Читать интересную книгу Богословие иудеохристианства. Главы из книги - Жан Даниэлу

Этот мотив был подхвачен Тертуллианом[xxxvii]. Текст требует некоторых замечаний. Во-первых, отметим, что Ис.8,4 ещё дважды цитировался Иустином между 16 и 16 b cтихами в Ис.7 (XLII, 6; LXVI, 3). Эти соединения отличаются от фрагментов, ранее собранных в сборники, и это доказывает, что Ис.8,4 очень быстро стал использоваться в связи с детством Христа. С другой стороны, эпизод с волхвами, в связи с этим текстом, приобретает богословский смысл. Волхвы пришли из Дамаска[xxxviii], то есть они зависели от князя тьмы, жившего в Дамаске, несомненно в противовес Иерусалиму[xxxix]. Приход Христа вызвал их обращение, т.е. вырвал их из рук темных сил, которым они служили магией и астрологией.

Ярко выделяются две черты. С одной стороны, евангельские волхвы уподоблены языческим жрецам и, в частности, сирийским магам. Известно, что в то время Сирия посещалась магусеями — иранскими миссионерами. Попробуем сопоставить это с историей Симона-волхва. Schoeps доказал, что Валаам в Апок.2,14 мог обозначать Симона[xl]. С другой стороны, как мы это уже видели, Валаам, иногда отождествляемый с Зароастром[xli], считался предком евангельских волхвов. Это указывает на контакты иудейской и иудео-христианской сред с волхвами, пришедшими из Сирии[xlii]. Все же следует отметить, что фрагмент из Иустина не апеллирует к астральным силам, как это происходит у Игнатия.

Наиболее важным эпизодом, с психологической точки зрения, является "победа Христа над злым духом в момент его рождения", причем эта победа проявляется в обращении волхвов, что уже заранее предвосхищает сражение Христа с силами зла. Именно об этом говорит текст Игнатия в отношении эпизода с волхвами. Ориген будет развивать эту точку зрения в Против Цельса (I,60). Он считает, что "волхвы состоят в союзе с демонами", поэтому они усердствуют в своих обрядах, чтобы не появилась другая, более сильная власть. Но при Рождении Иисуса, демоны потеряли свою силу: "Они были побеждены не только ангелами, посетившими эту страну по случаю Рождения Иисуса, но и еще и душой Иисуса и заключенной в ней Божественной Силой. Когда они увидели на небе знамение Божие, они пожелали узнать, на что оно указывало и, несомненно, у них были пророчества Валаама, поэтому, когда нашли Того, Кто был выше всех духов, онипоклонились Ему".

Здесь мы вплотную подходим к воззрению Игнатия на Христа, как на разрушающего могущество магии Своим приходом. Не хватает соотнесенности с астральными силами, которая обнаруживается ссылкой на Вифлеемскую звезду у гностика Феодосия, как нам это сообщает Климент (Excerpt., 69-75). Текст вначале описывает сущность Судьбы, которая рождается от воздействия сил, управляющих миром посредством звезд (69). Люди подчинены ей. Господь же освобождает нас: "Поэтому взошла новая и необычная звезда, разрушившая древний миропорядок, сияя новым светом, светом не от мира сего, как и Сам Господь" (74). Близость со словами Игнатия поражает. Однако, Феодосий больше акцентирует внимание на могуществе космократоров, обнаруживая, таким образом, гностическую ориетацию. С другой стороны, он видит в волхвах астрологов, которым их наука позволила узнать о Рождении Христа, что уточняет следующий параграф из Excerpta: "Волхвы не только увидели звезду Бога, но и узнали, что родился Царь" (75).

Эти тексты знакомят нас с традицией видеть в эпизоде с волхвами тему положенного приходом Христа конца магическим и астрологическим традициям, рассматриваемым, как поклонение демонам. Итак, теория, связывающая эти традиции с силами зла, выступает как типично иудео-христианская. Она берет свое начало в иудейских апокалипсисах. Основным является текст I Еноха VIII, 3, показывающий, каким образом злые духи раскрывают человеку магические обряды. Этот текст часто используется в Климентовых гомилиях (VIII,12-24, IX,13-19). Интерпретация истории волхвов, изложенная Иустином и Оригеном, появляется именно в иудео-христианской среде, испытавшей влияние апокалиптических тенденций[xliii].

Что касается астрологических аллюзий, содержащихся в тексте Игнатия и предполагающих подчинение человека астральным силам, они относятся к сирийской среде. Эту же веру в астрологию мы находим у других сирийских авторов, например, у Татиана и Bардесана. Именно в этой среде появление Вифлеемской звезды представляется знаком разрушения злых сил, осуществляемого посредством светил и их влияния[xliv]. По-видимому, из сирийской же среды проистекает и коренной дуализм, приобретаемый этой теорией в гностицизме, и ту важность, которую получает эпизод со звездой.

