Читать интересную книгу Смертельная измена - Сабина Тислер

Потом она положила письмо в ящик стола, из которого брала бумагу и конверт.

Лукас зашел в кухню с кофе и подсел к ней.

— Как ты относишься к тому, чтобы в субботу сходить куда-нибудь? Мне очень хочется побывать в новом ресторанчике в Амбре.

«Прекрасная идея», — подумала Магда.

Может быть, тогда она наконец сможет думать о чем-то другом.

24

Стефано Топо опаздывал и злился, что такси, которое он заказал, придется ждать еще пятнадцать минут. Он терпеть не мог приходить куда-нибудь с опозданием, но еще больше раздражался, если не был сам виноват в этом опоздании.

Водитель такси, которое наконец-то остановилось перед его домом, был мрачным лысым мужчиной с обаянием человека, который при расхождении во мнениях с большим удовольствием в качестве аргументов применяет кулаки, нежели слова. Поэтому Топо предпочел не спрашивать водителя о причине его опоздания. Сейчас было куда важнее поскорее добраться до Театро делла Пергола. Он открыл правую заднюю дверцу такси и только хотел сесть в машину, как обнаружил на сиденье засохшее пятно от шоколада величиной со сливу. Топо с отвращением выпрямился. Опоздать, конечно, было плохо само по себе, но посадить пятно на сшитый на заказ костюм антрацитового цвета было настоящей катастрофой. Он попросил водителя подождать, обошел машину и сел с другой стороны.

— Пожалуйста, Театро делла Пергола на улице Виа делла Пергола, — зло прошипел он. — Пожалуйста, побыстрее, я спешу!

Водитель ухмыльнулся и нажал на газ.

Стефано был привлекательным мужчиной лет сорока пяти, у которого в жизни была единственная цель — карьера. Еще ребенком он понял, что очень не хочет одного — жить так, как жили его родители. Городок Амбра, где он жил в маленьком доме в старой части города рядом с церковью, внушал ему отвращение. Он инстинктивно чувствовал, что образование было единственным способом вырваться отсюда, не идти по стопам отца и не работать в маленькой мастерской на выезде из деревни. Он вырос карьеристом. Он не играл в футбольной команде, не участвовал в молодежном оркестре и в театральной труппе, а с утра до вечера учился. После блестящего окончания школы он изучал литературу и театроведение в Риме. Потом переехал во Флоренцию и поселился в небольшой сверхдорогой квартире на пятом этаже, с маленьким балконом и прекрасным видом на город. Когда вечернее солнце отражалось в куполах церкви, Топо чувствовал, что сделал все правильно.

Уже два года он как театральный критик писал заметки для радио и литературно-критические статьи для региональной газеты «La Voce della Toscana».[31]

Ему нравилось видеть свои тексты напечатанными и слушать свой голос по радио. Еще больше он наслаждался тем, что на приемах и премьерах артисты подчеркнуто демонстрировали ему свое уважение и заискивали перед ним. Стефано Топо был признанным гражданином и делал все для того, чтобы однажды стать неотъемлемой частью Флоренции. Он обладал властью поддерживать или уничтожать чужие карьеры, а его острой критики боялись многие.

Сейчас он сидел в такси, направляясь на премьеру спектакля «La raganella» автора Викторио Беллачи, что в переводе означало не что иное, как «Погодная жаба». Премьера была благодатной почвой для Топо, потому что на премьерах к критикам относятся с особым вниманием.

За три минуты до начала спектакля он вошел в театр. Взял контрамарку, программку и направился к своему постоянному месту в четвертом ряду партера. К сожалению, у него не было времени пофланировать в фойе, но, в конце концов, впереди еще антракт и празднование по случаю премьеры. Достаточно возможностей, чтобы показать себя и поприветствовать известных людей.

Четвертый ряд был уже почти полностью занят, и все встали, чтобы пропустить его. Ему это понравилось. Он, кивая головой направо и налево, уселся как раз вовремя, чтобы успеть достать очки с простыми, без диоптрий, стеклами и открыть программку. Зрение у Топо было, как у рыси, но его уже невозможно было представить без очков. Они были такой же неотъемлемой частью его образа, как удлиненная стрижка и тончайшие усики, уход за которыми отнимал немало времени. Все вместе придавало ему облик элегантного спортивного мужчины с определенным налетом интеллекта.

