Что же касается тех друзей, которые были у него до Ванессы, большинство из них стерлось в его памяти. Они были частичкой его прошлого, а прошлое не задерживалось у него в голове. Если люди, подобные Клейну, могли с абсолютной четкостью воспроизвести события тридцатилетней давности, Миляга с трудом мог вспомнить, с кем и где он был каких-нибудь десять лет назад. Еще чуть-чуть дальше в прошлое — и хранилища его памяти оказывались совершенно пусты. Создавалось впечатление, что его сознание было рассчитано лишь на такое количество воспоминаний, которых было достаточно, чтобы придать правдоподобие его настоящему. Все прочее отправлялось в страну забвения. Он тщательно скрывал этот странный недостаток от знакомых, а когда его начинали особенно дотошно расспрашивать о прошлом, он просто-напросто выдумывал небылицы. Но этот недостаток не слишком беспокоил его. Он не знал, что значит иметь прошлое, и потому не особо страдал от его отсутствия. А из общения с другими людьми он заключил, что, хотя они и могут уверенно рассказывать о своем детстве, в большинстве своем все это лишь предположения или истории, известные с чужих слов, а порой и откровенная выдумка.
Но он не был одинок в этом недостатке. Однажды Юдит призналась, что ей с трудом удается удерживать в памяти прошлое, но в тот момент она была не слишком трезва и впоследствии, когда он вновь поднял эту тему, стала яростно отказываться от своих слов. Думая о друзьях потерянных и друзьях забытых, он особенно остро ощутил одиночество, и когда зазвонил телефон, он снял трубку с некоторой благодарностью.
— Фурия слушает, — сказал он. Этим субботним вечером он чувствовал себя настоящей фурией. В трубке слышны были легкие щелчки, но ответа не последовало. — Кто говорит? — спросил он. Вновь молчание. Он раздраженно положил трубку. Спустя несколько секунд телефон зазвонил снова. — Ну кто там, черт побери? — крикнул он в трубку, и на этот раз чрезвычайно учтивый голос ответил ему вопросом на вопрос:
— Я имею честь беседовать с Джоном Захарией?
Не так уж часто обращались к Миляге подобным образом.
— Кто это? — повторил он снова.
— Мы встречались лишь однажды. Возможно, вы меня и не помните. Чарлз Эстабрук.
Некоторые люди застревают в памяти прочнее других. Так случилось и с Эстабруком. Тот самый тип, который подхватил Юдит, когда она сорвалась с высоко натянутого каната. Классический представитель вырождающейся английской нации, принадлежащий к второсортной аристократии, напыщенный, самодовольный и…
— Мне бы чрезвычайно хотелось с вами встретиться, если, конечно, это возможно.
— Не думаю, что нам есть что сказать друг другу.
— Это по поводу Юдит, мистер Захария. Одно дело, которое я вынужден хранить в строжайшей тайне, но оно, я хотел бы особенно подчеркнуть это обстоятельство, обладает чрезвычайной важностью.
Под воздействием причудливого синтаксиса собеседника Миляга почувствовал вкус к ясности и прямоте.
— Валяйте рассказывайте, — согласился он.
— Не по телефону. Я вполне понимаю, что моя просьба может показаться вам слегка неожиданной, но я умоляю вас прислушаться к ней.
— Я уже прислушался и говорю вам «нет». Я не желаю с вами встречаться.
— Даже для того, чтобы позлорадствовать?
— Это насчет чего?
— Насчет того, что я потерял ее, — сказал Эстабрук. — Она ушла от меня, мистер Захария, точно так же, как она ушла и от вас. Тридцать три дня назад. — (Эта точность говорила о многом. Интересно, считает ли он часы? А может быть, и минуты?) — Вам необязательно приходить ко мне домой, если вам этого не хочется. Собственно говоря, если быть до конца честным, мне и самому бы этого не очень хотелось.
Он говорил так, словно Миляга уже согласился с ним встретиться, что, впрочем, соответствовало действительности, хотя он до сих пор и не высказал этого вслух.
2
Разумеется, было жестоко вытаскивать из дома человека в таком возрасте в такой холодный день и заставлять его лезть на вершину холма, но жизненный опыт Миляги подсказывал ему, что надо доставлять себе маленькие удовольствия при каждом удобном случае. С холма Парламента открывался прекрасный вид на Лондон, который не могла испортить даже облачная погода. Дул свежий ветер, и, как обычно в воскресенье, на холме собралась толпа любителей воздушных змеев. Их похожие на разноцветные свечки игрушки парили в сумрачном зимнем небе. От ходьбы у Эстабрука перехватило дыхание, но, казалось, он был доволен, что Миляга выбрал именно это место.
— Я здесь уже лет сто не был. Сюда любила приходить моя первая жена, чтобы посмотреть на воздушных змеев. — Он вытащил из кармана фляжку с бренди и протянул ее Миляге. Тот отказался. — Никак не могу согреться в последние дни. Одна из отрицательных сторон преклонного возраста. С положительными я познакомиться еще не успел. Вам сколько лет?
Вместо того чтобы признаться, что не знает, Миляга сказал:
— Почти сорок.
— Вы выглядите моложе. Собственно говоря, вы едва ли изменились с тех пор, как мы виделись в первый раз. Вы помните? На аукционе? Вы были с ней тогда. Я — нет. Огромная разница: с ней и без нее. В тот день я позавидовал вам так, как никогда не завидовал ни одному мужчине, просто потому, что она была рядом с вами. Позже, разумеется, мне доводилось видеть то же самое выражение на лицах других мужчин…
— Я пришел сюда не для того, чтобы все это выслушивать, — сказал Миляга.
— Да, я понимаю. Мне просто очень важно объяснить вам, каким сокровищем была она для меня. Годы, которые я провел с ней, я считаю лучшими в своей жизни. Но, разумеется, лучшее не может длиться вечно, иначе какое же оно лучшее? — Он снова отхлебнул из фляжки. — Знаете, она никогда не упоминала вашего имени, — сказал он, — Я пытался спровоцировать ее на это, но она говорила, что выбросила вас из головы, забыла вас, что, разумеется, было неправдой…
— Ну почему же неправдой? Я готов в это поверить.
— Не верьте, — быстро сказал Эстабрук. — Вы были ее греховной тайной.
— Зачем вы пытаетесь польстись мне?
— Но это правда. Все время, пока она была со мной, она любила вас. Поэтому мы и беседуем сейчас. Потому что я знаю это, да и вы скорее всего тоже.
До сих пор они ни разу не упомянули ее по имени, словно из каких-то суеверных соображений. Она, женщина, абсолютная и невидимая сила. Это было лишь иллюзией, что они твердо стоят на земле. На самом деле они парили в небе, как воздушные змеи, и воспоминание о ней было той единственной ниточкой, которая привязывала их к реальности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});