КрещениеИисуса

Другой важной чертой иудео-христианской теологии является то, какое место занимает в ней крещение Христа. Может показаться, что оно, в некотором смысле, даже важнее Рождества. Евангелие от Марка начинается с момента крещения, что свидетельствует, на первый взгляд, о некой примитивности его формы. Однако, ранее я показал, что оно, возможно, соотносилось с литургическими чтениями, начинающимися в сентябре с рассказа о крещении и заканчивающимися в сентябре входом Господним в Иерусалим[xlv]. Неортодоксальная литература эвионитов и гностиков, по всей видимости, допускает существование такого обычая, интерпретируя его, тем не менее, иначе, так как она видит в крещении снисхождение божественной благодати на Иисуса-человека (Керинф, см. Ириней, Adv. haer.,I,26;1; для эвионитов, Epiphane, Pan., XXX, 16), что свидетельствует о той важности, которая традиционно придается крещению[xlvi].

То, что так обстоит дело в иудео-христианской среде, неудивительно. Крещение Христа должно было играть важную роль в связи с контактами между ессеями и Иоанном Крестителем. Как погружение в проточную воду, оно находится в рамках баптистского движения, к которому примыкает и ессейство. Излияние Святого Духа также представляется реализацией эсхатологического смысла, что играет важную роль в кумранских рукописях. К этому вопросу мы еще вернемся в связи с таинством крещения. К тому же мы, в данном случае, мы не стремимся трактовать крещение Христа исходя из того, как оно описывается синоптиками и Иоанном. Нашей задачей также не является изучение всех особенностей, которые может предоставить по этому поводу апокрифическая литература. Для этого достаточно обратиться к большой главе труда Вальтера Бауэра[xlvii]. Мы будем использовать лишь теологические материалы иудео-христиан.

Первая черта крещения — вхождение Христа в реку Иордан. В наших текстах ему дается множество трактовок. В первую очередь, оно рассматривается как вступление в воды смерти, где обитает дракон. Так, в Завете Асира мы читаем: "Когда Господь посетит (episkeyhtai ) землю, Он придет в образе человека, будет есть и пить подобно людям и в спокойствии (hsucia) победит дракона водой (di udato?); Он спасет Израиль и все народы, Бог в образе (upokrinomeno?) человека"(VII,3). Вышеприведенный абзац, очевидно, христианского характера, как это отмечает de Jonge[xlviii]. Он содержит намек на Пс.73,13. К этому можно добавить, что выражение di’udato? — явная отсылка к Крещению. Та же цитата из Пс.73,13 будет недвусмысленно употреблена в связи с крещением в более позднем тексте. Кирилл Иерусалимский напишет в своем Оглашении: "Поскольку нужно было убить змия, то войдя в воды, Он уничтожил его логово"[xlix]. Тема змия, прячущегося в водах смерти, и крещения Христа, как вторжения в его владения, закрепится в традиции. Lundberg показал истоки подобной трактовки и привел этому доказательства из литургии. Оливье Руссо (Olivier Rousseau) предположил, что такое понимание являет собой своего рода символическое предвосхищение сошествия Христа в ад и его победы над Сатаной[l]. Антон Баумштарк (Anton Baumstark) выявил ту настойчивость, с которой это толкование нашло отражение в греческой молитве об освящении крестильной воды[li].

Очень важным является в данном случае обнаружение связи между крещением Христа и страстями Христовыми. Действительно, Павел устанавливает связь между смертью и воскрешением Христа и христианским крещением. Но здесь речь идет о явном символизме: крещение Христа предвосхищает его Страсти. В этом смысле данный эпизод мог бы быть сравнен с браком в Кане в Евангелии от Иоанна, где намек на страсти Христовы кажется очевидным. Крещение Христа[lii] представляется предвосхищением христианского крещения не только по тому, что присутствует ритуал, связанный с водой, но, как это хорошо показал Г. Ризенфельд[liii], и потому, что вхождение в воды соединяется с тайной смерти и воскрешения. Это идет в разрез с положением, выдвинутым А. Бенуа[liv], который отказывается принять наличие следа павлова богословия крещения в иудео-христианской среде.

Итак, связь крещения Христа и Страстей Господних выявляется во многих иудео-христианских текстах. Оды Соломона сближают в одном любопытном отрывке истечение Святого Духа на Христа во время крещения и Его сошествие в ад. Это с трудом может быть истолковано иначе как аллюзия Крещения как сошествие в мир Смерти. "Голубь летал над Мессией и пел над ним; и услышали голос его... Пучины разверзлись и поглотили их" (XXIV,1-3). Рендель Гарис по поводу этих строк пишет следующее: "Возможно, что Псалом относится и к Крещению, и к Сошествию в ад, как к событиям, совершившимся в тесной взаимосвязи... В первое время крещение Христа было причиной Его победы над Адом"[lv].