Читать интересную книгу Дворец и монастырь - Александр Шеллер-Михайлов

— Непутное говоришь!

— А вот погоди, сам увидишь. Стоять-то близко около них будешь.

Федору Колычеву стало еще тяжелее от этих речей, еще яснее он начал понимать, что предстоит ему попасть в омут происков, корыстных сделок, нравственной распущенности. Как уцелеть чистым и незапятнанным в этом тонущем в грязи мире? Как выйти невредимым среди расставляемых на каждом шагу силков и сетей?

— Все чуждо и все чужды там, — задумчиво говорил он сам себе и снова смотрел с печалью на свой уголок, где жилось так свято, так спокойно.

Как ново и дико показалось ему в великокняжеском дворце, когда он впервые попал туда в числе разной молодежи, детей боярских и княжеских, назначенных к маленькому великому князю. Ребенок был странен — горяч и неровен по характеру, то ласкался с женственной нежностью к приближенным, то топал ножонками и кричал на всех, как настоящий деспот; наблюдательность и память у него были замечательные, и на него производили впечатление такие мелочи, которые ускользали даже от наблюдения взрослого; каждое неосторожно сказанное слово западало в его удивительную память, а этих слов, неосторожных, циничных, развращающих, было тем более, что недальновидные окружающие вовсе не стеснялись при ребенке, полагая, что он ничего не понимает. Среди бивших во дворце баклуши, сквернословивших, не остерегаясь ребенка, сплетничавших и ссорившихся между собою молодых развращенных боярских детей и княжат Федор Степанович Колычев сразу резко выделился своею высокою нравственностью и серьезным складом ума. Великая княгиня отнеслась к нему милостиво и даже с некоторым любопытством, так как о нем уже много говорили при дворе его дальние родственники-старики, как о человеке необыкновенно серьезном, умном и ученом, а юный великий князь сразу полюбил его, что не могло быть удивительным. Ребенок нуждался в ласке и внимании, в разумных ответах на бесчисленные вопросы и в серьезных объяснениях того, что занимало его пытливый ум. Легкомысленные и невежественные барчата не могли удовлетворить этих требований малютки, жаждавшего знаний, искавшего пояснений: они могли научить его разным мерзостям и посвятить его в грязные тайны жизни, что они и делали, не стесняясь, но Я только. Ни охоты возиться с ребенком, ни знаний не было у них. Большинство было развращено до мозга костей с самой ранней юности и оставалось не только не начитанным, но и вполне безграмотным. Федор Колычев был человеком иного склада ума, иного характера, и лучшего воспитателя не мог бы найти маленький великий князь. Но, к несчастью, мальчугану удалось далеко не всегда быть около любимого юноши с глазу на глаз, так как его вечно окружала целая масса самых разнообразных приближенных, а положение его требовало, кроме того, чтобы он, как заведенная кукла, принимал участие в разных придворных церемониях того времени.

Страсть к этим церемониям, торжественным выходам и выездам у великокняжеского двора была чисто азиатская, да притом и великая княгиня Елена Васильевна любила представительность и пышность, и во всех этих приемах послов, торжественных выходах в церковь, пышных поездках на богомолья принимал деятельное участие малолетний великий князь, от имени которого уже писались и разные грамоты, как от имени взрослого. «Се яз князь Великий Иван Васильевич всея Руси пожаловал есми», значилось в этих грамотах, точно и в самом деле этот ребенок уже управлял вполне самостоятельно делами политики и мог давать разные льготы и преимущества монастырям.

В сущности же именно этот вопрос — вопрос, кто должен править, являлся в это время главным яблоком раздора и из-за него боролись все во дворце, нисколько не думая о настоящем правителе-ребенке. В боярской думе ворочали делами князь Михаил Львович Глинский и Шигона-Поджогин, косились на них князья Шуйские и Вельские, а в это время в постельных палатах великой княгини созревала иная сила, при помощи происков и ухищрений боярыни Челядниной, главной пособницы князя Овчины и Елены. Князь был постоянным посетителем задней жилой половины великокняжеского дворца, своим человеком и в глазах правительницы, и в глазах маленького государя, любившего его горячо.

— Крепкая рука нужна, государыня, да рукавицы ежовые, — говорил великой княгине князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, беседуя с нею с глазу на глаз в ее хоромах, — чтобы осадить бояр да князей.

— Ах, ты все о том же и о том же, — с усмешкой заметила она. — Только у тебя и есть на уме, что дела!

— И ты, государыня! — добавил он, глядя на нее страстными глазами.

