В воскресенье на бойцов упала еще одна проблема. Дежурным по парку заступил опальный капитан Пиночет. Дежурными по парку всегда заступали прапорщики; единственным исключением был этот капитан, назначаемый на сей пост лично комбатом в виде наказания. Пиночет старался следовать букве закона. Воскресенье — выходной. Хотите делать забор — делайте, но кран-стрела из боксов не выйдет. Точка. Пришлось плиты таскать и устанавливать вручную.
Но всем страданиям приходит конец. В понедельник утром забор гордо возвышался над парком. Дембеля-заборщики докрашивали разведенными в воде остатками цемента особо нагло выглядывающие из-под столбов участки песка. Прапорщик Грищенко не верил глазам. А говорят, на дембелей рассчитывать нельзя… Какие молодцы! Прапорщик любовно осмотрел все триста метров забора. Похвалив бойцов, он сел на перевернутое ведро, закурил и прислонился спиной к забору. Леша в отчаянии закричал:
— Товарищ прапо…
Но было поздно. Трехсотметровый забор удивленно сказал «Ууупссс…», передернул железобетонными плечами, и в полном соответствии с принципом домино с грохотом откинулся на спину.
Изумленный прапорщик лежал на горизонтальном заборе, судорожно сжимая зубами сигарету. На грохот прибежал зампотех. Он с тоской оглядел поле боя, помог подняться прапорщику и спросил:
— Никого не придавило?
Прапорщик мрачно ответил:
— Придавило. Мы на развалинах табличку установим: «Тут похоронены надежды на дембель»…
Ребята уволились только через полтора месяца. Плиты пришлось по одной вручную красть по ночам из соседней части, так как половина старых плит побилась в хлам. Наверное, их тоже лепил какой-то дембель на свой аккорд.
КАРАУЛЬНЫЕ ХИТРОСТИ
Ноябрь 1987 года. Рембатовская учебка в Добеле, тогда все еще Латвийской ССР. Мы уже младшие сержанты, но из-за начинающейся борьбы за независимость Латвии в войска нас не отправляют. Довольно тревожно, спим в одежде, готовность если не номер 1, то номер 2 (не помню эти степени тревоги). Целый батальон новоиспеченных младших командиров… Чем занять? В караул, через день на ремень! А в караулах проверки почти каждую смену. Вы хоть знаете, что такое, 4 раза в день поспать по 20 минут? Мы полтора месяца ходили, как сомнамбулы, с одной мыслью: спать!
…На своем посту номер 2 младший сержант Саша уже давно оборудовал уютное местечко: пожарный щит. Ляжешь туда, кошмой пожарной накроешься, не дует — красота! Только можно ведь уснуть и проворонить разводящего или проверку. А с этим у нас сурово — в дисбат, может, и не отправят, но во второй роте одному лычки перед строем сорвали. Поэтому надо создать систему раннего оповещения. Саша был гуманитарий, поэтому вместо сложных инженерных конструкций он решил использовать психологию. Лучше, если проверяющий сам о своем приходе объявит. За боксом нашлась пустая консервная банка. В полтретьего ночи Саша поставил ее на асфальтовую дорожку, идущую между боксов, упал за свой пожарный щит и закемарил.
Начальник караула, капитан Петров, вместе с разводящим старшим сержантом Егоровым на цыпочках проникли на территорию второго поста. Часового не было видно.
— Щит проверим, — прошептал капитан старшему сержанту. — Только тихо, не спугни.
— Спит ведь, гад такой, — подумал Егоров с ненавистью, — а мне за него капитан абзац устроит.
В это время капитан свернул на боковую дорожку, ведущую к пожарному щиту. Прямо посередине дорожки аккуратно стояла консервная банка. Забывшись, капитан разбежался и ударом профессионального футболиста впечатал банку в железные двери бокса. Грохот… и крик часового из-за пожарного щита:
— Стой, кто идет!!!!
— Начальник караула… С разводящим… Разводящий, твою бабушку! Егоров! Егоров!
…Старший сержант Егоров даже не ржал, он булькал, хрюкал и попискивал, привалившись к стенке бокса, не в силах выполнить очередную команду часового и осветить лицо. Капитан Петров всплеснул руками и присоединился к нему. Часовой Саша терпеливо ждал с автоматом наизготовку.
