Когда в беседке мы остаемся одни, я придвигаюсь к парню ближе, но никак не решаюсь начать разговор. А сделать это нужно. Потому что мне бы не хочется, чтобы вся моя работа и Данины усилия пошли коту под хвост. Я даже в этот момент неимоверно злюсь на эту девушку, хоть и не знаю, кто она и что их связывает.
— Данила, ты здесь? — начинаю довольно грубо.
Я не собираюсь его щадить и жалеть.
— Да.
— Мне кажется нам есть, о чем поговорить.
Он кивает.
Смотрит вперед, не поворачивая ко мне головы.
— Кто она, Данила? — не вижу смысла ходить вокруг да около, спрашиваю прямо.
Знаю, что он понимает, о ком я, но отвечать не торопиться.
— Кто она? — повторяю уже с нажимом. — Даня, я не знаю, кто эта женщина и что вас связывает, или связывало, но после ее появления ты изменился, снова ушел в себя и замкнулся. Послушай, — беру его руку в свою, пытаясь обратить его внимание на себя, — мы столько времени, сил, нерв потратили, чтобы добиться такого результата, а ты собираешься одним махом обесценить наши с тобой труды? — он так и не поворачивается ко мне, смотрит прямо. — Это, как минимум, обидно. Даня, ты обижаешь меня. Мне…
— Мы собирались пожениться.
Я замолкаю, подбираюсь, боясь спугнуть этот момент откровений. Филатов держит мою руку, слегка поглаживая большим пальцем ладонь, но на меня по-прежнему не смотрит.
— Мы встречались два года до аварии, планировали будущее, — он говорит медленно, растягивая слова, справляясь с трудностями дефекта речи.
— Что случилось потом? — спрашиваю мягко, не тороплю, давая собраться с мыслями, потому что я, кажется, знаю, что случилось потом.
— Авария, — крепко сжимает глаза, будто проживает тот день снова. — Инвалидное кресло не входило в ее картинку о красивой и счастливой жизни.
Я понимаю, о чем он.
— Ты поэтому закрылся потом?
— Она стала приходить реже, а потом пропала окончательно. Когда я нуждался в ней, она предала меня, — его левая рука сжимает подлокотник кресла, а правая яростно сжимает мою. Сейчас он в эту силу вкладывает всю свою невыплаканную боль и обиду. — Мне не хотелось жить.
Теперь я понимаю, почему он отказывался от реабилитации, почему сложил руки и не боролся, оставляя нести себя течением вниз, по реке к обрыву.
Мне хочется его обнять, но я не могу проявить жалость. Я не должна его жалеть и поддаваться эмоциям. Ему сейчас нужно все его мужество и упорство, чтобы окончательно поправиться и вести вполне обычный образ жизни.
— Ты должен простить. И ее, и себя, — прошло много лет, и я вижу, что эта обида и боль, которые он так тщательно спрятал в укромных уголках души, снова обострились. С ее приходом зашитые плотными нитками раны закровоточили, загноились, запуская в теле процесс воспаления. — Не каждый может найти в себе силы принять сложившуюся ситуацию. Возможно, она испугалась, возможно давно жалеет о своем поступке, возможно несколько лет мучается и ночами просит у тебя прощения. Возможно, она наказала себя сильнее…Ты не можешь знать, как поступил бы ты…И я не могу знать, как поступила бы я….
— Я бы никогда не бросил ее и не отказался, я любил ее, — гневно прерывает меня Данила.
— Ты не можешь этого знать. Сейчас в тебе играет обида. Люди по своей натуре малодушны.
Он выдыхает, а потом долго и глубоко вдыхает, обращаясь к дыхательной гимнастике.
Мы сидим молча, оставляю ему самого себя, чтобы переварить и обдумать вышесказанное. Он уже может самостоятельно управлять эмоциями, пусть старается.
Куда больше меня беспокоит другое.
— Данила, я бы хотела расставить точки на i. Я не люблю недосказанности и недопонимания, и, кажется, с нами это и произошло, — парень смотрит прямо, открыто, расслаблено. — Даня, я больше не могу приходить к тебе домой.
Выражение парня мгновенно меняется, лоб хмурится, а на лице появляется тень непонимания.
— Я сделала все, что было в моих силах, как от специалиста. Теперь, все зависит только от тебя: ты либо останавливаешься, принимая и смиряясь с тем, что есть, либо продолжаешь трудиться, а я, бесспорно всегда буду рядом. Но, как друг, Даня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
О молчит. А потом говорит, то, от чего мои щеки начинают пылать.
