свою проблему.
Монах ненадолго ушел в себя, как будто размышляя, стоит ли говорить о том, ради чего, собственно, он и пришел к психологу. И решился довольно быстро.
– Самым страшным оказалась исповедь, – как будто выдохнул он. – Тут надо сказать, что исповедовать я стал не сразу, а через несколько лет после рукоположения. Хотя для того времени, да и для сегодняшнего, это удивительно, потому что отцы, даже совсем молодые, практически сразу становятся исповедниками. А мне как-то удавалось скрываться за спинами более опытных иеромонахов. Но когда пришлось, выяснилось, что я совсем был к этому не готов.
– Почему? Вы же знали, что это одна из обязанностей священника?
– Конечно знал. Но только очень теоретически. Я думал, что буду этаким благостным старцем, к которому будут приходить люди со своими проблемами, а я буду им рассказывать, что надо делать. Красивая картинка. Но абсолютно лубочная. К действительности я оказался не готов. Выяснилось, что исповедник должен слушать миллионы неприглядных историй, многие из которых вызывают чувство брезгливости и омерзения, а некоторые даже ставят тупиковый вопрос: как такое вообще может делать человек? Но самое главное, что практически у всех они повторяются.
– Вы хотите сказать, что люди все одинаковые?
– Нет-нет. Неправильно выразился. Я хотел сказать, что если человек уже дошел до определенной стадии греха, то он будет тиражировать его до бесконечности. Очень редко кому-то удается полностью излечиться от своих душевных болезней. И совершенно не имеет значения, с чем мы имеем дело – с наркоманией или, например, с адюльтером.
Я где-то читал, что ученые в свое время проводили эксперименты над крысами, заставляя их нажимать на специальную клавишу, которая запускала ток по цепи электродов, подключенных, в свою очередь, к центру удовольствий в мозге животного. Так вот, когда крысы понимали взаимосвязь, то начинали непрерывно давить на кнопку и неизбежно погибали. У человека механизм идентичен. Для многих грех является высшим удовольствием, и поэтому все мы (и я в том числе, совершенно себя не выгораживаю) начинаем давить на клавишу до тех пор, пока не разрушаем себя. В православной традиции это явление называется «страсть» – от корня «страх». Кстати, обратите внимание, как за последние пару столетий изменилось значение этого понятия, которое сейчас преподносится как нечто нужное и значимое в человеческой жизни. Но отвлекся…
Так вот, люди повторяют одно и то же. По многу-многу раз. Зачастую проходя через разные стадии. Иногда бывает, что начинают с бравады или вызова обществу, а потом не знают, как избавиться от опостылевшей привычки. В какой-то момент идут к нам, чтобы примириться. И начинают думать, что если расскажут все в малейших деталях, то им станет легче, потому что Господь их за это быстрее простит.
– А это не так?
– Я не знаю. Это знает только Он. Но, по логике святых отцов, не важно, насколько пространно ты говоришь о грехе внутри себя, важно – насколько сильно ты хочешь от него избавиться. Это основное. Даже название таинства, «покаяние», происходит от греческого «метономия» (Μετάνοια) – перемена ума. Подразумевается, что человек должен настолько возненавидеть свой изъян, что ни при каких обстоятельствах не станет его повторять. К сожалению, на практике я подобное отношение встречал от силы несколько раз. По факту исповедь превратилась в формальность, гарантирующую доступ к причастию, в перечисление прегрешений по специальным книжечкам.
– Это плохо?
– Это никак. То есть это девальвация таинства, если можно так выразиться. – Монах вздохнул. – Но лично для меня такое положение вещей оказалось трагедией.
– Но почему же? Грехи-то не ваши.
– Да, не мои. Но я, как пастырь, несу ответственность за своих духовных чад. И не могу не сопереживать, когда они совершают что-то нехорошее. Более всего когда это происходит в первый раз. Потому что первая рана – самая сильная. Она как трещина на чашке, которую можно заклеить, но целостность уже никогда не восстановить.
А потом все – поток заработал. И мерзость повторяется из раза в раз. А я должен о ней слушать, иногда в таких подробностях, что стыдно становится, как будто сам все это делаю. Но по-другому я не могу! Именно для того я и пошел в священники, чтобы помогать людям находить выходы из своих ловушек. Но беда в том, что они не хотят их искать. Им комфортно. И они рады тому, что у них есть такая хорошая лазейка, как исповедь, позволяющая как будто обнулиться, чтобы потом повторить все снова. Поэтому мне остается только стоять и слушать про бесконечные пьянство, измены, ссоры, воровство, убийства.
– Убийства?
– Ну а вы что думаете, что я подвизаюсь в институте благородных девиц? И убийства бывают среди людей тоже довольно часто. Я, может быть, сейчас крамольную мысль скажу для светского человека двадцать первого века, но с точки зрения Церкви не всякое убийство является смертным грехом.
– Да что ж вы такое говорите! – удивился Кузнецов.
– И тем не менее это так. Не хотелось бы сильно погружаться в проблематику, но в данном случае все очень сильно зависит от целого ряда обстоятельств. И в некоторых случаях убийство считается тяжким преступлением, но не смертным грехом. И были, например, преступники, которых мы сейчас почитаем как святых. Их не много, но они есть.
Однако дело не в этом. Проблема в том, что поток этот нескончаем. И я в нем задыхаюсь. Сначала мне казалось, что привыкну. Но сейчас понимаю, что это невозможно. Как невозможно привыкнуть спать на раскаленной плите. И чем дальше, тем сложнее. Но самое главное, что я не хочу переставать быть священником. Для меня это неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Но при этом мне все сложнее и сложнее становится исповедовать. Иногда чуть не до нервного срыва доходит. Особенно во время больших праздников, когда радоваться надо, а я, наоборот, еле живой и очень напряженный.
– Извините, что, может быть, говорю глупость, но институт Церкви существует довольно давно. Неужели вы не можете посоветоваться со старшими священниками? Наверняка многие из них сталкивались с аналогичной проблемой и знают, как выходить из ситуации.
– Я пробовал. Однако здесь тоже все не так просто, как хотелось бы. Если вы помните, я уже говорил о том, что в 90-е годы в православие пришло очень много неофитов.
– Да-да, вы говорили.
– Так вот, священники не исключение. Мы плоть от плоти нашего народа. И точно так же большинство из нас выросло при советской власти. Со всеми вытекающими. Только поймите меня правильно, я сейчас не ругаю Церковь, а называю вещи своими именами. Как архимандрит по сану, имею на это