ЛЕГКО НА СЕРДЦЕ ОТ ПЕСНИ ВЕСЕЛОЙ
В то далекое время, когда в СССР еще не было MTV, любил советский народ развлечь себя песней. И Советская Армия пела громче всех. И даже были Краснознаменные хоры, оркестры и ансамбли. Впрочем, сейчас речь не о них, а о суровой серой повседневной строевой песне, которая лилась из миллионов служивых глоток, невзирая на наличие слуха и голоса. А уж хочешь петь, не хочешь — твои, солдат, проблемы. Пой! А то после вечерней поверки не скоро спать попадешь…
Не был исключением и наш ремонтный батальон. Каждый вечер (если не повезло тебе загреметь на полигоны) — вечерняя поверка. Затем — прогулка. Не с девушкой прогулка, а строем, поротно. И с песней! Традиционно, дембеля компромиссно ходили строем перед сном, но рот не открывали. Обычно дежурному по части этого было достаточно, так как неплохо пели те, кто призывом помладше. В нашей первой роте были аж два запевалы (хорошо пели, черти!). Ну и слабосильный хор подмяукивал в ногу. Главное ведь не результат, а участие…
Но в тот вечер совпали две неприятности. Первая (поменьше) — оба запевалы отсутствовали по причине наряда (как и еще полроты, преимущественно младшего призыва, естественно). Вторая неприятность заключалась в том, что дежурным по части заступил капитан Пиночет. Пиночет никаких компромиссов не признавал, и никакие отмазки не пропускал. И вот, после 55-ти минутной поверки (стандартная поверка занимала 15–20 минут) первая рота пошла. Молча. Как белогвардейские цепи в психическую атаку. Пиночет решил обидеться и рявкнул:
— Первая рота, стой! Почему без песни?!
Голос из строя:
— Запевалы в наряде, товарищ капитан.
— А меня не колышет! Крутом! На исходную, марш!
Пришли. Пошли опять. Пиночет скомандовал:
— Песню!
Неуверенный шатающийся дискант проблеял первые две строки о трех танкистах. Рота угрюмо молчала, и дискант поперхнулся.
— Первая рота, стой! Кругом! На исходную, марш!
История повторилась, только на этот раз первая рота угрюмо не спела «Моя столица, моя Москва». Пиночет налился бурой краской.
— Издеваетесь?
— Никак нет, товарищ капитан, запевал нет, слов не знаем!
— Издеваетесь… Так, весь батальон будет стоять и ждать, пока оборзевшие деды первой роты не споют нам песню. Первая рота, кругом! На исходную, марш!
Остальные рембатовцы начали ворчать. В основном, про чудаков в капитанских погонах, но были и сознательные голоса, требовавшие от первой роты не валять дурака, спеть этому долбо… гм, дежурному по части, и уже пойдем, наконец, в казарму, так как время позднее.
— Разговорчики! Первая рота, марш! Первая рота, стой! Ну?
Сержант Дима сказал:
— Ладно, мужики, хорош, давайте споем уже и пойдем отсюда.
Сержант Лёша резонно возразил:
— А кто петь будет? Ты хоть одну песню знаешь? Нет? И я — нет. Да и западло… Затравит он нас сегодня. В общем, спокойной ночи, малыши.
Сержант Саша оживился:
— Есть идея. Споем. И не западло. Я запою, вы подхватите. «Спокойной ночи, малыши» в детстве все смотрели? Первая рота, шагом марш! Песню запевай!
И первая рота пошла. Хрипловатый, но громкий голос начал, еще несколько голосов подхватили.
Пиночет заулыбался: победил! В это время из строя второй роты раздался первый неуверенный смешок, быстро переросший в дружный смех. В третьей роте начали аплодировать, что капитан отнес на счет своего умения убеждать. Кто-то из эваковзвода начал подпевать, вторая рота подхватила и вот в ночи над батальоном, ширясь и крепчая, полилась бодрая, с лихим подсвистом, бессмертная песня:
Спят усталые игрушки,Книжки спят.Одеяла и подушкиЖдут ребят…
О ДРУЖБЕ НАРОДОВ В РЕМБАТЕ
Прошу не рассматривать этот рассказ как разжигание, стравливание и т. п. Сам являюсь представителем нац. меньшинства, так что не корысти ради…
1988 год. Начало Карабахского противостояния. По Вооруженным Силам сверху вниз покатились директивы об усилении партполитработы, разъяснения национальной политики ЦК КПСС и т. п.
В наш ремонтный батальон прибыл целый полковник, замполит 1-й танковой дивизии. На политзанятия согнали весь рембат, включая поваров, почтальона и прочих блатных служивых. Меня, к моей радости, зампотех достал из замороженного танка и отправил в теплый клуб. Замполит батальона майор Кукушкин лично прошел по всем каптеркам и прочим нычкам. Из бани он пригнал заматеревшего дембеля-банщика, ефрейтора Курочкина. Как оказалось, это была не просто ошибка, но грубый политический просчет.