— Ты тоже бросаешь меня? — невесело ухмыляется парень и отводит в сторону глаза.
— Что значит бросаешь? — вспыхиваю, как спичка, — я не отказываюсь от тебя, всегда готова помочь, провести с тобой время, ты можешь заглядывать ко мне на чай, когда будешь на реабилитации. Но занятия наши подошли к концу. Мы остаемся друзьями, Даня.
— Друзьями, — повторяет парень.
— А разве я давала повод считать иначе? — всматриваюсь в лицо, но Данила демонстративно не желает смотреть в мою сторону. Что за ребячество? — Данила? Я давала повод?
— Мне казалось, что мы больше, чем друзья.
— Несомненно. У меня особенное к тебе отношение. Но…
— Но ни как у девушки к нравящемуся ей парню, — продолжает за меня Данила, с досадой и горечью в словах.
— Ни как… — соглашаюсь с ним я. — Все, что я могу предложить — дружбу. И решать тебе, принимаешь ли ты ее или нет. А сейчас мне пора. Прости.
Мне действительно уже пора. А еще я хочу поскорее сбежать из этого дома, где атмосфера стала для меня одновременно давящей и тяжелой.
24.
Саша
— Ну как дела? Как там твой подопытный? — спрашивает Агата, развалившись на мягком диване и поджав ноги под себя.
Закатываю глаза и делаю глоток прохладного белого вина. Вчера после обеда мне позвонила подруга и слезно умоляла встретиться. Ее муж укатил в командировку и все выходные ей придется коротать в одиночестве. Собственно, как и мне: дедушка с бабушкой забрали Никитку до воскресенья к себе в область.
— Ты о ком? — делаю вид, что не понимаю вопроса.
— Ой, вот не надо, а! Ты прекрасно понимаешь, — подругу не проведешь. Но мне почему-то сейчас совершенно не хочется о нем говорить.
— Ты была права, — обреченно вздыхаю. — Я ему нравлюсь, как девушка, и он хочет продолжить наше общение.
Я рассказывала подруге и о подарках Данилы, и о том, как ловила на себе его задумчивые взгляды, из чего Агата сделала вывод, что я ему нравлюсь. Я тогда отмахнулась от нее, потому что мне было удобно не замечать проявлений симпатии, хотя глубоко в душе я подспудно понимала это.
— А я говорила тебе, что он запал. Слушай свою еврейскую подругу! — Агата делает глоток вина и смешно морщится. — Парень прикован к креслу, но это совершенно не означает, что там, — подруга опускает голову и глазами указывает в область паха, — у него тоже полный паралич, — пожимает плечами и поджимает губы, пряча улыбку.
Я долго пытаюсь переварить полученную информацию, а потом не сдержавшись, начинаю хохотать так, что вино идет носом. Агата тоже смеется. Обожаю свою шальную подругу!
Агата-потрясающей души человек. Мы дружим со школы, поступили в один Университет, но на разные факультеты: я — на психологический, подруга- экономический. Если честно, я никогда не могла представить Агату, сидящей за отчетами, финансовыми сводками или экономическим анализом. Ее призвание делать этот мир красивым. Подруга переучилась, и сейчас является одним из лучших визажистов и гримером города. Она — фея красоты. Все ее клиентки — Богини, Красотки, Королевы. Подруга с легкостью внушит тебе, что ты — настоящий бриллиант, и ты поверишь в это.
— Ну а ты что? — отсмеявшись, подруга возвращается к неприятной мне теме.
— А что я? Всё, что могу предложить, это-дружбу.
Подруга фыркает и закатывает глаза.
— Сдалась ему твоя дружба. У мужика яйца кипят рядом с такой Богиней, а ты ему дружить предлагаешь, — да, Агата бывает чересчур прямолинейна, — он тебе совсем не нравится? Или дело в инвалидном кресле?
— Что? Нет, конечно! Если бы у меня были чувства, никакое кресло не помешало. Просто…. — замолкаю и опускаю глаза.
Просто в моей голове с некоторого времени упрямо засел образ совершенно другого мужчины: совершенно мне неподходящего, с колючим взглядом и бесячими ямочками на щеках. Этот образ как заноза с ядовитым наконечником, не вытравить, не вытащить, не обезвредить.