***
— Мистер Шелби, ваш клиент готов к зачтению приговора?
— Да, Ваша честь, — спокойно произносит адвокат.
— Вы хотели бы что-нибудь добавить, прежде чем суд вынесет приговор?
— Ваша честь, мой клиент обвиняется в преступлении, которого он не совершал. Прошу вас принять это к сведению.
На лице старика появляется ядовитая ухмылка, и он переводит взгляд на меня.
— Вы приговариваетесь к отбыванию заключения сроком не менее пятнадцати лет в государственной исправительной тюрьме Аттика. — Меня словно бьют в висок кувалдой. Звонкий писк в ушах парализует подобно ультразвуку. Почва уходит из-под ног. Пятнадцать лет… — Приговор вступает в силу незамедлительно.
Оглушающий удар молота окончательно лишает меня кислорода. Но внезапно затуманенное сознание возвращает к реальности шум в зале.
— Девушке плохо, вызовите врача…
— Воды…
Мне надевают наручники и грубо, из-за того что ноги отказываются слушаться, толкают на выход. В толпе я замечаю девушку, которая неподвижно лежит на полу, а вокруг суетятся люди. Ее лицо прикрыто волосами. Белоснежными прядями с золотым отливом. У меня не остается сомнений, что это она.
И тут болезненный толчок в спину заставляет меня двинуться дальше.
Явор
По дороге в аттику
— Первый раз? — раздается за спиной старческий голос.
Молча оборачиваюсь. Одариваю скептическим взглядом седого старика с редкими зализанными прядями и возвращаюсь в исходное положение, устремляя пустой взор в пыльное стекло вонючего автобуса.
— Мой тебе совет, парень, не показывай свои страхи. В противном случае именно туда тебя и поимеют ублюдки. — Для душераздирающего диалога у меня нет настроения. И я откровенно игнорирую старика. — Осторожничаешь?! Это хорошо. Это правильно, — кряхтит и перебирается на соседнее сидение поближе ко мне.
— Старик, че привязался?
— Чуб твой белобрысый приглянулся, вот и решил помочь. Я дядя опытный, на третий заход уже иду.
Позитивность соседа меня слегка ободряет.
— Дед, с головой проблемы? Че тебя туда манит-то? — усмехаюсь.
— Ну, мало кто умеет обходить старые грабли. Ноги ведь чешутся, вот я и прыгаю на них как одуревший, — смеется. — Аттика для меня второй дом, но для тебя, парень, это гиблое место. Больно в глаза бросаешься, да смазливый. Там таких любят.
От сказанных слов конечности сводит мучительным спазмом. А по горлу словно растекается раскаленный металл, собираясь в болезненный ком. Сглатываю и снова смотрю в окно. Сквозь решетку пробиваются лучи солнца и бьют прямо по глазам. Жмурюсь. Ненавижу. И тут грозовая туча спасает меня, заслоняя раздражающее своим позитивом солнце и сменяя все на приятный сумрак.
— Бей первым, — вырывает меня из оцепенения хрип старика. — Толпой все равно забьют, поверь, я насмотрелся на таких, как ты. Но если тебя заметит Зверь, считай, билет в райский уголок тебе обеспечен. А мое чутье подсказывает, что ты ему понравишься. — Старик ненадолго замолкает, а после продолжает: — Запомни, кого стоит опасаться, юнец. Оранжевая роба — это такие как ты, вновь поступившие, или те, кто сидит по средней тяжести. Незначительное преступление — синяя роба. С небольшим психологическим отклонением — зеленая. Ну и на десерт — желтая, самая опасная категория преступников… и Зверь — лидер среди них.
