Читать интересную книгу Прямая линия - Владимир Маканин

И снова треск «рейна» и стрекотня арифмометра, снова мы считали, обдумывали, проставляли в расчетных уголках: «проверил Белов», «проверил Князеградский» — и как-то не уставали от работы, счета, смеха и оладьев. И так всю ночь.

Часу в двенадцатом ночи я вышел подышать на лестничную клетку. Я прошел мимо телефона-автомата у входной двери, мимо швабры и закрытых мусорных ведер. Я стоял на лестничной клетке, стоял, облокотясь на непрочные деревянные перила, и невидящими глазами смотрел в пролет пятого этажа. Устал.

Припомнился весь этот напряженный, натянутый, как нить, день… Наши… Старик Неслезкин… Петр Якклич… Утомленность, расслабленность и легкий шум в голове вдруг толкнули меня к телефону и не дали поколебаться, подумать.

Трубку поднял муж.

— Это с работы, — сказал я. — Товарищ с работы. Как ее здоровье? Нельзя ее к телефону?

— Нет, — муж как-то невесело засмеялся, — она… она в ванной. Разве что через полчаса… если это, конечно, важно. А впрочем, не церемоньтесь. Звоните.

Или это шумел эфир, волнуясь от мембраны к мембране, или в самом деле дверь той ванны была слегка приоткрыта — я явственно слышал, как шумит далекая таинственная вода. Я представлял, как она бежит прозрачной струей, и Эмма стоит в ванной, чуть прогнувшись в полной талии, и, придерживая рукой груди, говорит волнуясь: «Кто? Спроси, кто звонит?..»

Через полчаса я позвонил еще.

— Это ты? Ты? — обрадовалась она. — Как хорошо, что ты позвонил…

— Я, Эмма… Я немного беспокоился… Сегодня день тяжелый.

— Ты… Нет, ты не поймешь, как это хорошо, что ты позвонил… Я… Нет… Но как? Как ты догадался? И ведь уже ночь.

Не думая и толком не понимая, что говорю, я сказал:

— Я люблю тебя, Эмма.

С минуту она молчала, я тоже молчал и весь таял.

— Мальчик мой… мальчик… — тихим шепотом проговорила она, голос ее сорвался. Потом раздались гудки.

7

И опять мы считали. Елена Ивановна, стоя сзади, облокотившись на мощную спину Г. Б., говорила:

— О! Завтра побегу по магазинам! Нужно купить хотя бы один приличный чемодан. Мы же с тобой будем выглядеть оборванцами! — И она теребила рукой ухо мужа.

— Лена! Не мешай мне укладывать. Когда это ты стала такой хозяйственной…

А через минуту говорил я:

— Лена. — Я говорил именно так, запросто. — Не мешайте же мне считать.

— Быстренько, быстренько! Мне позарез нужна эта функция, — поторапливал меня Костя.

Так этой темной рабочей ночью был закончен расчет, который мы, как и все остальное, попросту называли задачей. А через несколько дней на далеком полигоне при испытаниях погибли два человека: рабочий-техник Федорков и старшина-сверхсрочник Агуреев. Федорков был веселый малый, отец двух маленьких детей, собиравшийся каждую весну «подзаработать деньжат и бежать в Россию». Агуреев же был из степенных, скуповатых; прижившийся на полигоне, он выписал туда к себе жену, обзавелся скотиной, хозяйством и жил спокойно и правильно.

Испытание даже условно не входило в класс основных испытаний: прибор проверялся на опытной установке, уменьшенной в восемь — десять раз.

В четвертом часу все было кончено. Мы вышли — все трое — покурить, стояли у перил и глядели вниз. Г. Б., волнуясь, зачем-то рассказывал нам и оправдывался за свою Лену, за то слишком бойкое впечатление, которое она могла произвести на нас: «Стала немного развязной. До сорока трех прожить без мужа — вы уже сами все понимаете».

— Да бросьте, Георгий Борисыч! Отличная женщина! — сказал Костя, швыряя в пролет окурок.

Г. Б. охотно и счастливо улыбнулся. Он вдруг сказал:

— Володя, я собирался тебя подбодрить, да как-то все не случалось. Мне нравится твой ум, твои способности. Я не захваливаю, правда, Костя?

— Правда.

— Тебе, впрочем, больше нужна поддержка изнутри. Из самого себя, понимаешь?

Я покраснел, как девица.

— Спасибо…

Мы стояли трое на лестничной клетке, и курили, и устало переговаривались. Мы не вспоминали только что конченое дело, и каждый смотрел в свое будущее.

Глава восьмая

1

Перед обеденным перерывом пришла Эмма. Она появилась в дверях восторженная, сияющая.

— Милые! Милые мои! Я пришла, хотя еще на бюллетене. Оторвитесь же на минутку от дел! — говорила она, хотя все только и делали, что смотрели на нее и восклицали: «Эмма!», «Ну, наконец-то», «О! Эммочка!..». Она швырнула на стол сумочку, поправила на себе черный свитер.

— Ох, до чего же я рада! А говорят, вы тут перетрусили? А? Сознайтесь!

