Читать интересную книгу Любвеобильный джек-пот - Галина Романова

Тогда она еще ничего о нем не знала, просто проявила человеческое участие, как потом квалифицировали ее действия коллеги. Простое человеческое, не профессиональное, нет.

А когда узнала о нем все и во всех подробностях, впервые за все время работы в инспекции по делам несовершеннолетних, проревела весь вечер.

Родители от него отказались еще в роддоме. Не родители, а родительница, правильнее сказать. Отца-то никто и никогда не видел и не знал. А вот мамаша...

Не захотела, короче, она – колесящая по жизни с дальнобойщиками – взваливать на себя такую вот обузу в образе вопящего и пускающего слюни карапуза.

– Это же конец личной жизни! – воскликнула она в больнице и непонимающе захлопала длинными ресницами небесно-голубых глаз.

И как это, правда, ее не понимают? Все же очевидно, а они ругаются, стыдят, призывают...

О том, что мальчишка скитался по детским домам с рождения, она, конечно же, не знала и не догадывалась. А может, и не помнила уже о нем давно, как-то стерлось из памяти бегом тяжелых колес на сотом километре.

А бедный Сашка поскитался за свои десять лет!..

То ли у него в крови была такая вот цыганщина, доставшаяся в наследство от непутевой матери. То ли судьбой все это заранее было предопределено, но нигде и никогда он не жил больше года. Кочевал из одного детского дома в другой, от одних приемных родителей к другим. Его же брали, и даже в очередь на него становились, так был хорош, паршивец. А он вот никак не приживался нигде, как капризный экзотический цветок...

– Почему? – спросила она его днем позже, тайком уведя в соседнюю с отделением столовую. – Почему ты так нигде и не жил больше года? Что за любовь такая к передвижениям.

– Не-а, это не любовь. – Сашка громко стучал ложкой о дно тарелки, из которой он в мгновение ока вылакал борщ. – Это как раз, напротив, неприязнь, во! Неприязнь и позиция непримирения.

– Чего, чего?! – Лия вытаращилась на него с изумлением, о том, что один из приемных родителей был психолог с ученой степенью, она тогда тоже еще не знала. – Какая позиция?!

– Непримирения. Бунт своего рода против произвола взрослых! – Он улыбнулся ей неподражаемой своей улыбкой. – Вы ведь все такие разные, знаете... Кто требует чистоплотности физической, кто моральной, кому насрать и на то и на другое, ему бы денег побольше в дом приносили.

– Какие же с тебя-то деньги можно было брать?! – Она вообще уже ничего не понимала.

– Как какие?! Самые обыкновенные! Те, что я заработал... Вы позволите, я второе съем, остывает же, – его худые руки юрко выскочили из широченных рукавов, ухватились за край тарелки с картошкой в хороводе трех огромных шницелей и потянули. – Вы простите меня за те оскорбления, что я, не сдержавшись, выпалил в момент душевного потрясения. Я же не знал, что вы так благородны...

Было от чего сойти с ума! Лия и сошла. И возилась потом с ним не месяц и не два, а много больше. Для начала нашла для него достойное место среди самых лучших детских домов. Потом долго и плодотворно общалась с директрисой и о том, чтобы внимание было уделено, и о том, чтобы не обижали, и о многом, многом другом...

Она и подарки ему возила туда по выходным. Когда из одежды, когда из еды, хотя и возмущались работники детского дома. У них же все буквально было, зачем это, это уже лишнее!

А она все равно возила Саньке то рубашки, то свитера, то джинсы, то печенье, то тортики. Он принимал ее подарки всегда с благодарностью. И ждал ее почти каждый выходной, повиснув на кованых воротах детского дома.

Они подолгу гуляли, когда она приезжала. Парк там был великолепный, с аккуратными дорожками, газонами, клумбами и парой крохотных фонтанов. Было много скамеечек и площадка для настольного тенниса. Сашка усаживался прямо на стол и, восторженно сверкая глазами, рассказывал ей обо всем. И вот однажды вдруг ни с чего и назвал ее мамой. Смутился поначалу, извинился и ушел спустя пять минут. А Лия опять проревела большую часть ночи.

Потом с его великолепных губ еще несколько раз срывалось его осторожное «ма».

И вот как-то однажды, муторным осенним утром, занавесившимся от всего мира плотной сеткой холодного дождя, Лия поняла, что хочет, чтобы этот мальчишка жил с ней рядом. Чтобы, просыпаясь воскресным утром, осторожно скребся в дверь ее спальни и громким шепотом просил горячих блинчиков. Чтобы приносил двойки и прятал от нее дневник, привирая, что сдал его на проверку. Чтобы гонял в футбол на соседнем стадионе и приходил потом домой с разбитыми коленками и вспотевшим чубом. И рассказывал бы ей о том, как Серега сбил его у самых ворот. Ну и пускай, ему же совсем, совсем не больно. И морщится он совсем не от йода, а оттого, что в глаз ему пыль попала, когда...

