Читать интересную книгу Адвокат – невидимка - Наталья Борохова

– Заявляешься только ты, я же буду ждать тебя в машине, – поправила Тараскина Лиза.

– Хорошо, я иду один, предъявляю свое адвокатское удостоверение, нагоняю жути и требую, чтобы Китаев выложил мне все начистоту! – Тараскин уставился на Елизавету, должно быть, ожидая от нее одобрения, но та только покачала головой.

– Никаких удостоверений. Нужно будет придумать что-то похитрее, для того чтобы раньше времени не взбаламутить Китаева. Ведь тот, как пить дать, сразу же побежит к своему дружку Лежневу, а тот успеет что-нибудь предпринять.

– Тогда вы обратились по адресу. Я – смекалистый малый: могу представиться членом правления садоводческого товарищества или инспектором эконадзора, журналистом газеты «Дом. Сад. Огород» или рекламным распространителем семян нового сорта тыквы.

Тараскин был готов продолжить перечислять возможные варианты, но Елизавета остановила его.

– Говори, что хочешь, но узнай правду. – Она полезла в сумочку и вынула оттуда черный предмет, похожий на коробочку. – Это диктофон, – пояснила она. – Запишешь разговор на пленку, а я прослушаю его уже в машине. Ты уверен, что у тебя получится?

– На все сто, Елизавета Германовна! – заверил ее Тараскин. – Конечно, вы можете пойти со мной и убедиться…

– Об этом не может быть и речи, – отрезала Лиза. – Я не хочу раньше времени выдавать себя. К тому же, если бы я была уверена, что мое появление в доме Китаева не принесет вреда, я пошла бы к нему сама, не прибегая к твоей помощи.

– Я сделаю все, как надо. Не пройдет и часа, как вы будете держать в руках эту штуку, – Тараскин показал на диктофон, – и удивляться тому, как я сумел докопаться до истины.

Заявление звучало немного хвастливо, но зато обнадеживающе.

В салоне автомобиля стало душно, и Елизавета открыла настежь дверцу. Весенний воздух, напоенный ароматами цветущего сада, вливался в салон неспешно, заставляя трепетать ее ноздри и учащенно биться сердце. Удивительное дело, но это происходило с Лизой всегда в эту пору, в последние дни мая, когда на землю струились потоки солнечного света, а зеленая клейкая, совсем еще не пыльная листва тихо шелестела под порывами теплого ветра. Дубровская и сама не могла сказать определенно, что это было: то ли сладкое ожидание перемен, которые произойдут в ближайшем будущем, то ли щемящая тоска по тому, что уже прошло. Ее душа, уютно дремавшая долгие месяцы ненастья, теперь рвалась наружу, в голубое поднебесье, требуя свободы, свежего воздуха и безумств…

Елизавета решила, что так действует на нее природа. В городе, насквозь пропахшем запахами плавящегося асфальта и выхлопных газов, такое чувство посещало ее редко. В загородном доме Мерцаловых, окруженном небольшой рощицей, мысли также текли ровно, а желания не выходили из-под ее бдительного контроля. Должно быть, там все было слишком упорядоченно и скучно, слишком возделано и ухожено, что не оставляло места анархии и беспорядку. Зато здесь, в обыкновенном садовом поселке, природа брала свое. Разросшиеся вишневые кусты теснили изгородь, которая, не выдержав напора молодых упругих ветвей, слегка покосилась в сторону. Свежая трава пробивалась сквозь щебень, которым здешние садоводы засыпали дорогу. А по ее краешку, по бровке земли, поросшей сорняком, чинно следовало утиное семейство, отправляясь, должно быть, к огромной луже, больше похожей на озерцо.

Хлопнула калитка, и кто-то очень быстрый в два прыжка преодолел расстояние до машины и, открыв дверцу, плюхнулся рядом. Конечно, это был Тараскин, вернувшийся с задания и вероломно нарушивший уютное одиночество Елизаветы. Он шумно дышал и выглядел немного странно для человека, только что побеседовавшего с мирным садоводом, хозяином вишневого сада.

– За тобой гнались? – спросила Дубровская, нехотя выплывая из облака своих грез. – Ты дышишь так, словно пробежал стометровку.

– В каком-то смысле так оно и есть, – признался Тараскин.

– Но что случилось?

– Терпение, Елизавета Германовна. Все по порядку. Но будет лучше, если вы сами прослушаете вот это. – Он передал ей диктофон.