— Не вспоминай, не надо, — попросила Худякова. — И правда! Дело прошлое!

Эмма стояла, глядела на нас, улыбалась и гордо говорила:

— Не верю я в страхи! Не верю, что земля, люди, небо, эти облака… не верю, что все это может исчезнуть! Правда, мне не верится и то, что я сама когда-либо исчезну, но все же я правильно рассуждаю? Иначе нельзя рассуждать, а?

— Молодец, Эмма!.. Вот это молодчина! Как нам не хватало ее вчера! — бурно отвечали ей голоса отовсюду.

— А как я по вас соскучилась!

— Что делать, Эмма! Ведь здесь немного твой дом! Верно?

— Да! И вчера я особенно это почувствовала… — И тут она бросила на меня сияющий, переполненный благодарностью взгляд. Она смотрела на меня явно, не скрываясь, она шла ко мне, и все смотрели и видели, и я ждал.

— Ну? А как ты, Володя?

— Жив, Эмма.

Она секунду еще смотрела не отрываясь:

— Знаете, товарищи: он ведь совсем неплохой, он замечательный, честное слово! Не подумайте лишнего, но я как-то совсем по-другому поняла его теперь…

— Да, да! Володя — ого!.. — раздались голоса.

— Если бы ты видела, как они задачу драконили! Ого! И Володя и Костя! Они ведь сделали задачу, Эмма! Свою, первую!

— Правда? Поздравляю! А где…

— Они справились! А Костя… Костя просто гений.

— А где он, кстати, где гений?

— Делает доклад, Эмма. Ни больше, ни меньше!

И опять понеслись дифирамбы со всех сторон, понеслись чистые, радостные, довольные голоса:

— Костя просто гений! Умница! Светлая голова!

Они разговаривали, а я думал о своем. Я вспоминал, как давней ночью я дежурил, «стоял на шухере», а мальцы во главе с Серегой «чистили» погреб директора завода. Ночь была хоть глаз выколи. Мрачная, жуткая. Измотанный голодными ночными набегами, я вздремывал тогда каждую минуту и каждую минуту в испуге просыпался. Маленький, скрюченный, я сидел в мокрой росистой траве, и ноги гудели от холода, и даже с закоченевшими ногами хотелось спать, и было все равно: поймают нас или не поймают…

Эмма со стариком Неслезкиным и другие отправлялись на обед.

И как удар сбоку, когда бьют тебя с размаху, и ты не видишь, и все летит кувырком, пришла опять картина той ночи, когда я караулил, и было темно и жутко, и я мерз… Из-за ограды появился Серега, сказал: «Ну?.. — увидел, что мне холодно, хотел швырнуть мне свой тулуп и, убедившись, что все идет нормально, опять отправиться в погреб. Но тут же он сказал: — Нельзя тулуп. Ведь уснешь, пес. Проморгаешь, а?» — И он все-таки дал, швырнул мне тулуп и ушел неслышными шагами в погреб, и я, конечно, уснул. Я засыпал, угревался, и было тепло, сладко, было лучше всего на свете…

2

Я ходил по нашему прилизанному дворику с кленами и дышал, хватал в себя этот бледный кленовый настой. «Что ж, — подражая широкой Костиной манере, рассуждал я, — вчера наш мир едва не пережил самое сильное потрясение из всех, которые он помнит, а я какая ни на есть, а все-таки нервная клеточка этого мира. И ясно, я тоже должен был что-то пережить».

Я ходил и дышал. И увидел Костю! Это была картина: он прогуливался рядом с полковником, незнакомым мне, прогуливался по аккуратной песчаной дорожке. И такой у него был шаг, такое лицо и такая уверенность в разговоре, в изгибах губ, что я сразу понял: все в порядке! Они чинно и неторопливо разговаривали, как и подобает гуляющим в подстриженной кленовой аллейке. И я сдержался, я сделал легкий жест рукой: дескать, гуляй. Делай дело, Костя…

Неожиданно он бросил полковника и пошел ко мне.

Он был сегодня в красной рубашке и белых брюках, и брюки так и сверкали на солнце.

— Я ненадолго. Провожу тебя немного… Полковник ждет, как видишь!

Резкий тон насторожил меня:

— Как доклад, Костя?

— Нормально. Свои пятнадцать минут я отбарабанил почти блестяще. В кулуарах мне изволили намекнуть, чтобы я перебирался к ним на работу в НИЛ-великолепную. Сказали, что уломают старика Неслезкина. Было даже обронено: «Как можно скорее…»

— Так это ж победа! Я чего-то не понимаю, Костя. Победа?

Он молчал.

— В чем дело, Костя?

Медленно он выговорил:

— Ты опоздал… Твою задачу решили.

— Как? Как это решили?!

— Решили, как обычно решают. Правильно решили, — с грустной насмешливостью выговорил он. — Я начал было им намекать, что перейду к ним не только сам, но с товарищем. Рассказал, что за задачу ты делаешь, хвалил тебя… Она у них уже решена, Володя. Решена в самом общем виде. И сравнительно недавно решена. Потому, видно, наши за нее и не брались — надеялись на мозги НИЛ-великолепной, и, как видишь, не зря надеялись.