Ничего этого не случилось в ее жизни. Ни в ее, ни в Санькиной.

Она попросту опоздала.

Хотела, что называется, как лучше, а получилось как всегда.

Хотела сделать ему сюрприз, постепенно собирая документы на усыновление, а он в это время обдумывал план очередного своего побега. И ведь убежал! Да так далеко, что она его еле нашла. А когда нашла, оказалось, что снова опоздала.

Санька влип в чудовищную историю с грабежами торговых палаток, с избиением сторожей, со сбытом краденого. Ужас просто какой-то! Нет, сначала он связался с ребятами, много старше его по возрасту, и скитался с ними по стране, а потом уже влип в эту историю.

Лия билась, словно рыба о толщу льда, пытаясь ему помочь. И даже всерьез подумывала о том, чтобы нанять мальчишке хорошего адвоката, надо было уберечь его от колонии, так как до тюрьмы он еще не дорос. Носилась с ним, как с собственным ребенком. Обнимала, кормила, обновляла гардероб, так как он почти все успел износить либо продать. Целовала в чумазые щеки и тешилась его заверениями о том, что он совсем, совсем ни при чем.

Она поверила Саньке Сушкову, как никогда и никому не верила в жизни.

И тут является Тишаков с его правдой и раскрывает ей глаза. И советует проявить твердость и профессионализм в общении с подследственным и цитирует этого самого подследственного.

Это ее добило. Не то что Санька врал ей безбожно, бубня признания в ее подол. А то, что хвастался своим дружкам, как он ловко обвел ментовскую суку вокруг пальца, и теперь она вытащит его со скамейки (так они именовали скамью подсудимых).

Кому захочется после всего этого жить?! Ей тоже не хотелось. Но жить она все же осталась. Правда, работать там больше не смогла. Ушла, поклявшись самой себе, что никогда туда уже больше не вернется. И еще поклялась в том, что никогда больше и ни за что не подпустит к себе близко этого маленького голубоглазого подлеца.

Кто же знал тогда, что он сам сократит разделившее их расстояние?! Да еще так...

Глава 9

– Как это было? – вымолвила она спустя полчаса после того, как Тишаков назвал ей имя Саньки. – Как его взяли? Что он говорит?..

О последнем можно было и не спрашивать. Сушков был мастером разговорного жанра. Мог убедить кого угодно, в чем угодно, и не моргнуть при этом, и не отвести глаз, не покраснеть и не потемнеть ликом. Таким вот он был: малолетний созревший мерзавец.

– Он... – Тишаков замешкался с ответом.

Эта Лия Андреевна его просто сбивала с толку. Сначала у нее случилась истерика. Бесконечная по продолжительности, некрасивая, с чисто бабьим причитанием и воем. С покрасневшими от слез глазами и мокрым носовым платком. С запахом лекарств по всей квартире и клацаньем зубов о край стакана. А потом вдруг этот ступор. Сидит, смотрит в одну точку и молчит. Попытался было уйти. Попрощался уже и к двери двинулся. Коротко глянула и приказала бесцветно, но твердо: сядь. Подчинился. А что делать?! Теперь вот вопросы решила задавать, будто он на допросе. И зачем только позвонил ей, идиот!..

– Что он говорит, Сергей Иванович?! – вернула себе Лия способность общения с ним на прежнем уровне. – Почему из вас приходится вытягивать по слову? Что говорит Сушков?

– Да ничего он не говорит! – взорвался вдруг Тишаков.

Правильнее – не вдруг и не сразу. Он устал и от прошлой ночи без начала и без конца, с запахом смерти и снующим повсюду экспертом с фотоаппаратом и щеточкой для снятия отпечатков. С толпой односельчан, угрюмо замерших в отдалении. С задернутыми лицами трупов. Он устал, вымотался, хочет поесть, помыться и уснуть, обняв подушку, обнимать-то больше некого. И показания ей давать он уж точно не обязан.

– Ничего он не говорит. Плачет и молчит.

Плачет? Лия подняла на Тишакова удивленный взгляд. Сушков плачет? Хотя, почему нет?! Это могла быть новая его черта, приобретенная. Если цветистое слово смочить слезой, будет выглядеть более убедительно. Почему нет...

– Что вы имели в виду, говоря о том, что взяли его буквально с поличным? – Лия подтянула на плечи халат и спрятала в его воротник лицо по самые глаза. На Тишакова она старалась больше не смотреть. – Он, что же, держал в руках нож, которым... Которым убивал Филиппа Ивановича? Хотя, согласитесь, для своего возраста прослыть таким профессионалом в деле владения ножом...