Читать интересную книгу Ленинский тупик - Григорий Свирский

— Четверть века трест держали где-то на уровне двадцать четвертого года. За шиворот держали. Не давали строить Вникни! Один-единственный корпус мы высиживали пятилетие. Уря-уря! Нос в крови. А сейчас? Отрезали горбушку. Весь Юго-запад столицы. Заречье. Ешь, не подавись! И уплетаем! За обе щеки!

— Все ясно, Сергей Сергеевич! Изголодавшемуся отрезали горбушку… — Он круто, на каблуках, отвернулся от Ермакова, присел возле стола и продолжал с усилием и более жестко: — И вот он, изголодавшийся, не чувствует уж никаких иных запахов, кроме аромата теплой горбушки.

— Каких запахов не чувствует? — настороженно пробасил Ермаков, возвращаясь на свое место.

— Водки, например. Впрочем, о пьянке позже, — помолчав, продолжал Игорь. Чем больше он волновался, тем медленнее говорил. Когда же Игорь был взбешен, он уже не говорил, а цедил сквозь зубы, не догадываясь еще, что на стройке это действовало куда сильнее, чем окрик или матерная брань. — 0 пьянке потом, повторил он. — Тут речи не помогут. Я хочу сказать о другом. Этажи растут ввысь, а люди? Люди поднимаются вместе с этажами?.. Вот пришел на стройку молодой рабочий Александр Староверов. Вы его знаете, Сергей Сергеевич… кажется?

Сергей Сергеевич терпеть не мог, когда человеку за какую-либо оплошность годами на всех собраниях «мотали кишки», как он выражался. Он пробасил с вызовом:

— А что Шурка Староверов? Отличный рабочий Щурка Староверов! Он сложил дом для артистов оперного театра, гостиницу. Новый город многим обязан ему. Если б у всех других заслуги были столь очевидны, — он взглянул на Игоря исподлобья.

Игорь аж зубами скрипнул.

— Увлеченные краюхой, Сергей Сергеевич, вы не заметили, что происходит с Александром в артели Силантия. Да, в артели! — повторил он тверже.

— Не кричи, ты не на кране! — раздраженно вставил Чумаков. — Привык криком разговаривать оттедова. — И подумал: «Как только Ермак терпит?..»

Игорь взял в руки зеленые листочки Силантия и рассказал о том, что он наблюдал на корпусах, услышал от Огнежки и от других прорабов.

— Мы возмущаемся, когда к нам домой вваливается молодой паренек, штукатур или маляр, и запрашивает с нас за ремонт такую сумму, что глаза на лоб лезут. «Рвач! — браним мы его про себя. — Шкуродер! А где, когда он стал рвачом, этот вчерашний школьник?

Игорь кинул на стол перед Ермаковым зеленые наряды. — Я спросил Александра, как он относится к этому. Знаете, что он мне ответил? «Мы не крадем… свое берем». Из месяца в месяц, изо дня в день Староверов деклассируется.

Наступила такая тишина, что стал слышен звон капель из-за боковой двери, где был в комнатке отдыха управляющего умывальник.

«Круто взял, — недовольно подумал Ермаков. — Зеленый, а Хрущ его настропалил…»

— Или вот еще! Прислали на стройку молодого инженера Огнежку Акопян. Замечательная женщина. Умница. Болеющая за дело. Чему ее тут научили? «Выводиловка» представляется ей гидрой о семи головах. Срубишь одну — на ее месте две вырастут. Сейчас еще Огнежка кусает губы, переживает, а пройдет год-два она рукой махнет: мол, все одно…

Ермаков, насупившись, точил лезвием безопасной бритвы карандаш. В сердцах нажал кнопку звонка.

— Огнежку! Чего ей, в самом деле, в «каталажке» сидеть?

Огнежка просунула в приоткрытую дверь голову. Огляделась. Остановилась в нерешительности.

Ермаков показал ей жестом на стул, начал веселым тоном, чтобы разрядить атмосферу:

— Огнежка, ваши художественные графики спасли нас от головомойки! Их возили наверх. Понравились… На закуску сделайте график поточно-скоростной кладки корпуса номер…

Она недовольно скривила уголки губ.

Ермаков добавил торопливо: — Огнежка, для прославления начальства! Чтоб было видно, что оно работает. Чтоб его хвалили.

Огнежка встала со стула, произнесла решительно: — Я, между прочим, инженер по труду и зарплате.

Ермаков ждал привычных жалоб: «бумажки опротивели, заели…» — а она вон что! Он развел руками, воскликнул со свойственным ему добродушием и веселой покровительственностью: — Ну, какой ты инженер по труду и зарплате? Знаешь ты хоть, в чем твоя обязанность?

Огнежка сжала рукой спинку стула.

— Жить совой. Смотреть, но не видеть.

Брови Ермакова снова полезли вверх.

— Да что вы сговорились, что ли? Акоп, они что, сговорились? — Он оглянулся на Акопяна, своего давнего друга и отца Огнежки.

