Читать интересную книгу Реконструкторы (сборник) - Илья Тё

Большая часть Секций являлась Квадратами, однако встречались и прямоугольники, вытянутые вдоль Ленты («большие»), и прямоугольники, протянувшиеся поперек («малые»). Ширина Ленты также разнилась – местами она была шире, местами уже, и на отрезках переходов образовывались «дуги», превращавшие Секции Ленты в фигуры самых разнообразных форм – от Мировых Трапеций до Мировых Овалов. Самой распространенной фигурой, впрочем, был Мировой Квадрат. Именно таковой, в частности, являлась Секция, в которой оказался землянин. Мировой Квадрат секции Нео-Мидгарда, поморов и Мансийского Хаканата, именовался «девятьсот девятым» – по счету. От какого квадрата велось это исчисление, оставалось неясным – возможно, от видимого конца Южного изгиба.

Все Секции бесконечной Ленты отделялись друг от друга непроходимыми границами, именуемыми в Секции Нео-Мидгарда «Горной рамкой». Горная рамка ограничивала как саму Ленту на всем её протяжении, так и секции на Ленте между собой. Высота боковой Рамки, по данным атласа, превышала сотню миль, но береговая линия гор или же прилегающие к ней на суше долины изображалась на карте очень подробно. Мир девятьсот девятого Квадрата был давно освоен и изучен людьми.

Далее в атласе приводились карты звездного неба, через которое жирною полосой проходила Лента, а также мелкомасштабные карты отдельных островов и частей Мирового Квадрата.

Помотав головой, Игар хлопком закрыл атлас. Открытия впечатляли, но больше всего пока реконструктора занимали окружающие его люди.

Вторым после Теи человеком, с которым Игару пришлось близко познакомится, стал узкоплечий обладатель козлиной бородки, – некто офицер Герсен. Тот самый, о котором Харгаф говорил «Герсен считает, что ты иномирянин», а Тея – «Герсен лечил».

Вопреки суровому внешнему виду, костистой угловатой фигуре и острым черным глазам, Герсен оказался приятным собеседником и неплохим компаньоном для проведения пустых лагерных вечеров. Кроме того, как понял, Игар, конунг Харгаф поручил Герсену присматривать за диковинным пленником, ибо на Тею не полагался после случая с «языком». Герсен делал это без видимого неудовольствия, не напрягаясь.

Поглаживая козлиную бородку, Герсен неспешно посвящал Игара в подробности местного бытия.

Прежде всего – он рассказал о войне. Война бушевала на просторах Мирового Квадрата более трех лет. О поводах не вспоминали, кажется, это был ничтожный таможенный конфликт.

– Мансийцы подняли пошлины на ввоз ферьярской пшеницы, – пояснял Герсен. – И вместо отправки дипломатов Империя отправила флот.

Причины ужасающей бойни отличались от поводов. Суть схватки скрывалась не в дипломатии – в головах. Потомки норманнов мыслили так, как их далекие предки – категориями экспансии. Империя Нео-Мидгард существовала всего сто лет, и весь этот срок краткие годы мира служили лишь подготовкой к очередному силовому броску. Психология викингов, порожденная их древней культурой, была известна континентальным соседям, но, как всегда, мирные страны оказались не готовы к удару.

Мансийские корабли стояли по всему континенту небольшими группами и по одиночке, ибо в мирное время считалось хорошим тоном, когда в каждом крупном порту дремлет могучий линкор – напоминание о военной мощи Великого Хаканата.

Ферьярцы обрушились массой – нападая на «мониторные» группы не менее чем эскадрой. Бронированные чудовища – краса и гордость мансийского государства – тонули в гаванях, раздавленные численным превосходством эсминцев и канонерок. Флот Нео-Мидгарда был меньше, чем флот мансийской империи, однако в каждой отдельной схватке, викинги превосходили в численности.

На суше – история повторилась. Пока неспешные комиссариаты мансийцев, развращенные бюрократией мирных лет, проводили мобилизацию, заранее собранные дивизии Нео-Мидгарда стоптали чужую границу. Откат Хаканата был просто чудовищным и казался полным разгромом. Спасло всё то же – инерция Манси. Они очень медленно подготавливались к войне, и также медленно – признавали мысль о собственном поражении. Огромная территория позволила мансийцам собраться. Численное превосходство и стойкость – выстоять и ударить в ответ.

