какую-то бумагу, словно кроме него в кабинете никого не было. Кто-кто, а Касбулат знал этот стиль. Обычное начало для официального разговора старшего с младшим.
Однако молчание затягивалось, и Касбулат даже подумал, уж не поклеп ли какой-нибудь на него сейчас в руках Мажитова. Скосив глаза, он заглянул в бумагу — нет, какое-то обычное отношение. Мажитов наконец поднял голову, посмотрел прямо в глаза Касбулату и неопределенно проговорил: «Н-да, да-да-да…» Ни тени улыбки.
— Давай-ка поговорим в открытую, — словно решившись, начал он. — Как у тебя на семейном фронте? Порядок?
Касбулат не ответил.
— Красноречивое молчание. Нет, стало быть, порядка, так, что ли?
Касбулат не отрывал взгляда от глаз Мажитова. Если он сейчас по обыкновению расхохочется и превратит чужую беду в смачный анекдотец, Касбулат тогда встанет и хлопнет дверью. Была не была!
— Жена, что ли, вам написала или сплетни дошли? — мрачно спросил он.
— Сплетни не сплетни, а слухи о тебе ходят, и слухи, как я вижу, далеко не беспочвенные. Верно говорят: без ветра и трава не колышется…
Больше всего Касбулат злился сейчас на самого себя. Не хватило мужества самому с ходу обрубить, принять на себя всю тяжесть, крутил, юлил, и вот теперь расплачивайся — сейчас чужие руки полезут тебе под кожу, к самому сердцу.
— …Жена у тебя умная, да-да. Напиши она жалобу, пришлось бы ей дать ход, бумага есть бумага. Но я без бумаги хорошо знаю твои дела. Люди не ангелы, конечно, и с грехами молодости все мы знакомы, только ты, я думаю, зашел слишком далеко. Послушай, я тебя спрашиваю по-дружески: что дальще собираешься делать?
— Сказать по правде, я и сам не знаю, — глухо проговорил Касбулат.
Этот ответ сразу как-то настроил Мажитова на отвлеченно-философский лад. Он задумался и даже вроде бы вздохнул.
— Сложно… сложно… Что и говорить, сердцу не прикажешь. Жизнь она… иногда… Но вот о чем забывать тебе нельзя — о семье. Ты хороший работник и с надежной перспективой, а каждый из нас должен быть морально безупречным. Так или нет? Споткнешься один раз, мы тебя поддержим, Будешь падать дальше, тут уж извини, никто тебе не поможет. Мы будем только осуждать тебя, клеймить позором. Парень ты с будущим, и кадров у нас не хватает, но незаменимых нет. Понимаешь? — пытливым взором он впился в лицо Касбулату, помолчал. — Хочешь, дам тебе совет?
Касбулат не ответил, даже не кивнул. Он только опустил голову.
— В жизни бывают моменты, когда не мешает выслушать мнение людей, хотя и посторонних, но умудренных опытом и благожелательных, — тихо, как больному, говорил Мажитов. — Совсем это не значит, что надо только тянуться перед старшими по чину и возрасту, но, когда сам не можешь ничего решить, лучше другого послушать, чтобы потом не кусать себя за локти.
Касбулату казалось, что Мажитов мягко, но решительно вынимает у него из рук тот проклятый клубок, который он вот уже столько дней пытается распутать. И он продолжал молчать.
— Конечно, обуздать свои страсти нелегко, — продолжал Мажитов, — но ты все-таки возьми себя в руки, послушай меня, дорогой. Как-никак ты боевой офицер, должен знать, что такое выдержка, на войне людьми командовал, с самим-то собой должен справиться.
Резкий страх вдруг сжал Касбулату сердце: он понял, что сейчас потеряет Шарипу навсегда. «Не отдам!» — хотелось ему крикнуть изо всех сил. Лицо багровело, он задыхался, но молчал.
Мажитов, казалось, понимал его состояние. Он смотрел на него сочувственно и грустно, словно и сам когда-то пережил что-то подобное.
— Не хочешь ты передо мной раскрыть душу, Касбулат, и это я понимаю, — сказал он после долгой паузы. — Однако не в моих привычках бросать товарища в беде. Долго я думал о тебе, дорогой, ой, долго, и считаю, что самое разумное для тебя — перевестись в другой район. Здесь все только и болтают о твоем деле, а вдали все утрясется, перемелется, — он впервые усмехнулся, — мука будет. Так вот, я все уже согласовал с Баймолди-ным, получишь должность не хуже, чем здесь. Жаль отпускать хорошего работника, но ведь и о будущем его надо подумать.
«Какой он все-таки добрый и дальновидный человек, — неожиданно подумал Касбулат. — Милый, исключительно внимательный и тактичный… Да-да, он совершенно прав, я не простой работник, меня в области считают человеком «с перспективой». Он знает, что я пойду в гору, если не… Но это невозможно! Шарипа! А жена, заплаканная, жалкая от слез? А сын? Нет, это невозможно! О Шарипа, Шарипа…»
Он все молчал, и Мажитов молчал, понимающе и тактично расходуя на него свое ценное время. Наконец он поднялся из-за стола и подошел.
— Обмозгуй все как следует, не спеши. Уверен, что прислушаешься к моим советам. Это советы старшего брата, Касбулат.
Разумеется, Касбулат «прислушался», и вскоре его перевели в другой район. Новизна всегда захватывает, а Касбулат накинулся на новую работу, как голодный на хлеб. Кампания следовала за кампанией, командировка за командировкой, не прошло и года, как его из завотделом повысили в зампредрайисполкома. Вкус первой власти тоже довольно сильное чувство. Сложные перипетии руководящего положения все больше поглощали его.
То, что совсем еще недавно виделось ему ложной грубой реальностью, оказалось хоть и суровой, но действительной реальностью, а то другое, «истинное», померкло в тумане.
Через два-три года он вспоминал Шарипу лишь на областных совещаниях, когда встречался с Мажитовым. Мажитов всегда при встречах хлопал его по плечу, заговорщически подмигивал, добродушно похохатывал, а когда Касбулат недовольно морщился, переходил на серьезный тон, интересовался его отношениями с Бай-молдиным, одобрительно кивал, глядя на него, как на своего крестника. Все-таки именно благодаря ему он не свернул с правильного пути, и, хотя Касбулата раздражали порой ухмылки и подмигивания Мажитова, в глубине души он был благодарен ему. Страшно подумать, что случилось бы с ним, если бы он поддался власти слепого чувства. Хорошо, что встретилась ему на жизненном пути эта добрая душа, человек, который не сделал из многочисленных сигналов никаких оргвыводов, а просто по-товарищески поддержал его.
…Касбулат ворочается с боку на бок. Сна ни в одном глазу, а в доме как назло нет снотворного. Текут мысли, цепляются одна за другую, ничем их не остановишь. Надо же, пятнадцать лет с той поры прошло, давно уже остыл, перегорели «страсти роковые», и вдруг все разом всплыло на поверхность. И Шарипа, как живая, стоит сейчас перед ним. Как ты