До прошлой весны Акопян был главным инженером треста. С полгода назад он стал персональным пенсионером и с тех пор безвозмездно руководил трестовскими рационализаторами, входил во всевозможные комиссии, по поводу которых Чумаков отзывался недвусмысленно: «Комиссий на стройке порасплодилось — дышать нечем!..»

Акопян сидел у окна, уставясь на свои резиновые сапоги, облепленные по щиколотки желтовато-бурой глиной. Он вынул изо рта трубку с костяным чубуком, произнес тоном подчеркнуто-значительным и серьезным:

— Не иначе, очередной гнусный заговор.

Ермаков расстроенно махнул рукой:

— Огнежка, перестань смешить людей! Какой ты инженер по труду и зарплате! Ты просто… — он поглядел на ее накрахмаленный воротничок с кружевными отворотами над высокой грудью — ты просто… ну, было бы мне не под пятьдесят, а поменьше, я б тебе тут же руку и сердце… Пошла бы?

Огнежка покосилась на Игоря, который вдруг привстал.

Если б вы явились ко мне с таким предложением, я не то что пошла, побежала бы.

— Вот видишь!

— …до Киева, по шоссе, не оглядываясь.

Игорь взглянул на нее почти с восторгом. Ермаков пристукнул ладонью по столу.

— Пойдешь прорабом на новый корпус… Да не к Чумакову! — добавил он, заметив, что лицо ее не выразило радости.

— Тебе ли корпеть над бумагами?

Когда за ней закрылась дверь, прозвучал иронический возглас Чумакова:

— «Шурка деклассируется»! Раскопали деклассированный элемент! Босяков в опорках! И где? На передовой стройке. Да в такой конторе, как наша, даже шумоватая Тонька борозды не испортит. Потому как на нее влияют… — Чумаков вынул из кармана потрепанных армейских галифе несвежий платок, приложил к огненно красному с синими прожилками носу — сморкнулся гулко, как в трубу. Акопян от этого трубного звука над ухом едва не уронил пенсне.

— Тут чего только не мобилизнешь чтоб план выполнить, — продолжал Чумаков тоном почти обиженным. — Все средства.

Акопян пыхнул трубкой.

— Иные средства, как видите, компрометируют цель.

Игорь с надеждой и тревогой посмотрел на Акопяна, обронившего фразу, которая вызвала глубокую тишину. Он напомнил Тимофею студента. Лицо моложавое, свежее, кожа на впалых щеках глянцевитая, ни морщинки.

Акопян снял пенсне, и его до черноты смуглое точно обожженное стужей, лицо стало как-то домашнее и беспомощнее. Ермаков глядел на него с приязнью, печалью почти с нежностью.

Акопян вдруг спросил: — А знаете ли вы, чем неврастеник отличается от шизофреника?

Игорь давно заметил: Акопян начинал развлекать анекдотами именно в тот момент, когда назревал скандал или разговор касался тем, не связанных с инженерным делом!

Из кабинета вслед за Чумаковым стали неслышно, один за другим, выходить все, кого ждала срочная работа. А кого она не ждала в тресте Ермака?..

Скоро в кабинете остались лишь Ермаков, Акопян и Игорь.

Ермаков знал: на месте Игоря он бы, наверное, изматерил Акопяна, во всяком случае, попросил бы его придержать свои анекдоты для другого часа. А Игорь обращался к Акопяну, словно ничего не произошло.

Ермаков очень ценил в людях качества, которые в нем самом находились, по его признанию, «в зародышевом состоянии». Ему импонировали выдержка и внутренняя деликатность Игоря. «Ученый человек, университетчик. С его ли деликатностью на стройке работать?»

Акопян завершил с Ермаковым все неотложные дела, вышел ссутулившись.

Ермаков забасил предостерегающе, по-отечески, своим характерным грубоватым языком «первого прораба на деревне», как называл его Акопян:

— Игорь Иванович, я тебя не пойму. Ты чуешь что и гончая не учует. Зачем всполошился, как Чуваха после третьей стопки: «Спасайся, люди!»

Ермаков внимательно выслушал объяснения Игоря, полистал его блокнот, сказал с усмешкой, кладя на стол свои некогда обожженные негашеной известью, в рубцах, кулаки.

Никита Сергеич, значит, тебя обнадежил… Но наши беды ему шею не сломают, а твою запросто. На тебя уж доносов накропали — страшное дело… Потому как ты упал с неба и, хоть это не твоя вина, ты совсем-совсем зеленый, ну, как огнежкина кофта. И в наших бедах не понимаешь, ну, ни хрена. Давай, для ради твоего спасения поудим с тобой рыбешку…

— Когда, Сергей Сергеевич?

— Прямо сейчас…Лады? Как говорится, старость на печку, летчик-молодчик в поднебесье. Ну, потянул ты, поднебесник, за леску, а что на крючке?