Она потупилась, застыдившись, и с улыбкой проговорила:

— Что ж, у тебя, кажись, рука не без силы, а ежовые рукавицы ты всегда сумеешь надеть. Ты ведь умеешь забирать людей в руки.

— Пока мне князь Михайло Львович да Шигона-Поджогин шеи не свернут, — с насмешкой заметил князь Овчина.

Она нахмурила тонкие темные брови при упоминании этих имен. Давно эти люди начинали ее раздражать своим властолюбием.

— Да, много они власти забрали. В думе среди бояр они и вершат все дела, — проговорила она и, немного стесняясь, прибавила: — А хуже того, что князь дядя меня за малолетку считает да учить хочет. Я, кажется, не на помочах хожу…

Князь Иван насторожился и с любопытством спросил:

— Учить? Уж не насчет ли меня? Она утвердительно кивнула головой.

— Разве он что знает? — не без некоторой тревог спросил князь Овчина. — Заприметил что?

— Нет, покуда кругом да около ходит. А все же шило разве утаишь в мешке? Тоже люди добрые наплести всего готовы…

Князь Овчина неожиданно поднялся с места.

— А если и доподлинно узнает — пусть! — резко и почти с угрозой сказал он. — Ему же хуже будет.

— Да ты не тревожься! — успокоила она ласково и взяла его за рукав. — Ишь ты какой. Сядь! Придешь на часок, толкуешь все о делах да о делах…

— А ты, государыня, о чем толковать хочешь? — с луковой усмешкой спросил он, заглядывая в ее плутоватые глаза. — Тебе только приказать стоит, а я твой холоп.

Она посмотрела на него любовным взглядом.

— Холоп! Поди, не справиться бы, если бы такими холопами управлять пришлось.

— А ты попробуй!

И, переменяя тон, он страстно проговорил:

— Лебедушка ты моя ненаглядная! Радость ты моя!

Он порывисто обнял ее и прижал с силой к своей молодецкой груди.

— А уж и измаяла же ты меня за эти дни долгие, за эти недели бесконечные, когда ты от слез глаз не осушала. Думал, и не переживу этих дней проклятых…

— Ничего, не помер, — шутливо сказала она и серьезно прибавила: — Скоро ты очень, Ваня, напролом идешь. Вот и теперь болтать стали, а тогда — да тогда и головы нам не сносить бы, если бы в те поры что заприметили… Он опять вспылил:

— Они не сносят головы, те, у кого уши длинные да глаза не в меру зорки…

— Ну, полно, полно! У тебя чуть что — как огонь вспыхнешь…

Она склонилась к нему на грудь головой, счастливая его любовью.

— А насчет дяди-князя, — вспомнила она опять о князе Михаиле Глинском, — так я его не боюсь и учить себя не позволю. У меня мать есть, да и та не учит, слова про тебя не скажет, братья тоже, так что мне он…

— А ну их, учителей-то этих да наставников! — молодецки проговорил князь Овчина. — И свое возьмем, и с ними управимся…

И опять он обнял ее, шепча ей:

— И где ты такая родилась? Где привораживать научилась?

Она смеялась и отдавалась его ласкам. В эти минуты для них, молодых, страстных, влюбленных друг в друга, не существовало ни врагов, ни опасностей.

И точно, некоторое время все шло довольно мирно.

До сорочин по великом князе Василии Ивановиче при дворе была тишина, но после сорочин первой тучкой явилось дело князя Андрея Ивановича. Он, отъезжая из Москвы, обратился к великой княгине с просьбою придать ему городов. Елена Васильевна наотрез отказала ему в этой просьбе и приказала, как прежде водилось, Дать ему на память о его брате шубы, кубки, иноходцев под богатыми седлами. Князь Андрей Иванович остался крайне недоволен и по своему легкомыслию начал болтать об этом. Эту болтовню подхватили и передали о ней великой княгине. Она не обратила на это особенного внимания и, когда князь Андрей уехал в Старицу, смеясь, Рассказывала об этом князю Овчине, заходившему теперь к ней ежедневно коротать тайком от всех долгие счастливые часы запретной любви. Он небрежно ответил:

— Князь Андрей и умом не богат, и силы у него нет, Ровно у бабы, а все же разузнать не худо, не замышляет ли он чего…

— Плетут-то много чего, — заметила она. — Сказывали тоже и ему, что схватить его здесь хотят.

— Хотели бы, так схватили бы. Ну, да у него ума мало, чай, поверил, что хотели схватить, да побоялись…

— Послать нешто кого к нему да приказать сказать, что все это пустое…