Мой скептицизм улетучивается, и я как сухая губка впитываю советы старика. Страх сменяется отчаянием, а после злостью, и так по нескончаемому кругу эта ядерная смесь пульсирует по венам, прожигая меня изнутри. Я не боюсь боли, но неизвестность пугает. И лишь один вопрос мучает меня больше всего: кто такой этот Зверь…
***
Раздеваюсь, прохожу в знаменитую «фотозону», мне дают в руки номер, и ослепительные вспышки от фотоаппарата ослепляют уставшие глаза. Дальше все как по сценарию: снятие отпечатков пальцев, изъятие всех имеющихся при мне вещей, вплоть до сигарет, денег и телефона. Следующий этап — выдача легендарной оранжевой формы, к которой прилагаются белые носки и сланцы. Да они, сука, эстеты. Затем визит в изолятор, где я переодеваюсь, и меня даже кормят завтраком. Правда, есть его невозможно. Водянистая каша, без соли и сахара, без всего. Кушайте, блядь, на здоровье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Следом, не церемонясь, надзиратель ведет меня в камеру, и тут начинается жесть. Пока шагаю по коридору, отморозки высовывают ублюдские рожи сквозь решетку и шипят как гиены:
— У-у-у-у, какая сладкая блондиночка к нам пожаловала…
— Малыш, твоя попка такая же сладенькая, как лицо…
— Сегодня я трахну тебя, белая сучка…
Меня словно поглощает вакуум небытия. Мозг абстрагируется от здешней реальности, и я больше никого не слышу, только звон в ушах как при контузии. А потом меня заталкивают в камеру и хлопком закрывают за спиной решетку. Вот она новая жизнь, Явор, будь как дома. Тягостные мысли заполняют пока еще незамутненный разум, но скоро его не будет. Я точно это знаю, иначе мне не выжить.
В полдень дверь моей камеры открывается.
— Спускайся на обед, белобрысый, — небрежно бросает надзиратель и уходит.
Непроизвольный вздох вырывается из груди. Перед выходом цепляюсь и висну на решетке, ловко раскачиваясь, отрываю руки от трубы и приземляюсь уже в коридоре. Отряхиваю кисти, нервно разминаю шею и направляюсь в столовую. Драться мне не впервой, но чувствую, сегодня может быть моя самая кровавая битва.
В столовой беру поднос и подхожу к раздаче. Передо мной возникает миска с неприятным содержимым… бобы вперемешку с сельдью. От одного запаха блевать охота, но если хочу выжить, я должен есть. Нужно воспринимать это как топливо. Беру кусок несвежего хлеба и чашку с жидкостью, которая отдаленно напоминает компот.
Пока ищу свободное место, ловлю на себе презрительные взгляды шакалов. В окружающей атмосфере ощущается напряжение, сдавливающее меня в невидимые тиски. Я должен забыть, что такое страх. Но отчуждение не позволяет мне расслабиться. Я чужой. А чужаков нигде не любят.
— Иди сюда, Чуб, — окликает меня уже знакомый хриплый голос. Нахожу глазами того самого старикашку. — Иди сюда, парень, — машет рукой.
Не раздумывая, пикирую к нему как истребитель. А когда присаживаюсь за стол, мне становится немного легче.
— Спасибо, — сипло срывается с пересохших губ, и я тут же припадаю к компоту из сухофруктов.
Однако жидкость застревает в горле, когда на плечо опускается грубая рука, пригвождая меня к месту. По лицу седого соседа понимаю, что ничего хорошего это не предвещает. А еще я ненавижу, когда меня трогают без моего согласия. Как он там сказал? Бить первым?
Ловко перехватываю волосатую конечность и протыкаю насквозь вилкой, прибивая прямо к столу, прежде чем на поверхность брызгает вонючая кровь.
— А-а-а, сукин ты сын! — пронзает со спины разъяренный рев, и в то же мгновение меня рывком скидывают со скамейки.
9
Глазами судорожно рыскаю по помещению, оценивая всю тяжесть ситуации. Упырь, которому я поранил руку, летит в мою сторону и одним ударом укладывает на боковую. По габаритам он шире меня в плечах и выше на голову. Но это не мешает мне занять доминирующую позицию. Заламывая мясистую руку шакала, выворачиваю ему пыльцы в противоположную сторону. До упора. До мерзкого, режущего слух, хруста.
— А-а-а, — издает очередной вой его гнилой рот, но сломать ему челюсть не удается.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Неожиданно мне заламывают руки за спину, а после грубым рывком снимают с окровавленной туши и швыряют в толпу. Не успеваю сориентироваться в пространстве, как облаченный в кастет кулак рассекает мою щеку, отчего я окончательно теряюсь и болезненно падаю на спину.
Обжигающая струя крови мгновенно растекается по лицу, приводя меня в боевую готовность. Сейчас я не испытываю ничего, кроме ярости.