Дубровской стало еще жарче. Должно быть, сведения, добытые Тараскиным, и вправду имели сенсационный характер. Тем лучше. Она включила нужную кнопку для воспроизведения записи. Ее помощник предусмотрительно зафиксировал лишь то, что могло их заинтересовать, пропустив обязательную стадию знакомства и прочих глупых реплик о погоде и урожае. В общем, полуторачасовая беседа, имевшая место в домике под шиферной крышей, уместилась в коротком рассказе, прослушав который Елизавета не поняла ровным счетом ничего, кроме того, что он звучал на великом и могучем русском языке. Вернее, все слова ей вроде были понятны, но общий смысл ускользал от нее, словно она слушала речь иностранца, разбавленную бряцанием посуды и бормотанием радио.

«Этот фраер хоть и без куполов, но я его уважаю. Его сестру замочили, а адвокат-беспредельщик дело закрыл и этого казенного петуха на волю выпустил… Водяры много было, так мы и пролежали всю ночь рогами в землю, воронкой кверху. Утром встали, а у нас воробьи в валенках летают…»

Дубровская прослушала запись трижды.

– Вы что там, пили? – напустилась она на помощника, потеряв терпение. – Почему фоном идет звон бокалов?

– Только чай! – замотал головой Тараскин. – Вот вам истинный крест. Хотя, скажу честно, без бутылки его не понять. Может, он и вправду китаец?

– Голова твоя садовая! – возмущалась Елизавета. – Не мог его как следует расспросить. Что ты там делал полтора часа?

– Устанавливал контакт! – не моргнув глазом, сообщил адвокат.

– Контакт он устанавливал! А я о чем буду Лещинскому докладывать, о воробьях в валенках?

– Не могу знать, Елизавета Германовна. «Тайна сия велика есть!» – сболтнул Тараскин чужую цитату и уставился на Лизу, дожидаясь новых вопросов.

– Но что-то же ты должен был понять? – спросила она в отчаянии.

– Понял только, что пили они всю ночь! Потому что из всего услышанного опознал лишь слово «водяра», что означает «водка».

– Просто потрясающе! – пробормотала Дубровская. Но делать все равно было нечего. – Будем разгадывать ребус.

– Но как? – наморщил лоб Тараскин. – Спорим, что в вашем бардачке нет китайско-русского разговорника.

– Нам бы больше помог словарик блатного жаргона, – хмыкнула Елизавета. – Неужели ты так и не понял, что Китаев – это наш клиент, то есть человек, который когда-то уже обращался за юридической помощью и, скорее всего, обратится еще не раз? Причем, заметь, его вряд ли интересует отрасль гражданского права, всякие там разводы и разделы имущества.

– Вообще-то я понял, что он уголовник, – ответил «смекалистый малый», насупившись. – У него не грудь, а стенгазета. Чего там только нет, и картинки, и печатный текст. Есть что посмотреть и что почитать.

– Ну и что ты прочел? – насмешливо спросила Елизавета.

– Ничего, – покачал головой Тараскин. – Если бы он был голым до пояса, то, разумеется, что-нибудь да вышло. Но Китаев только расстегнул рубашку и, кроме церквей с крестами и отдельных букв, я ничего не увидел.

– Ну, хотя бы ты сосчитал маковки церквей?

– Не-а… Я что, дурной? Зачем мне это надо? Помню только, что их много было. Но разве это имеет значение?

– Для нашего дела не особенно. Но количество крестов говорит о том, сколько «ходок в зону» совершил Китаев.

– Ой, Елизавета Германовна! Вот и вы заговорили чисто как наш китаец! – пискнул Тараскин, словно опасаясь, что и у его наставницы сквозь тонкую трикотажную кофточку проступят синие татуировки.

– «Ходка» – это один поход в места лишения свободы, – внушительно заметила Дубровская. – Судя по твоим словам, наш Китаев неоднократно отметился по этой части. Его фраза «я хоть и с куполами» прямо указывает на его судимое прошлое. Лежнев для него – фраер, человек, не имеющий отношения к блатному миру, но, судя по всему, достойный уважения. А вот адвокат-беспредельщик – это господин Лещинский. Казенным петухом (прости, господи!) Китаев величает чиновника Кренина, оправданного присяжными.

– Однако он не слишком любезен по отношению к Лещинскому, – заметил Тараскин. – Владимир Иванович – преуспевающий адвокат, и называть его беспредельщиком по меньшей мере странно.

– Китаев знает ситуацию односторонне, только со слов своего приятеля, – пояснила Лиза. – Лежнев не объективен, да и не может быть объективным. У него убили сестру. Он же обвиняет в ее гибели Кренина на том простом основании, что они были любовниками. Я не сомневаюсь, что Лещинский только восстановил справедливость, вытащив на волю невиновного человека.

– Разумеется, – согласился Тараскин. – Но мы отвлеклись. Что значит, по-вашему, «пролежали всю ночь рогами в землю, воронкой кверху»?

– А ты напряги воображение, – посоветовала ему Лиза. – Какое положение в пространстве, по-твоему, должен занимать человек, перебравший по части спиртного? Лицом вниз, задом вверх.