обычной еды не идет ни в какое сравнение с эйфорией, в которую погружается каннибал.
Сохранились воспоминания сельского активиста, совместно с чекистами боровшегося с каннибализмом в охваченной голодом губернии. Вся борьба сводилась к регулярному обнюхиванию. Если от избы потянуло мясным наваром, значит, там кого-то убили.
«Входим, а они, как пьяные, сидят за столом. Всей семьей. На печи кастрюля. Глянули — мясо. На лавке дочкина одежда. Спрашиваем, где младшая девка? Молчат, тупо улыбаются. Говорим, пошли. Встали без возражений все. Пошли к оврагу. Там мы их постреляли и землей присыпали».
Итак, акт убийства в стае требовалось вознести до символа, возносящего к символизированному идеалу. Иначе действие теряло всякий смысл. Оно не «дотягивало» до ритуала, значит, ничему не могло научить.
Но какие надличностные идеалы могли быть у полудиких протолюдей, спросите вы? «Один за всех, все — за одного» и «пока мы едины, мы непобедимы». Вряд ли им могли прийти на ум более абстрактные идеи. Вот чему учил ритуал публичной казни отступника и «чужака». Обратите внимание, что в наши дни за идеалы «равенства и братства» и единства перед лицом внешнего врага мы недрогнувшей рукой способны уничтожить любого «чужака», затесавшегося в наши ряды.
У ритуала есть характерные черты, делающие ритуал жизненно необходимым. Во-первых, ритуал создает и удерживает коллективные психоэмоциональные состояния, потребные для выживания человейника. Во-вторых, создает эффект «круговой поруки», когда ответственность за свершившееся в ходе ритуального действия ложится на всех без исключения. Равно как и за реализацию того, что ритуал символизирует: войну, охоту, сезонные работы. Наверное, в этом содержится мотив убить или изгнать отступника. «Чужак» не только думает не как все, он хочет пользоваться результатом коллективных усилий, но не нести за них ответственность. Перед богами и людьми. А такого люди не прощают.
В романе Максима Горького «Жизнь Клима Самгина» есть прекрасная и показательная сценка из жизни русской общины, прямой производной от родоплеменного строя. Оголодавшие крестьяне решают ограбить лабаз купца. И делают это всем «миром».
Простой акт взлома замка превращают в ритуальное действо. К дужке замка привязывают веревку и берутся за нее все, от мала до велика. Все будущие едоки ворованного провианта обязаны тянуть изо всех сил. И строгий дядька бегает вдоль цепочки, проверяя, не уклоняется ли кто, чтобы потом сказать, что не участвовал в ритуале. «В краже с применением технического средства (веревки), совершенной группой лиц по предварительному сговору», говоря языком полицейского протокола.
Как дикость и несуразность воспринимает просвещенный Клим Самгин эту сцену. А крестьяне ведают, что делают все не только по совести, но и по уму. Они разрешили себе преступление ради выживания и, словно той же веревкой, связали общину круговой порукой.
Мы намеренно привели пример бескровного ритуала. Специально для тех, у кого, возможно, уже вызывает отвращение наше затянувшееся копание в человекоубийстве. Действительно, для нормального человека убийство, насилие над себе подобным есть нечто противное его природе и вызывает чуть ли не рефлекторную отрицательную реакцию. Но не стоит думать, что это исключительно наша заслуга. Да, мы так воспитаны. Но не мы одни, а целые поколения подвластных.
Изначально в человейнике одним можно было убивать, и они развивали в себе эту способность, а другим было запрещено, если не санкционировалось властвующими. Естественно, в ходе эволюции у подвластных способность к убийству себе подобного должна была неуклонно убывать.
Заметки на полях
Любой навык нужно тренировать, иначе он утрачивается. Властители тренировали навык к хладнокровному убийству, и умение бесстрастно отдать приказ пытать и лишить жизни входило в обучение подрастающего поколения властителей.
Приведем цитату из классического трактата средневековой Японии «Хагакурэ — Сокрытое в листве» — настольной книги многих поколений самураев. Пусть для кого-то самурай — идеал верности и чести. Для нас, людей здравомыслящих и неохищненных, неоанропов, самураи — биороботы, созданные для убийства и с инсталлированной в сознание программой самоликвидации. «Доберманы власти», и ничего более… Можно восхищаться их хищной статью, можно умиляться их беззаветной преданности хозяину, их боевая ярость и бесстрашие способны внушить священный ужас, но лучше все же держаться от них подальше. Нелюди они, и никого, кроме себя за людей не считают.
Итак, цитата: «Когда Ямамото Китидзаэмону было пять лет, его отец приказал ему зарубить собаку, а в возрасте пятнадцати лет его заставили казнить преступника. Раньше всем молодым людям, по достижении четырнадцати или пятнадцати лет, обязательно приказывали участвовать в казни. Когда господин Кацусигэ был молод. Господин Наосигэ приказал ему практиковаться в умерщвлении с помощью меча. Говорят, что тогда ему пришлось отсечь головы более чем десяти преступникам подряд.
Долгое время такая практика была очень распространена, особенно среди высших сословий, но сегодня в казнях не участвуют даже дети людей низших сословий, и это исключительный недосмотр.
…В прошлом году я ездил на место казни Касэ, для того чтобы испытать себя в обезглавливании, и испытал исключительно хорошие ощущения. Думать, что это может повредить душевному равновесию, — признак малодушия».
В нас, диффузниках и неоантропах, к которым относится большая часть человечества, сознательно и целенаправленно вытравлялась способность к насилию. В нашем сознании заложены мощные блокировки, препятствующие убийству себе подобного. Заложены извне. Заложены теми, для кого насилие есть социальная функция. Властью.
Снимаются эти блокировки только в аффективном состоянии, в которое нас погружают массовые ритуалы, проводимые властителями и их подручными — суггесторами. Любой войне, любой охоте на «врагов народа», погромам инородцев и травле инакомыслящих обязательно предшествуют ритуалы. Без них, как мы показали выше, ни одно коллективное действие в человейнике невозможно. А насилие вплоть до убийства — тем более.
В подвластных сохранилась и развивалась тяга к массовому одобрению истребления «чужаков». И жива она в нас до сих пор. Речь не об уничтожении оккупантов и внешних врагов. А о своих соплеменниках: «врагах народа», «предателях родины», «коллаборационистах», «космополитах», «инакомыслящих».
Вакханалии сталинских судебных процессов выплескивались из залов суда в народ. И народ в своем большинстве поддерживал истребление «право-лево-троцкистско-зиновьевско-бухаринских уклонистов и шпионов», как бешеных собак. Уже никого из тех «врагов» не осталось в живых, а в коллективном сознании все еще живет мнение, что стреляли за дело, но мало. И неплохо бы кое-кого из нынешних «врагов народа» поставить к стенке.
В гитлеровской Германии никто особо не возражал против массовых репрессий против «арийских диссидентов»: священников, евреев, коммунистов и просто не особо рьяно обожавших фюрера. В одном провинциальном немецком городке с пятью тысячами жителей американцы обнаружили в архиве местного отдела гестапо тонны доносов. Свои