Стефано Топо уже начал что-то неразборчиво писать на полях программки рядом с именами исполнителей, чтобы дать понять окружающим, что он в театр пришел не ради удовольствия, а чтобы оценить спектакль, когда вдруг в кармане его пиджака завибрировал телефон. Он увидел, что это был звонок от матери, и сбросил вызов. Что бы там ни было, при всей любви к ней, сейчас ему было не до телефонных разговоров. Он позвонит ей завтра. После обеда, когда выспится.

Постепенно в зрительном зале стало темно. Топо отключил телефон. В программке он обнаружил имя молодой артистки, которую еще не знал. Вивианна Росси.

С наслаждением откинувшись на спинку кресла, он отправил очки в футляр и положил его в карман пиджака. Любопытно, как сложится вечер и ночь. Все было возможно, мир лежал у его ног.

Альбина Топо прожила семьдесят два года в старой части Амбры, в небольшом доме шириной всего лишь четыре метра, недалеко от церкви. Здесь она родилась, здесь жила с мужем Адольфо и здесь же родила сына Стефано. У нее осталось только одно, последнее желание: умереть в этом доме.

Три года назад она почувствовала, что силы ее заметно тают. Внутри нее начал разрастаться рак, и она утратила всякое желание жить. Она просто не знала, ради чего бороться. Во всяком случае, не ради сына, который жил во Флоренции, относил себя к сливкам общества и месяцами не приезжал к ней. В принципе, он появлялся только тогда, когда этого невозможно было избежать. На Рождество или на ее день рождения. Она чувствовала, что он делает это с явным отвращением. Он, выполняя сыновний долг, переносил мать с кресла в туалет, застилал ее постель, заваривал чай и на завтрак покупал ей свежее пирожное — сахарную ракушку. Он включал телевизор и убирал в квартире. Но при этом почти не разговаривал с ней. Он не рассказывал о Флоренции, и Альбина ничего не знала о нем самом. Ей было интересно, есть ли у него подруга, но если она заговаривала об этом, он только пожимал плечами: «Иногда появляется то одна, то другая, мама. Ничего серьезного, не стоит об этом даже говорить».

Он казался ей чужим человеком. Даже соседку Розиту, дотторессу и священника, которые регулярно к ней заходили, она знала лучше.

Для Альбины не было секретом, что Стефано, отправляясь за покупками, время от времени брал деньги из ее портмоне и пару евро из пенсии, когда получал ее на почте. Она отдала бы последнюю рубашку, если бы сын попросил, но он этого не делал. И она никогда не слышала от него слов сочувствия.

Поначалу она принимала лекарства, которые ей выписывали, два раза прошла химиотерапию и облучение, которое забрало последние силы. Но потом забросила все это, и больше не обращалась к врачам. Ее жизнь была окончена.

Каждый вечер Розита, жившая напротив, заходила на полчаса, чтобы вымыть ее и уложить в постель. Время от времени Розита читала ей вслух газету, если случалось что-то, заслуживающее внимания. Розита была на десять лет старше Альбины, но крепкая и здоровая. У нее было трое детей, которые жили в Милане, Риме и во Флоренции и регулярно приезжали на праздники домой.

«Что-то в своей жизни я сделала неправильно, — часто думала Альбина. — Господь наказывает меня за грех, о котором я не знаю».

Этим летом Альбина поняла, что сама уже не доберется до двери, чтобы выйти на улицу, посидеть на солнышке и послушать канарейку Розиты. Канарейка качалась в маленькой позолоченной клетке перед кухонным окном Розиты, когда погода была достаточно теплой.

Альбина любила птиц. Десять лет назад, за два года до своей смерти, Адольфо солнечным весенним днем привез ей из зоомагазина в Сан Джованни Бео. Этот говорящий золотоухий скворец уже полтора года ждал там своего покупателя, и для Адольфо было невыносимо слышать его грустную песню, когда он снова и снова подражал дверному звонку. Может быть, он чувствовал, что именно оттуда придет его спасение.

В зоомагазине его называли Бео, и это имя осталось за ним даже дома, в семье Топо.

Альбина полюбила его с первой минуты. Она баловала его и каждый день разговаривала с ним. И уже вскоре Бео говорил «buongiorno», если кто-то заходил в комнату, и «grazie», когда ему давали кусочек яблока или персика, просовывая их через прутья клетки. Он высвистывал первые такты национального гимна Италии и умел булькать и шипеть, как эспрессо-машина.

Адольфо получал удовольствие от того, что учил Бео ругательствам. Он и сам много и с наслаждением ругал все и всех вокруг. Поэтому неудивительно, что вскоре Бео усвоил ругательство «stronzo»[32] и начал приветствовать гостей словами «Buongiorno, stronzo!».