ему было не под силу проталкивать загустевшую кровь.
Сначала мы вели себя осторожно, понимали, что здесь есть ядовитые насекомые. А потом было на все наплевать, хотелось зарыться в песок — там вроде прохладнее. У Ястребова поднялась температура, началась лихорадка. Врачи сняли его с эксперимента уже на вторые сутки. Его воду мы с Дунаевым разделили по-братски…
Песок был везде, лез в глаза, уши, рот. Теперь я знаю — у пустыни вкус пыли. Утром третьего дня на нас навалилась невероятная апатия, мы не могли не то что подняться, даже словом друг с другом переброситься. Голову поднимешь — кружится, перед глазами плывут разноцветные точки. Нет, недаром у народов, живущих в пустыне, есть поговорка — у воды вкус жизни. Я чувствовал, что вот-вот провалюсь в беспамятство и с трудом удерживал себя на грани обморока. Когда врачи дали команду "отбой", я понял — меня хватило бы еще часа на три-четыре, не больше.
Виктор Егоров:
— Наш опыт разве сравнишь с жизнью этих великомучеников. У нас курорт был. Честно — опыты ставились на побережье Черного моря, невдалеке от нас пляж, отдыхающие веселятся. А мы в одноместных резиновых лодочках "спасаемся".
"Сладкая жизнь", — шутили ребята. И в самом деле "сладкая" — никакой еды, кроме карамелек. Обычные леденцы, только витаминизированные — мы их называли конфетки "А ну-ка, выживи!".
Штиль, солнце сияет, нас торжественно провожают — кажется, что и впрямь курорт. Море ласковое, знакомое.
Однако к вечеру ветер поднялся. Настоящие-то курортники поужинали, на танцы небось пошли — музыку вечером далеко слышно. А мы, до нитки мокрые, съежившись, лежим на дне лодчонки и карамелькой закусываем.
Еда небогатая, скажу вам, на третий день от сладкого тошнота появляется — практически это ведь голодный рацион. Ну, думаю, после эксперимента в столовке отведу душу, а то девушки вслед посмотрят и скажут: "Смотри, какой красивый пиджак пошел".
На четвертый день у меня повысился пульс, поднялась температура. Мышцы стали ватными, желудка как будто вовсе нет. Когда сгибал коленки, казалось, что они не смазаны. Кожа на лице к пятому дню стала старчески-сухая и морщинистая. На седьмой день все заполнила одна мысль — быстрее бы уж забирали.