Спустя три года после начала истребительной бойни, стабилизированный по всем направлениям фронт превратился в пылающую линию мелких стычек. Здесь же, на границе с поморами, столкновения вообще стали редкостью. Впрочем, как заверял Герсен, положение должно было в скором времени измениться…

Центральной персоной в лагере, и соответственно, в судьбе самого Игара, оставался Его «свирепейшее» Сиятельство конунг Харгаф Харальдсон, которого Игар про себя величал Харальдовичем. Прозвище было не совсем верным, поскольку «Харальдсон», как понял Игар после пространных объяснений самого конунга, служило не отчеством, а фамилией рода. Быть «Харальдсоном» – означало быть потомком основателя императорской династии Империи Нео-Мидгард – легендарного Харальда Фундаментатора. Официальным названием лагеря конунга Харгафакаковым его прописывали в корреспонденции, было «Лагерь Третьего Кавалерийского корпуса, гвардейской дивизии Его Светлости (Свирепости) конунга Харгафа Харальдсона, сына Фридлейфа Харальдсона, внука Харальда Фундаментатора» – именно так, и не словом меньше. Таким образом, конунг Харгаф принадлежал к семье Императора и по местным понятиям являлся неописуемой шишкой.

Помимо знакомства с людьми и миром, Игар с головой погрузился в местный нехитрый военный быт. Лесной фронт считался одним из самых удаленных военных театров, а потому, существование Третьего кавалерийского корпуса текло неспешно и не перемежалась ежедневными схватками и смертями. Изредка (но действительно, очень редко), в лагере можно было услышать далекий гул канонады, но случалось такое не чаще чем раз или два раза в неделю, что для современной позиционной войны, как полагал Игар, являлось ничтожной статистикой. Истории той же Земли было известно множество подобных примеров.

Как помнил Игар, первый автомат, вернее, штурмовую винтовку, изобрели в России ещё в далеком 1916-м году, однако в начале века её не поняли и не приняли, исключительно из-за «представлений» военных о том, как ведется война. Промышленность и наука могли это сделать, но мозг человеческий – ещё не воспринимал.

То же самое Игар наблюдал и в Третьем кавалерийском. Однажды Герсен показал ему удивительную «смерть-машину», оказавшуюся на поверку обыкновенным пулеметом с кожухом водяного охлаждения. Кроме пулемета Игар наблюдал в расположении лагеря две странные трехколесные конструкции, которые не могли быть ничем иным, как примитивными броневиками или БМП. Задняя ось на рессорах опиралась на два колеса, суженный «нос» машины – на единое широкое колесо, прикрытое треугольным щитком, весьма напоминавшим Игару клюв фантастической птицы. Клюв этот не только прикрывал переднее колесо от попаданий, но являлся своеобразным бронированным тараном. Кроме того, прямые линии брони, расходящиеся от носа к задней части по косым плоскостям, придавали бронеавтомобилю выгодный профиль – пули с снаряды должны были «скользить» по листам, а не взламывать их прямым попаданием.

Все это было прекрасно. Однако в голове Игара не укладывалось, каким образом подобная техника уживается с самим существованием кавалерийского корпуса? Пулеметы, броневики и всадники с палашами не могли являться частью единой военной схемы. Очевидно, решил для себя Игар, военное искусство Нео-Мидгарда, а также, соответственно, Мансипала переживает некий переломный рубеж, переходный этап, за которым кавалерия исчезнет с полей сражений.

Ну а пока что, бойцов Харгафа совершенно не беспокоило несоответствие их славного кавалерийского корпуса уровню современной техники и науки. На броню с пулеметами смотрели как на инженерное чудо и с любовью поглаживали серебреные палаши. Потомки викингов вечерами собирались у костров, балагурили, офицеры наведывались друг к другу в гости, почти ничем не показывая, что находятся не просто на дальней пограничной заставе, а на самой что ни на есть линии фронта, пусть даже тихого и «лесного».

Ни схваток, ни артобстрелов, ни тем более авианалетов и ракетных ударов за время «сидения», Игар не наблюдал. Её Величество смерть, похоже, в лагерь не наведывалась, хотя в солдатской среде ходили слухи о вражеских партизанах, нападавших на кавалерию.

В личном статусе Игара, в то же время, происходили решительные и самому ему не совсем понятные изменения.

Прежде всего, его одежду и вещи, включая мобильник, деньги, джинсы, футболку, даже трусы, – изъяли и увезли. Харгаф сообщил, что предметы отправятся в «Свинцовый Ветер», однако, спустя несколько дней Игар начал в этом сильно сомневаться. Харгаф откровенно не спешил с отправкой загадочного найденыша в секретную службу. Никакая переписка, насколько мог судить Игар, по его поводу не велась, и ни один государственный чиновник не прибыл в лагерь, чтобы познакомиться с «находкой». Да и сам Харгаф очень редко затрагивал в беседах с Игаром тему сдачи своего пленника для научного изучения. Как видно, ни мало не стесняясь, конунг решил присвоить загадку себе. Учитывая полуфеодальный характер местного государства, это было вполне возможно, – такому как Харгаф, по словам Герсена, никто был не указ. С государственной изменой подобное поведение не имело ничего общего. Вельможа решил – вельможа сделал.